Спартак (Другой перевод) - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло) - Страница 102

Фракиец был сильно озадачен известием о высадке Граника на берегах Бруции и долго размышлял, что ему следует предпринять дальше Наконец, повернувшись к Арториксу, он сказал:

— Ладно… Раз Граник находится с пятнадцатью тысячами наших У Никотеры.., переправим туда морем все войско, и там снова, с еще большей энергией, возобновим военные действия.

Он отослал лодку обратно к Гранику с приказом, чтобы флот вернулся следующей ночью в Темезу. В течение восьми ночей фракиец переправил все войско в Никотеру, и все эти ночи, кроме последней, когда он сам отчалил с кавалерией, он приказывал делать вылазки со стороны суши, чтобы отвести глаза римлянам.

Как только флот, увозивший с собой Спартака, Мамилия и кавалерию, удалился на несколько миль от берега, темезинцы поспешили уведомить Красса о случившемся.

Римский полководец был взбешен. Он разразился проклятиями по адресу темезинцев за то, что они побоялись предупредить его каким-либо способом о бегстве Спартака; теперь гладиаторы; вырвавшись из тисков, с еще большим упорством поведут войну, которую он готов был считать оконченной, о чем он даже писал в Рим.

Наложив большой штраф на жителей города в наказание за их трусость, он на следующий день приказал войску сняться с лагеря и повел его к Никотере.

Но Спартак на рассвете того дня, когда прибыл в Никотеру, пустился в путь со всеми своими легионами и остановился только после двадцатичасового марша, расположившись лагерем у Сциллема.

На следующий день он передвинулся в Региум, призывая на своем пути к оружию рабов, и там, заняв превосходные позиции, заставил гладиаторов в течение трех дней и трех ночей работать над устройством рва и заграждений, так что прибывший сюда Красе сразу увидел, что этот лагерь неприступен.

Тогда он решил заставить Спартака принять сражение или сдаться. Он построил колоссальное и чисто римское сооружение, которое, если бы о нем не существовало единогласных свидетельств Плутарха, Аппиана и Флора, могло казаться совершенно невероятным.

Красе увидел, что сама природа местности подсказывала ему способ действия, и принялся строить стену через перешеек, избавляя этим, с одной стороны, от безделья своих солдат, а с другой — отнимая у неприятеля возможность получения продовольствия. В короткий промежуток времени он выкопал ров от одного до другого моря длиною в триста стадий, шириной и глубиной в пятнадцать футов; на краю рва он воздвиг стену необыкновенной высоты и прочности.

Пока сто тысяч римлян трудились над этим титаническим сооружением, Спартак организовал еще два легиона из одиннадцати тысяч сбежавшихся к нему из Бруции рабов и обучал их военному искусству. В то же время он уже обдумывал, как уйти из ловушки, устроенной Крассом.

— Скажи, Спартак, — спросил его на двенадцатый день Арторикс, — разве ты не видишь, что они заперли нас в западню?

— Ты думаешь?

— Но я же вижу стену, которую они кончают строить, и мне кажется, что мы попались.

— И на Везувии бедняга Клод Глабр думал, что поймал меня в мышеловку.

— Но через десять дней выйдет все продовольствие.

— У кого?

— У нас.

— Где?

— Здесь.

— А!.. Но кто тебе сказал, мой милый Арторикс, что через десять дней мы будем еще здесь?

Арторикс замолчал и опустил голову, стыдясь того, что вздумал давать советы предусмотрительнейшему полководцу; а тот, смотря с нежностью на юношу и тронутый его смущением, дружески похлопал его по плечу и сказал:

— Ты хорошо сделал, Арторикс, предупредив меня о положении с нашим продовольствием, но не бойся за нас, мы оставим Красса в дураках с разинутым ртом перед его страшной стеною.

— Однако надо сознаться, что этот Красе опытный полководец!

— Самый опытный из всех, которые сражались за эти три года против нас, — ответил Спартак и после минутного молчания добавил:

— Хотя он нас еще не победил.

— И не победит, пока ты жив.

— Ах, Арторикс, ведь и я — только человек.

— Нет, ты — мысль, ты — мощь, ты — знамя. В тебе воплощается и живет идея: «долой угнетение, счастье обездоленным, свобода рабам!» От тебя исходит свет, покоряющий самых буйных из наших товарищей. Пока ты жив, они всегда будут исполнять твою волю и совершать невозможное, как до сих пор; пока ты жив, они будут проходить по тридцати миль в день, выносить всякие лишения, терпеть голод, сражаться как львы. Погибнешь ты, вместе с тобой погибнет наше знамя, и через двадцать дней война закончится нашим полным уничтожением… Да сохранят тебя боги надолго, чтобы мы достигли окончательной победы!

В этот момент подошел центурион с сообщением, что три тысячи пращников, далматов и иллирийцев, бежавших из римского лагеря, явились к преторским воротам с просьбой принять их в ряды их братьев.

Спартак немного подумал об этой просьбе трех тысяч дезертиров. Затем, потому ля, что сомневался в их искренности, или потому, что не желал дать своим солдатам печальный пример, он отправился к воротам лагеря и сказал пришедшим:

— Покидать свои знамена — дело, заслуживающее порицания и недостойное доблестных воинов; покровительствовать дезертирам и принимать в свои ряды беглецов из вражеского лагеря является делом не только недостойным честного полководца, но и опасным, вследствие пагубного примера для солдат, которые должны были бы принять к себе людей, изменивших своему делу и знамени.

И он им отказал.

Семь дней спустя, перед вечером, деканы и центурионы обошли палатки гладиаторов. Они объявили приказ Спартака, чтобы все, не дожидаясь трубных сигналов и соблюдая полнейшую тишину, снялись с лагеря.

А тем временем кавалеристы, по распоряжению вождя, отправились с топорами в соседние леса, чтобы нарубить деревьев и ночью доставить, их в лагерь в огромном количестве.

В час первого факела Спартак велел зажечь внутри лагеря яркие костры. Затем, под прикрытием дождя и снега, беспрерывно падавших, уже два дня, в глубокой темноте бесшумно выступил он к тому месту Крассова рва, у которого не была еще воздвигнута стена. Здесь он приказал бросать в ров все стволы и ветви, заготовленные его кавалеристами, а сверху шесть тысяч легионеров уложили шесть тысяч заранее заготовленных мешков с землей. Заполнив таким образом обширный участок рва, он велел своим легионерам пройти втихомолку по этому мосту, а потом безостановочно идти дальше, невзирая на дождь, вплоть до Каулония.

Сам он с кавалерией остался, спрятавшись в лесу близ вражеского лагеря. В полдень наступившего дня он обрушился на два легиона Красса, которые направлялись в окрестности за провиантом, в полчаса уничтожил свыше четырех тысяч римлян и умчался по направлению к Каулонии.

— О!.. Клянусь всеми богами ада! — зарычал Марк Красе, узнав о случившемся. — Да что же это за человек?.. Я запираю его в железном? кольце, он убегает; я разбиваю его, он собирает новые войска и нападает на меня еще более сильным, чем раньше; я сообщаю, что война приходит к концу, он разжигает ее еще сильнее!.. Клянусь душами умерших! Это злей призрак! Это вампир, который с каждым часом все больше жаждет крови! Это волк-оборотень, питающийся резней и убийством!

— Нет, это просто великий полководец, — возразил молодой Катон, который за строгое соблюдение дисциплины, за выносливость и за доблесть был произведен в контуберналии Красса.

Марк Лициний, не помнивший себя от гнева, взглянул на юношу злыми глазами и, казалось, хотел ответить очень резко, но затем, успокоившись, сказал:

— Пожалуй, ты прав, смелый юноша, — Если смелость состоит в привычке всегда говорить правду, то ни Персей, ни Язон, ни Диомед и никакой другой человек на свете не был смелее меня, — гордо сказал Катон.

Замолчал Красе, молчали Скрофа, Квинт, Мумми и остальные начальники. Все были погружены в тяжелые думы. Наконец Красе проговорил, словно вслух продолжая свою мысль:

— Мы можем преследовать его, но не догнать; он передвигается как борзая собака или олень, а не как человек! А если он теперь, имея восемьдесят тысяч солдат, бросится на Рим?.. Ах, клянусь богами! Какая неожиданность! И какая опасность! Что делать, чтобы помешать, ему?.. Что делать?..