Спартак (Другой перевод) - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло) - Страница 104

Пробыв в Фуриях несколько дней. Красе пустился по следам гладиаторов, которые, по уверению его разведчиков, расположились лагерем у берега реки Брадануса, недалеко от Сильвия.

Через несколько дней после сражения со Скрофой к Спартаку прискакали из Рима три гладиатора, которые передали ему письмо вт Валерии Мессалы.

Спартак побледнел и приложил правую руку к груди, как бы для того, чтобы сдержать сильное биение сердца. Отпустив гладиаторов и приказав, чтобы о них позаботились, он развернул папирус и прочел следующее:

Непобедимому и доблестному Спартаку Валерия Мессала славы и здоровья

«Враждебная судьба и враждебные божества не пожелали защитить твое благородное предприятие, которому ты, возлюбленный мой Спартак, отдал все сокровища своей благороднейшей души. Хотя победа, благодаря твоей сверхчеловеческой доблести и проницательности, три года развевала ваши знамена свободы, ты не сможешь преодолеть враждебный рок и римское всемогущество, так как против тебя вызван из Азии Лукулл, и в момент, когда я пишу, Помпей Великий, вернувшись из Испании, выступает со всем своим войском в Самниум. Уступи, Спартак, уступи и сохрани свою жизнь для моей пламенной, неугасаемой любви, сохрани себя для ласк нашей любимой малютки Постумии, которая останется сироткой, если ты будешь упорно продолжать войну, ставшую теперь безусловно безнадежной.

Женщина, которую любит Спартак, не может, не должна и не будет советовать ему совершить малодушный поступок. Сложив оружие после того, как ты привел в трепет Рим, после того, как ты покрыл свое имя славой и лаврами стольких блестящих побед, ты не сдаешься из страха перед твоими врагами, — ты уступаешь непреодолимому року. Власти рока не может сопротивляться никакая человеческая сила, о нее всегда разбивались усилия самых могучих людей, каких только знала история, — Кира и Пирра, Ксеркса и Ганнибала.

Прежде чем на арену войны прибудет Помпей, сдайся Крассу. Чтобы не уступить славу победы над тобой своему сопернику, он, наверно, согласится на почетные для тебя условия.

Оставь это предприятие, ставшее теперь неосуществимым, укройся в моей тускуланской вилле, где тебя ожидает любовь самая чистая, самая нежная, самая пылкая, самая преданная; там ты радостно проведешь свою жизнь в беспрерывных восторгах счастья, неведомый людям, любимый муж и отец.

О Спартак, мой Спартак, несчастная женщина умоляет тебя, несчастная мать тебя заклинает; твоя дочь, слышишь, Спартак, твоя бедная дочь со мной у твоих ног, обнимает твои колена, покрывает поцелуями и слезами твои руки, умоляет тебя, чтобы ты сохранил для нас свою драгоценную жизнь, которая нам дороже всех сокровищ мира.

Рука моя дрожит, покрывая письмо этими строчками, рыдания душат меня, и горячие слезы, текущие из моих глаз на папирус, во многих местах вытравят написанное мною.

О Спартак, Спартак, пожалей свою дочь, пожалей меня, слабую я несчастную женщину, которая умрет от отчаяния, от печали, если ты умрешь…

О Спартак, пожалей меня, так сильно тебя любящую, боготворящую я почитающую тебя больше, чем могут быть почитаемы и боготворимы всевышние боги! О Спартак, пожалей меня…

Валерия»

Читая письмо, Спартак плакал. Слезы, ручьями струившиеся по его лицу, падали на папирус и сливались со слезами, которые пролила Валерия. Кончив читать, он поднес письмо к губам и стал покрывать его бессчетными поцелуями. Затем руки его опустились, и сжав их, он долго стоял, опустив в землю глаза, полные слез, погруженный в нежные и грустные думы.

Кто знает, где в это время были его мысли?.. Кто знает, какие нежные призраки стояли перед его глазами?… Кто знает, каким милым видением в этот момент он упивался?..

Внезапно придя в себя, он вытер глаза, снова поцеловал папирус и, сложив его, спрятал на груди; затем, надев панцирь и шлем, опоясавшись мечом и взяв щит, позвал контуберналия и приказал приготовить себе коня и отряд кавалерии.

Четверть часа спустя, переговорив предварительно с Граником, он выехал галопом из лагеря во главе трехсот кавалеристов.

Через несколько минут после отъезда Спартака вернулась в его палатку Мирца в сопровождении Арторикса.

Юноша умолял и заклинал девушку открыть ему причину, мешающую ей стать его женой.

— Но я не могу, я не могу больше жить так! Поверь мне, Мирца, — сказал галл, — что в этой любви, в этой страсти нет больше ничего человеческого: она стала огромной, стала властительницей всех моих чувств, госпожой моей души. Если я узнаю, кто оспаривает тебя у меня, кто запрещает тебе быть со мной, может быть.., кто знает?., придется мне убедиться в этой непреодолимой необходимости, и я соглашусь признать эту невозможность и покорюсь неумолимости моей судьбы. Но зная, что я любим тобою я не могу добровольно отказаться от блаженства, покориться и молчать.

Бедная Мирца, потрясенная его словами, была охвачена чувством невыразимой печали.

— Арторикс, — сказала она голосом, сдавленным рыданиями, — Арторикс, я умоляю тебя именем твоих богов, я тебя заклинаю твоей любовью к Спартаку, не настаивай больше, не требуй от меня ничего! Если бы ты понимал муки, которые причиняешь мне, если бы ты мог видеть страдания, которые вызываешь во мне, поверь, Арторикс, ты бы не спрашивал больше.

— Ну, так выслушай меня, Мирца, — сказал галл, потеряв от страсти самообладание. — Я не в силах жить долее в атом состоянии безнадежности. Если ты мне не откроешь эту тайну, я готов умереть, так как не могу, не в силах терпеть такую страшную пытку! И пусть поразит в этот момент Спартака своими молниями всемогущая Тарана, если я не убью себя здесь, на твоих глазах!

Арторикс выхватил из-за пояса кинжал и поднял клинок, готовясь поразить себя в сердце.

— Ах, нет… Ради всевышних богов! — воскликнула Мирца, с мольбой протягивая руки к Арториксу. — Нет!., не убивай себя!.. Пусть лучше я опозорю себя.., перед тобой.., пусть лучше я.., потеряю твое уважение, чем увижу тебя мертвым… Арторикс.., я не могу быть твоей, потому что я не достойна тебя…

Она разразилась слезами и, закрывая лицо руками, продолжала, прерывая слова рыданиями:

— Рабыня.., под кнутом хозяина.., сводника.., под пыткой раскаленными розгами я стала продажной женщиной.

Она остановилась на мгновение, потом едва слышным голосом прибавила.

— Я была.., куртизанкой!

И снова разразилась горьким плачем, наклонив голову и закрыл руками лицо.

Глаза Арторикса засверкали неудержимым гневом. Подняв к небу руку, вооруженную кинжалом, он крикнул громовым голосом:

— О, да будут прокляты эти бесчестные торговцы человеческим телом! Да будет, проклято рабство!

Да будет проклята людская жестокость!

Потом, бросившись к ногам Мирцы, схватил ее руки и покрывая их поцелуями, он с искренним выражением любви воскликнул;

— О, не плачь.., моя любимая.., не плачь! Что же? Разве ты менее чиста из-за этого? Менее прекрасна в моих глазах, невинная жертва варварства римлян? Они могли совершить насилие над твоим телом, они не могли осквернить чистоты твоей души!

— О, дай, дай мне спрятаться от себя самой! — сказала девушка, отнимая руки и снова закрывая ими лицо. — Дай мне уйти от своего взора, который я не могу больше выносить… — и, быстро отойдя в глубь палатки, она бессильно упала на руки Цетул.

Арторикс стоял некоторое время, устремив ей вслед взгляд, полный любви, потом вышел из палатки, испустив вздох удовлетворения: препятствие, которое Мирце казалось непреодолимым, совсем не было таким в его глазах.

На другой день рано утром Марку Крассу, который расположился лагерем в Оппидиуме, была подана дощечка, доставленная послом Спартака. Дощечка была написана по-гречески, и Красе прочел на ней следующие слова:

Марку Лицинию Крассу — императору от Спартака

Привет

«Мне необходимо переговорить с тобой. В десяти милях от твоего лагеря и в десяти от моего, на дороге из Оппидиума в Сильвий есть маленькая вилла, собственность Тита Оссилия, патриция из Венузии. Я нахожусь там с тремя стами моих всадников. Желаешь ли ты придти гуда с таким же количеством твоих людей? Я пришел с честным намерением и во всем доверяюсь твоей чести.

Спартак»