Спартак (Другой перевод) - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло) - Страница 88

А преследуемые римляне, продолжая еще сопротивляться, подходили все ближе и ближе к полю утреннего побоища. Эвтибида, с бледным от досады и гнева лицом, шла, ведя за узду белую лошадь Уцилиака, к месту, где лежало безжизненное тело Эномая; здесь она остановилась и, вынув из ножен маленький и острый меч, быстро вонзила его дважды в грудь несчастного коня. Раненое животное отскочило назад с пронзительным отчаянным ржанием, сделало несколько прыжков, упало на передние ноги и вскоре в страшных судорогах околело.

Тогда гречанка легла на землю возле коня, под шею которого подсунула одну ногу так, как будто всадница и лошадь упали здесь, пораженные неприятелем, первая — тяжело раненная, вторая — бездыханная.

Шум сражения приближался к месту, где лежала Эвтибида: по диким крикам галлов и жалобным возгласам латинян она все больше убеждалась, что римляне потерпели окончательное поражение.

Вскоре римляне обратились в паническое бегство; гладиаторы преследовали их с яростью, усилившейся при виде поля, покрытого трупами германцев. Римляне потерпели полный разгром: они потеряли убитыми свыше четырнадцати тысяч человек; армия Геллия была совершенно уничтожена, и сам он, раненый, спасся лишь благодаря быстроте своего коня. Римляне разбежались и рассеялись во все стороны, потеряв обоз и знамена.

Радость гладиаторских легионов по поводу этой блестящей победы была омрачена печалью о гибели германцев. Спартак не только запретил праздновать победу, но приказал, чтобы войско соблюдало траур в течение всего дня.

На следующее утро после этого двойного сражения гладиаторы приступили к сожжению трупов своих павших братьев: было разложено много костров, на которых сотнями сжигались тела убитых гладиаторов.

Вокруг костра, предназначенного только для трупа Эномая, собрались молчаливые и грустные командиры, и четырехугольником выстроились легионы.

Гигантское тело храброго германца, обмытое и умащенное мазями и благовониями, которые присланы были по требованию Спартака испуганными жителями соседнего города, завернутое в белый саван из тончайшей шерсти и покрытое массой цветов, было положено на костер. Спартак весь бледный, с глубочайшей печалью в душе, произнес речь, голосом, прерывающимся от рыданий. Восхваляя Эномая, он напомнил о его храбрости, о его неукротимом мужестве и честнейшем сердце. Затем, взяв факел, первый зажег костер, который вскоре запылал тысячью красноватых огненных языков.

Прах Эномая, собранный в несгораемую ткань, был пересыпан в небольшую бронзовую урну, которую Спартак с того дня хранил у себя, как самую дорогую для него реликвию.

Из десяти тысяч германцев, сражавшихся вместе с Эномаем, только пятьдесят семь было найдено на поле битвы раненными, и из них только девять остались в живых. В числе оставшихся в живых была Эвтибида. Доблесть девушки вызвала общее восхищение. Его разделял и Спартак; великодушный и благородный сам, он ценил великодушные сердца и благородные поступки; поэтому он пожаловал гречанке и сам ей преподнес под рукоплескания легионов гражданский венок.

Девушка приняла этот столь ценный знак отличия с сильнейшим волнением. Лицо ее покрылось мертвенной бледностью, и судорожная дрожь пробежала по всему ее телу. Гладиаторы приписали ее волнение скромности, хотя, вероятно, оно было только результатом угрызений совести.

Эвтибида, хотя еще не совсем оправившаяся от своей раны. — она еще носила руку на перевязи, — заявила о своем желании быть зачисленной в контуберналии к Криксу, что и было ей разрешено с общего согласия Спартака и Крикса.

Восстановив силы своего войска, Спартак, двадцать пять дней спустя после сражения под Нурсией, снова двинулся к реке Падусу, чтобы переправившись через нее, попасть в Галлию.

Через четырнадцать дней он дошел до Равенны, где расположился лагерем в нескольких милях от города, с целью составить три новых легиона из пятнадцати тысяч рабов и гладиаторов, сбежавшихся к нему за последнее время.

Начальником этих новых легионов были поставлены: свободнорожденный гладиатор Кай Ганник, галл Каст и фракиец Идомей, отличившийся своей необыкновенной храбростью в сражениях под Камеринумом и Нурепей.

С войском в семьдесят пять тысяч Спартак предпринял поход по направлению к Падусу.

Кай Касий, бывший в прошлом году консулом, а сейчас претором в Галлии Цизальпийской, узнав о поражениях, понесенных консулами Лентулом и Геллием, и о грозном приближении Спартака, поспешно собрал двадцатитысячное войско. С этим войском он переправился через Падус у Плаценции, чтобы помешать дальнейшему продвижению гладиаторов.

Между тем, последние в два перехода дошли до Бононии, раскинули лагерь возле города — нападать на него они не думали. Спартак решил остаться здесь до тех пор, пока конные разведчики, разосланные им, не доставят точных сведений о положении неприятельского войска и о намерениях его начальников.

На рассвете следующего дня, пока гладиаторы занимались внутри лагеря обычными упражнениями, Эвтибида отправилась в палатку верховного вождя и спросила Мирцу.

Та приняла ее радушно и приветливо, ибо, как женщина, она еще больше, чем мужчины восхищалась мужеством и отвагою Эвтибиды.

Гречанка сказала Мирце, что она всегда питала самую искреннюю симпатию к ней и что, так как во всем войске они одни только женщины, то ей кажется естественным, чтобы они были связаны нежной и сердечной дружбой С радостью, равной прямоте ее сердца, приняла Мирца слова Эвтибиды, и торжественными клятвами и пылкими поцелуями они заключили союз на жизнь и смерть. Куртизанка искала дружбы Мирцы для осуществления каких-то новых козней. Но простодушная девушка ничего не подозревала и была совершенно очарована своей новой подругой.

Попрощавшись с Мирцей, Эвтибида направилась к той части лагеря, где стояли палатки галлов.

На уличках, отделявших один ряд палаток от другого, обучались военному строю пять тысяч галлов, из которых недавно был составлен четырнадцатый легион, набранный в сеннонской провинции.

Против каждого нового солдата стоял ветеран, вооруженный деревянным мечом, и обучал новичка ударам и парированию по всем правилам фехтовального искусства. Беспрерывно раздавались возгласы команды:

— В позицию!

— Выше щит!

— Ниже острие меча!

— Смотри прямо мне в глаза!

— Выше голову!

— Смотри смелее!

— Отбей щитом удар в голову, бей мечом!

— Быстрее, ради Тараны.., у тебя в руках не прялка, а меч.

— Шаг вперед!.. Шаг назад!.. Быстро, проворней, ради Геза!

— В позицию!

— Отбей удар острием по голове!

— Прыжок направо!

— Бей!

— Полкруга мечом налево!

— В позицию!

— Прыжок назад!

— Живо! Вперед!.. Нападай на меня!.. Вперед!.. Пять тысяч смелых и воинственных голосов кричали одновременно с энергичной интонацией, свойственной военным командам. Десять тысяч человек одновременно размахивали двадцатью тысячами рук. Все это придавало лагерю галлов необыкновенно оживленный вид.

Эвтибида остановилась посмотреть на эту необыкновенную картину. Вдруг ее внимание было привлечено несколькими голосами, раздававшимися из соседней палатки, которая, судя по знамени пятого легиона, помещенному тут же, принадлежала начальнику этого легиона, галлу Арвинию.

— В конце концов, — закричал хриплый и низкий голос, в котором Эвтибида узнала голос Орцила, начальника одиннадцатого легиона, состоявшего из нумидийцев и африканцев, — в конце концов мы не бараны, чтобы нас гнали таким образом!..

— А без нас, — воскликнул другой голос, который Эвтибида тоже узнала, — он принадлежал свободнорожденному Каю Ганнику, начальнику тринадцатого легиона, — чем бы он был?

— Простым человеком.., даже меньше чем человеком.., он был бы презренным, жалким гладиатором! — сердито говорил Брезовир.

— Я со своими африканцами в Галлию не пойду, клянусь богом Ваалом!.. Клянусь вам, не пойду! — сказал Орцил.

— Прав был Эномай! — закричал Каст, начальник четырнадцатого легиона, — тех пяти тысяч галлов, которые в этот момент обучались фехтованию.