Тридцатник, и только - Джуэлл Лайза - Страница 7

Дружба Дига и Надин кончилась дождливым полуднем в четверг, незадолго до окончания первой четверти.

Они сидели в буфете, жевали дряблую жареную картошку и склеенные макароны, торопливо проглядывая отрывки из «Скотного двора», заданные по английской литературе. Внезапно они обнаружили, что у их столика топчется Десмонд — хилый малец из третьего «Д». Они вопросительно поглядели на него.

— Эй, — произнес тот, утирая нос грязным пальцем, — ты Диг Райан?

— Да, — ответил Диг. — А что?

— Я вот подумал, что тебе, похоже, будет интересно узнать, что тут болтают… — Десмонд дернул головой вправо, потом влево, — … про тебя.

— Ну и?.. — Диг загнул уголок страницы и отложил книгу.

— Про тебя и Дилайлу Лилли.

Единственная бровь Дига взмыла вверх и едва не приземлилась на затылке.

— Ну и что болтают? — умудрился он сохранить невозмутимость.

— Вроде бы она всем говорит, что считает тебя вправду крутым. Говорит, что хочет того, пообщаться с тобой. Типа ей нравится, как ты держишься. Говорит, у тебя есть ха… хар… харизма? — Надин кивнула, давая понять, что Десмонд правильно произнес незнакомое слово, и тот продолжил: — В общем, я подумал, что тебе неплохо бы узнать, что она про тебя говорит и… — он неловко протянул Дигу немытую ладонь для рукопожатия — … и хотел тебя как бы того, поздравить. Похоже, тебе выпала маза. — И он ушел, волоча ноги, к своему столику; его приятели поглядывали на Дига, как на человека, которого есть за что уважать.

Учитывая обстоятельства, можно сказать, что Диг проявил завидную сдержанность. Он машинально тыкал вилкой в размякшую картошку, боромоча себе под нос:

— Блин, Дин, блин, Дин. — Лицо его пылало багровым заревом, а ноги под столом ритмично постукивали друг о друга. Внезапно он поднял голову и посмотрел Надин прямо в глаза. — Блин, Дин, — почти выкрикнул он, — что мне теперь делать?

Вскоре выяснилось, что делать ничего и не требуется. В последние дни учебы Дилайла Лилли стала вездесущей. Необходимость стратегического патрулирования школьного двора отпала сама собой, ибо куда бы Диг ни направился, Дилайла была уже там. Поначалу они не произносили ни слова, но взгляды, которым они обменивались, были исполнены невероятной значительности, а воздух вокруг них просто дрожал от напряжения, настолько, что Диг становился буквально наэлектризованным: стоило ему дотронуться до любого предмета, как из-под его пальцев сыпались искры.

При этих странных встречах Надин все сильнее чувствовала себя лишней, но когда она говорила Дигу, что, пожалуй, отойдет в сторонку и займется своими делами, он цеплялся за ее рукав, как за соломинку, умоляя не бросать его.

Наконец, в последний день четверти, это случилось. Надин с Дигом сидели на лестнице, ведущей в аудиокабинет, когда перед ними словно из-под земли возникла Дилайла, прижимавшая к груди стопку учебников и явно куда-то спешившая. Однако завидев Дина на ступеньках, она остановилась, как вкопанная, прямо напротив него. Воздух затрещал от электрических разрядов, тишина громыхала над их головами. Затаив дыхание, Надин ждала, когда же кто-нибудь скажет слово. Наконец Дилайла приоткрыла пухлые алые губы, очень медленно, как заметила Надин, так, что между губами на мгновение образовались тоненькие влажные полоски и тут же лопнули, как канцелярские резинки.

— Привет, — произнесла она.

— Привет. — Голос не подвел Дига, не треснул, не дал петуха, но прозвучал гулко, зародившись где-то в глубинах его грудной клетки.

Сложив руки на коленях, Надин уставилась на пол.

— Тебя ведь зовут Диг, да? — спросила Дилайла.

— Ага, — подтвердил он все тем же низким чистым голосом, — точно. А тебя?..

Надин тихонько присвистнула про себя. Надо отдать ему должное, подумала она, держится он офигительно круто.

— Дилайла… Дилайла Лилли. Я из четвертого «Д». Ну, из класса мистера Харвуда.

— А, — отозвался Диг, — вспомнил. Так ты новенькая, да?

— В общем, да, я тут недавно. — Снова наступило молчание. Дилайла, закусив губу, бросила на Надин косой взгляд, сказавший той, что требовалось. Теперь я здесь хозяйка, говорил взгляд, началась моя смена, а ты, несуразное, толстозадое, рыжее недоразумение, давай проваливай.

Пора было уходить, пора было оставить Дига управляться в одиночку. Надин собрала тетрадки, перекинула сумку через плечо и встала.

— Ладно, — произнесла она, что было излишне, поскольку эти двое совершенно не обращали на нее внимания. — Мне пора. Пока.

И она зашагала прочь, зашагала быстро, со всех ног, вдоль по коридорам, толкая плечом вращающиеся двери, она шла, шла и шла, пока идти уже стало некуда. Тогда она остановилась, сжалась в комок, повернулась лицом к стене, и слезы, которые она с таким трудом сдерживала, навернулись на глаза и хлынули как из ведра.

Это случилось субботним полднем, за неделю до начала предварительных экзаменов и через четыре месяца после того, как их дружба с Дигом гавкнулась.

После ливня, длившегося не более полминуты, солнечные блики слепили глаза, отражаясь от мокрого тротуара Кентиш-таун-роуд. Люди выходили из магазинов, где нашли временно убежище, застигнутые врасплох отряхивали воду с зонтов. Надин, в компании с матерью искавшая учебник по истории, который требовался ей для экзамена, злилась на несправедливость: и зачем она потащилась сюда да еще с человеком, с которым ей вообще не хотелось куда-либо выходить, и зачем она отправилась за этим дурацким учебником в проливной дождь, испакостивший ей прическу.

— Надин, возьми, пожалуйста, — мать протянула ей мокрый зонт и сумку, набитую капустой. — Мне нужно в туалет. Погода виновата… этот дождь, — пояснила она, прежде чем исчезнуть в ближайшем пабе.

Надин никогда раньше не бывала в пабе. Ей не разрешалось туда заходить, что не удивительно, ибо ей ничего не разрешалось. Родители водили ее в «семейные» пабы по праздникам, сажали, как за решетку, в «семейные» залы, битком набитые «фруктовыми» автоматами и скучающими детьми, но внутри настоящего лондонского паба ей бывать не приходилось. Поджидая мать, она из любопыства переступила порог заведения, шагнув чуть шире, чем это бы понравилось родительнице.

В ноздри ударили сигаретный дым и затхлая вонь. Сквозь царапины на закрашенных черной краской высоких окнах пробивалось солнце, высвечивая, словно лучом кинопректора, пылинки, плясавшие под потолком, и струйки дыма. Музыкальный автомат наяривал «Туза пик», ухала, скрипела и грохотала артиллерия игровых «фруктовых» автоматов, и поверх всего этого шума разливалась громкая и немного пугающая какофония грязных ругательств, доносившихся из дальнего угла.

Надин продвинулась чуть дальше в скудно освещенную пещеру паба, чтобы посмотреть, кто же так ругается. За столиком в углу сидела, окутанная тенью, невысокая женщина с крашеными черными неряшливыми волосами и массивным золотым распятием на шее. Она была по меньшей мере на восьмом месяце беременности, слишком тесная белая майка с надписью «Что бы Фрэнки не бубнил, мне по фигу», обтягивала ее живот. Женщина курила самокрутку и пила пиво, а в промежутках между затяжками и глотками орала на огромного мужчину, сидевшего рядом. Мужчина смотрел прямо перед собой; судя по неподвижной физиономии, его терпение было на исходе и в любой момент могло обернуться яростью.

Перед столиком стояла коляска с двумя пристегнутыми к сиденьям детьми, угрюмыми, но симпатичными, а справа от женщины сидел очаровательный светловолосый мальчик лет четырех в полосатой майке клуба «Арсенал». Он разговаривал сам с собой и черкал красным фломастером в книжке-раскраске. Вид у него был ангельский.

— Мам, — обратился мальчик к беременной. — Мам, мне нужно в туалет.

— Заткнись, Кейн, — рявкнула женщина, гася размокший от слюны окурок и заводясь для новой сокрушительной атаки на толстяка. — Ты что, не видишь, я разговариваю?

— Но мам, мне правда нужно. — Мальчик сунул руку под стол и схватился за шорты между ног.