Изгнанники - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 49

— Напрасно, мальчик, — проговорил капитан, кладя ему на плечо свою большую красную руку. — Тем, кто плавает на кораблях, надо иметь много терпения и нечего терзаться из-за того, чего нет.

— А все-таки в воздухе чувствуется уже что-то родное, — ответил Амос. — Ветер дует так, как он никогда не дул в чужой стране. Ах, чтоб мне окончательно прийти в себя, надо будет еще прожить месяца три в долинах.

— Ну, — отвечал приятель, засовывая за щеку щепотку тринидадского табаку, — я плаваю по морю с тех пор, как у меня пробились усы, большей частью в каботаже, ну и по океану, конечно, когда это позволяют навигационные законы. За исключением двух лет, что я провел на суше по делу короля Филиппа, когда потребовалась каждая пушка на борту, я никогда не бывал далеко от соленой воды и, скажу откровенно, не запомню лучшего плавания, чем это.

— Да, мы летели, словно буйвол от лесного пожара. Но мне чудно, как это вы находите дорогу без отметок и следов. Я затруднился бы найти и целую Америку, Эфраим, а не то что Нью-Йоркский пролив.

— Я слишком отклонился на север, Амос. Мы были на пятидесятом градусе или около того, с тех пор как увидели мыс Ла-Хог. Завтра, по моему расчету, мы должны увидеть и землю.

— Ах, только завтра. А что это будет? Гора Пустыни, мыс Код? Длинный остров?

— Нет, парень, мы на широте Св. Лаврентия и скорее увидим берега Аркадии. При этом ветре мы проплывем на юг еще денек, самое большее — два. Еще несколько таких прогулок — и я куплю себе хороший кирпичный дом в северной части Бостона, в Грин-Лэне, и буду смотреть из окон на залив, на уходящие и прибывающие корабли. Так и кончу свою жизнь в мире и покое.

Целый день Амос Грин, несмотря на уверения приятеля, напрягал зрение в бесплодных поисках земли. Когда стало темнеть, он сошел вниз, в каюту, и достал охотничью куртку, кожаные штиблеты и енотовую шапку. Эта одежда была ему гораздо больше по сердцу, чем тонкое сукно, в которое нарядил его голландский портной в Нью-Йорке. Де Катина тоже переоделся в темное штатское платье и вместе с Аделью хлопотал, собирая вещи старика, ослабевшего настолько, что он был не в состоянии что-либо сам сделать для себя. На баке визжала скрипка, и далеко за полночь хриплые возгласы грубых песен смешивались с рокотом волн и шумом ветра. Так серьезные новоангличане по-своему веселились и радовались возвращению на родину.

Штурман должен был стоять на вахте от полуночи до четырех часов утра. Вначале луна сияла ярко, но к утру облака заволокли все небо, и «Золотой Жезл» погрузился в один из густых, непроницаемых туманов, встречающихся во всей этой части океана. Туман был настолько силен, что с кормы еле можно было разобрать неясные очертания паруса. Дул резкий норд-ост и легкая бригантина ложилась набок, почти касаясь воды подветренными снастями. Внезапно похолодало так, что штурман переминался на корме с ноги на ногу, а четыре подручных матроса дрожали, укрываясь под бортовой загородкой.

Вдруг один из них, громко крикнув, вскочил на ноги, тыкая пальцем в воздух. Из мрака у самого бушприта вынырнула громадная белая стена, о которую корабль с разбегу ударился так сильно, что мачты повалились, словно сухой тростник от порыва ветра, а сам он в одно мгновение превратился в бесформенную груду щеп и обломков.

От толчка штурман «пролетел вдоль всей кормы и еле спасся от удара падавших мачт, двое из матросов провалились в огромную дыру, образовавшуюся на носу, а третьему раздробило голову якорным штоком. Томлинсон, с трудом поднявшись на ноги, увидел, что вся передняя часть корабля была вдавлена внутрь, а единственный уцелевший матрос, совершенно оглушенный, сидел среди обломков, хлопающих парусов и извивающихся спутанных канатов. Стояла абсолютная тьма и за бортом корабля виднелся только белый гребень вздымавшейся волны. Штурман в отчаянии от внезапно нагрянувшей беды взволнованно озирался вокруг и тут заметил возле себя капитана Эфраима Савэджа, полуодетого, но такого же деревянно-невозмутимого, как всегда.

— Айсберг, — проговорил он, втягивая носом холодный воздух. — Разве вы не почуяли его, друг Томлинсон?

— Правда, я почувствовал, что стало холодно, капитан Савэдж, но приписал это туману.

— Вокруг него всегда бывает туман. Судно быстро погружается, Томлинсон, нос уже в воде.

На палубу выбежала следующая вахта. Один из матросов бросил лот-линь в трюм.

— Три фута, — выкрикнул он, — а на закате солнца было выкачано все досуха.

— Гирам Джефферсон и Джон Моретон, к помпам! — командовал капитан. — М-р Томлинсон, спустите баркас. Посмотрим, нельзя ли как-нибудь исправить беду, хотя боюсь, что это безнадежно.

— У баркаса пробиты две доски, — указал один из моряков.

— Ну, так четверку…

— Она разлетелась в щепки.

Штурман рвал на себе волосы, а Эфраим Савэдж улыбался, словно был мало заинтересован тем, что может произойти при данных обстоятельствах.

— Где Амос Грин?

— Здесь, капитан Савэдж. Жду приказаний.

— Я тоже, — живо присоединился де Катина.

Адель и ее отца, завернув в плащи, поместили в наиболее защищенное место с подветренной стороны рубки.

— Скажи приятелю, что он может работать у помп, — сказал Амосу капитан. — Ты же у нас мастер в плотничьем деле. Спустись-ка в баркас с фонарем и посмотри, не можешь ли его заштопать.

В течение получаса Амос Грин стучал и возился в баркасе, а мерный стук помп несся из-за шума волн. Медленно, но методически правильно опускался корабельный нос в морскую пучину, а корма бригантины загибалась кверху.

— У нас осталось мало времени, Амос, — спокойно проговорил капитан.

— Он может теперь держаться на воде, хотя есть небольшая течь. •

— Отлично. Спускай. У помп работать без перерыва. М-р Томлинсон, позаботьтесь взять провианта и воды сколько возможно. За мной, Гирам Джефферсон.

Матрос и капитан спрыгнули в качавшуюся лодку. У Эфраима Савэджа к поясу был привязан фонарь. Они пробрались под разбитый нос и капитан безнадежно покачал головой при виде его повреждений.

— Отрезать канат с пластырем и дать сюда, — скомандовал он.

Томлинсон и Амос Грин перерезали веревки ножами и спустили вниз угол паруса. Капитан Савэдж и моряк схватили его и потащили на пробоину. Когда капитан нагнулся, корабль подкинуло волною вверх, и при желтом свете фонаря Эфраим увидел черные трещины, расходившиеся лучами от центральной дыры.

— Сколько воды в трюме? — спросил он.

— Пять с половиною футов.

— Значит, корабль погиб. В обшивке везде можно просунуть палец. Продолжайте работу у помп, ребята. Готов провиант и вода, м-р Томлинсон?

— Да, сэр.

— Спустите все за борт. Эта лодка не продержится более часа или двух. Видите ли вы ледяную гору?

— Туман редеет слева, — крикнул один из матросов. — Вот и гора. Она в четверти мили отсюда, под ветром.

Туман внезапно рассеялся и луна все сияла над безбрежным пустынным морем и разбитым кораблем. Громадный айсберг, о который разбилось судно, медленно покачивался на волнах.

— Надо плыть к нему, — сказал капитан Савэдж. — Ничего другого не придумаешь. Спустите девушку за борт. Ну ладно, прежде ее отца, коли она настаивает на этом. Скажите им, Амос, чтобы сидели смирно. Так. Ты храбрая девушка, хоть и лопочешь на чужом языке. Ну, теперь бочонки, одеяла и все теплые вещи. Так. Затем француза. Молчать! Сначала пассажиров. Потом ты, Амос, матросы. А ты, друг Томлинсон, прыгай последним.

Хорошо, что плыть пришлось недалеко: перегруженная лодка сидела очень низко и два матроса беспрерывно отливали воду, просачивавшуюся меж досок. Когда все уселись на места, капитан Эфраим Савэдж перескочил назад на корабль, что было легко сделать, так как палуба с каждой минутой опускалась все ближе и ближе к поверхности моря. Он вернулся с узлом одежды и перебросил его в лодку.

— Отчаливай! — скомандовал он.

— Так прыгайте же.

— Эфраим Савэдж пойдет ко дну со своим кораблем, — бесстрастно проговорил капитан. — Друг Томлинсон, я не привык повторять приказаний. Отчаливай, говорю.