Пастырь Вселенной - Абеляшев Дмитрий - Страница 12

«Газик» между тем без приключений достиг базы отряда, возглавляемого Зубцовым. Было девять часов утра, когда машина, устроив целый салют брызг в честь возвращения Владимира при пересечении на полной скорости неглубокого ручья, въехала на территорию деревни с расквартированными в ней бойцами. Отремонтированный и усовершенствованный маяк — Володя не мог его увидеть, он располагался чуть сбоку от трассы — привычно выл, давая знать, что лагерь надежно защищен от всех известных на сегодняшний день разновидностей сквирлов. Деревья за забрызганным грязью окошком машины сменяли друг друга, почти сплошь по-летнему зеленые — потепление климата задержало пору листопада более чем на месяц. Ребята уже стояли у своих домов-казарм, о чем-то возбужденно переговариваясь. Владимир вылез из машины, но вместо радости при виде его в глазах у всех отразилось разочарование. Володю такая встреча скорее не расстроила, а позабавила — ведь он-то знал ее причину. Все надеялись, что из машины выйдет силлурианская инструкторша, и гадали, как-то встретит ее полковник. Володя посетил свое скромное жилище, поприветствовал академика, и тот, пожав, почти не глядя, руку Володе, будто они виделись полчаса назад, вновь уткнулся в окуляр микроскопа, над которым корпел в своих бесконечных экспериментах над культурами клеток космической саранчи. Володя подошел к домику, в котором жил сам полковник, заметив, что прочие бойцы старались не подходить к нему близко и лишь тихонько переговаривались друг с другом, бросая на чистенький голубенький сруб — резиденцию Зубцова — косые хитрые взгляды. Владимиру, впрочем, ни до чего этого не было решительно никакого дела. Он спокойно подошел к калитке и отворил ее — она была не заперта. Прошел по дорожке, заботливо посыпанной гравием жильцами, эвакуированными в связи с особенной пораженностью прилежащей местности космической саранчой, обратив внимание, что деревья и кусты увяли, видимо, не поливаемые с момента бегства их настоящих хозяев. А вот Владимир до контузии поливал в качестве зарядки растения в садике, прилежавшем к домику, вверенному ему с академиком. За три недели его отсутствия и на его участке растения заметно поднялись — академик, разумеется, так ни разу их и не полил. Задумавшись о причинах подобной бесхозяйственности, Володя понял, что есть одно меткое, хоть и бандитское словечко, в полной мере ее объясняющее. «Это им западло цветы поливать», — подумалось Володе с некоторой досадой. Они-то люди серьезные, не то, что он. Владимир подошел к двери и постучал. Послышались торопливые шаги, и полковник, одетый в вычищенный и выглаженный камуфляж, распахнул дверь. Он был заметно взволнован и явно обрадовался, увидев Володю. Казалось, это был единственный человек, испытавший при виде Владимира сколь-нибудь положительную эмоцию. Впрочем, он тут же и объяснил, нимало не смущаясь, истинную причину своей радости.

— Слава Богу, это ты! — воскликнул Зубцов, полуобняв Владимира за плечо. — А я думал, это уже та межпланетная баба прибыла меня учить. Да ты заходи, не стесняйся, — пригласил Зубцов Владимира. — Чувствуй себя как дома.

Володя вошел в дом и сел на предложенный полковником стул. Юрий Васильевич предложил Володе покушать тушенки с гречкой и салатом из помидоров, и Володя, уставший от больничных манных каш и прочего диетического питания, с удовольствием согласился.

— Как ты думаешь, — обеспокоенно спросил Зубцов, — может ведь быть, что там в последний момент что-нибудь перерешат и пришлют нам нормального инструктора, а не эту, курам на смех, Лейлу, Лолу или как ее?

Владимир, с трудом удерживаясь от просившейся на губы улыбки, с интересом смотрел на суетливо-затравленное лицо полковника. Да отлично он знал, что ее зовут Лайна, подумал Владимир. Ему было забавно и непривычно смотреть, до какого клоунского поведения мог дойти такой серьезный и несгибаемый человек, как Юрий Зубцов, да к тому же из-за такого пустого предрассудка, как пол присылаемого инструктора. «Это как цветы поливать, — подумал Володя. — Ему просто западло, что его женщина учить будет, да к тому же не как кашу готовить, а как вести боевые действия». Владимир, впрочем, решил побыстрее увести разговор с этой пикантной темы на какой-нибудь более нейтральный предмет. Ему вовсе не хотелось, не сдержав таки настойчиво подбиравшейся к губам улыбки, стать врагом полковнику Юрию Зубцову, которому он, как ни крути, был обязан жизнью. И потому Володя, пожав плечами, вскользь, будто речь шла о чем-то малозначительном, обронил на тему Лайны:

— Не знаю. — И тут же спросил сам: — Ну как, быстро маяк тогда починили?

Зубцов, казалось, оценил галантность собеседника, во всяком случае во взгляде его Владимиру почудилась даже признательность.

— Ох, — сказал он, будто запарившись. — Академик твой — мудрая голова — через пару дней экспериментов с маяком сумел задать такую настройку, что этого бегемота так стало колбасить, что он башкой своей чуть нам метро не прокопал, прямо из ямы. Ну, третий день Петр Семенович убеждался в верности теории, а потом таранного сквирла нам отдал, и я его лично прикончил из гранатомета при полном собрании нашего отряда. Расстрел был по всей форме. И представляешь, его «эмка» не взяла с первого раза. Во какой бугаина был.

Владимир старался всегда спрашивать у собеседника смысл слов, которые ему были не понятны. Вот и теперь он поинтересовался:

— А «эмка» — это что?

Полковник с удивлением, плавно перешедшим в снисходительность, взглянул на Володю, видимо, вспомнив, что он ведь, по сути, сугубо штатский человек. Был.

— «Эмка» — это «М-22» — новый и лучший вид бронебойной гранаты, против которой не выстоит ни один танк, который, конечно, может ползать. «Емкой» я, к слову, прикончил того исполинского сквирла, который еще через пару секунд тебе бы башку отстриг. Помнишь?

— Как не помнить, — серьезно сказал Володя. — Спасибо.

— Да что спасибо? — отмахнулся Зубцов. — Оба маяк чинили, так что никаких спасибо. Ясно? Ну так вот, — по-деловому продолжил полковник, — там такая хитрость вышла тогда: маяк-то должен был как от простых сквирлов, так и от таранных защищать, вот профессор твой и перевел звуковую волну, ну, которая гудит, чтобы мы не стремились, на ту частоту, что против таранного, вручную, пока на заводах новый тип маяка не выковали. Понял?

— Да, — кивнул Владимир, заметивший ударение, поставленное полковником в слове «сквирлов» на последнем слоге, на букве «о». Это уже был свой, военный сленг, как «компас» у моряков и «волки» у уголовников.

— Ну так вот, — продолжил свой рассказ полковник, положив и себе на тарелку немного салатика, — представляешь, маяк неделю вещал только для обычных сквирлов, ну, как и раньше, а вместо звука воющего гнал волну звуковую на тварей таранных, чтобы они его не своротили. А мы, стало быть, никаких ЗВУКОВ не слышали — тишина. Так вот веришь — от тишины этой у нас, у всего отряда, такая бессонница развилась, у меня тоже, что днем мы как мухи сонные ползали. Представляешь? Дня через три, правда, обвыклись немного, а то я уж собирался было академика просить обратно маяк настроить, чтоб гудел, ну, а против таранных, которым на это гудение наорать с колокольни, выставить у маяка троих ребят с гранатометами. Ничего, на третью ночь уже спали нормально, даже без гудения этого. А вот обрати внимание, — сказал полковник, — у новой модели маяка сирена уже по-новому гудит, чтоб люди знали, что к такому маяку даже таранная тварь подойти не посмеет. Ни у кого такого академика нет, только у нас, — хвастливо добавил в конце Зубцов с видом мальчишки, бахвалящегося охотничьим ножом перед сверстниками. — К слову, — начал было вновь Зубцов, прожевав еще одну ложку помидоров с майонезом, — когда эту сирену врубили, в первую ночь…

Зубцов осекся на полуслове, и ложка в его руке, словно отяжелев, плавно опустилась обратно в тарелку. Он побледнел, и на опрокинутом лице его явственно проступил испуг. Он глядел в окно, и Владимир, последовав за его взглядом, увидел, как армейский «газик», точь-в-точь такой же, как тот, на котором он сегодня сам прибыл в лагерь, подруливает прямо к калитке. Уже можно было разглядеть, кто сидит рядом с водителем. Это была женщина.