Философия кошки - Елизаров Евгений Дмитриевич - Страница 42

Долгое, длящееся на протяжении многих тысячелетий, общение с человеком аккумулирует в генной памяти кошки огромную «базу данных» обо всех человеческих привычках и пристрастиях; она читает, как открытую книгу, всю нашу мимику и жесты, различает микроскопические перепады энергии и тональности всех произносимых нами слов; при этом она отчетливо распознает здесь многое из того, что никогда не фиксируется нами, ибо тонкому ее слуху доступен совершенно иной спектр частот. Не только прямое действие человека становится сигналом к ответной реакции этого смышленого и находчивого зверька, – она отчетливо видит переливы той окружающей человека ауры, которая формируется нашими сиюминутными настроениями, какими-то скрытыми и не вполне осознаваемыми даже нами самими намерениями и с головой выдает нас ей еще до того, как все это выливается в какие-то реальные поступки. Благодаря такому природному дару, многое – не только в доступном внешнему наблюдателю поведении, но и в тайных движениях нашей души – открыто этому древнему четвероногому племени. Глубокое же проникновение в особенности людских характеров, в неизвестные и нам самим тайны человеческой природы значительно облегчает каждому из его четвероногих миссионеров добиваться чего-то своего.

В какой-то степени общение человека и кошки – это общение высокого профессионала и откровенного дилетанта, проще сказать «лоха» или «чайника»; и то обстоятельство, что «чайник» нередко аккумулирует в своей памяти неисчислимые богатства многих очень толстых и умных книг, решительно ничего не меняет в этом извечном раскладе талантов. Не пораженный гордыней, самый род кошки оказывается куда лучше «настроен» на человека, нежели больной высокомерием наш – на кошку.

Но никакие преимущества рода не избавляют ни одну из отдельных его представительниц от необходимости тяжелой работы над самою собой, от постоянного, не прекращаемого ни на день труда самосовершенствования.

Конечно, в силу особенности ее природы, кошке недоступны многие формы единения с человеком; одни из них не вполне понятны ей, как, например, и нам самим далеко не всегда понятны императивы присущего ей языка, другие – не вполне приемлемы, как неприемлемо нам становиться на четвереньки для принятия пищи, но несмотря ни на что она всею своей душой стремится к тому, чтобы сродниться с нами. Стать членом нашей семьи, частью большого человеческого рода – это заветная мечта каждой домашней кошки. Впрочем, правильней, наверное, было бы сказать – минимально необходимое условие ее нормального, здорового развития.

Между тем стать одной из нас, съединиться с нами – означает подружиться не только с нами, но и со всем тем – весьма специфическим – миром, который мы создаем вокруг себя, ведь человек, как уже говорилось здесь, – это не только то, что ограничено пределами его кожного покрова. Сложное неодномерное образование, обнимаемое этим расплывчатым именем, охватывает собой очень многое из того, что внешне по отношению к нему, и те конечные пределы, которыми можно было бы ограничить его определение, недоступны ни разумению кошки, ни, наверное, даже нам самим. Поэтому соединить свою жизнь с жизнью человека означает слиться не только с его повседневными привычками и ритмикой его настроений, но и со всем тем материальным окружением, что обрамляет ее.

К слову сказать, эта добросовестность, заставляющая не просто вживаться в то, что составляет цель их устремлений, но и всею своей душой полюбить ее, может быть прослежена в действиях младших членов наших фамилий не только по отношению к нам.

Взять, например, охоту. Внимательное наблюдение за нею со стороны позволяет заключить о том – и это подтвердит любая кошка, – что застигнутая врасплох и выстраданная терпеливым ожиданием добыча – это далеко не одно и то же для любой из них; в одном случае механически срабатывают врожденные рефлексы, за другим кроется целая философия.

Известно, что кошка может часами, словно загипнотизированная чем-то незримым, недвижно сидеть у мышиной норки. Но только ли один охотничий азарт приковывает ее к ней? Ничуть не бывало, и если руководствоваться лишь убогими механистическими представлениями о психике наших питомцев, мы рискуем проглядеть здесь самое главное и, может быть, даже самое интригующее, чем одарила их природа. В действительности ею правит совсем не голод: ведь посидеть у мышиного лаза никогда не откажется даже только что с аппетитом пообедавшая кошка. К тому же современные домашние любимцы вообще очень редко съедают свою добычу, чаще трофеи приносятся ими домой и раскладываются на самом видном месте – на пороге, ковре, а то и прямо на постели своих хозяев.

Кстати, объяснить это какими-то природными инстинктами решительно невозможно; здесь явное свидетельство зарождения чего-то нового, ранее недоступного вообще никакому животному. Такое поведение уже не от природы – от нас, и это неудивительно: адаптируясь к самой душе человека, она черпает многое прямо из нее. А значит, и искра того священного огня, которое когда-то жгло великого Тартарена и тлеет, вероятно, в душе каждого из нас, не может не передаваться ей. Поэтому охотничьи трофеи наших пушистых питомцев – это «львы Атласа», шкурам которых долженствует свидетельствовать о том, что лелеемая в каждом роду гордость за младших членов наших фамилий имеет под собой вполне достаточные основания. Но разве человек, развешивая по стенам своих замков материальные свидетельства когда-то свершенных охотничьих подвигов, делал не то же самое? В сущности, привитое им же самим трогательное в своем простодушии желание похвалы стоит за поведением нашей героини…

Словом, отнюдь не лишенная весьма развитых зачатков того, что с восхождением по эволюционной лестнице должно будет занять место человеческой духовности, она и у норки руководствуется вовсе не позывами желудка. Изначально дарованная от природы (но и умноженная духом человеческой состязательности!) жажда познания сокрытых измерений чужой жизни, глубокое стремление понять самую душу своей жертвы, своего вечного визави, восторжествование над которым, кроме всего прочего, обязано творить фамильную легенду, движет нашей доброй героиней.

Мыши общаются между собой в ультразвуковом диапазоне волн. Этот диапазон, как нам уже известно, доступен кошке; и сидя перед норкой она занята вовсе не унылым ожиданием случайного появления неосторожного грызуна. Для чуткой (она распознает присутствие кошки каким-то «шестым» чувством) и, добавлю, очень умной мыши (ее ближайшая родственница умеет перехитрить даже самого человека) присутствие кошки – не такая уж великая тайна. Ведь здесь на карте жизнь этого серого комочка, пусть и крохотного, но столь же дорожащего ею, сколь и любое другое существо на нашей планете, А это значит, что если бы природа была устроена так, чтобы и охотница, и ее будущая добыча руководствовались исключительно тем, что улавливается органами их чувств, все кошки вымерли бы еще задолго до овладения человеческим домом. В самом деле, затаиться так, чтобы тебя не услышал никто, абсолютно невозможно, и каждый, кто хоть однажды приникал к фонендоскопу, знает, какое богатство звуков обнаруживается там, в глубине под кожным покровом. Не питает пустых иллюзий и прекрасно знающая достоинства своей противницы кошка. Так что же заставляет ее сидеть перед норкой?

Нет, здесь вовсе не ожидание чуда или какой-то случайной ошибки – ни один профессионал никогда не станет выстраивать свою стратегию на чужом «зевке», а отказать кошке в профессионализме еще никому не приходило в голову. В действительности она все это время внимательно вслушивается во все, что происходит там, за пеленой видимого. При этом ее воображение волнуют не только легкие шорохи, которые сопровождают суетные отправления чужой повседневности, но и звуки чужой «речи»; она пытается постичь и тайный их смысл, и их грамматику. Впрочем, нет, «вслушивается» – это совсем не то слово, которое подходит для обозначения происходящего. Сейчас она дышит, она живет этими не заглушаемыми бытом человеческого жилища звуками; и это сопереживание чему-то незримому, конечно же, не может не передаваться на ту сторону лаза.