Сколько будет 2+2? - Елизаров Евгений Дмитриевич - Страница 29

Мы уже говорили о том, что известные положения теории относительности (эйнштейновский принцип эквивалентности массы и энергии) предполагают принципиальную возможность конвертирования в энергию определенной части массы движущейся системы. Таким образом, если сообщение ускорения материальному объекту совершается за счет его собственного массово-энергетического потенциала, то необратимое изменение его массовых характеристик неизбежно. Самый простой и, может быть, самый наглядный случай – это когда в топке двигателя сжигается некий запас угля (дров, керосина, чего угодно). Между тем топливо – это ведь тоже элемент общей структуры движущегося объекта, поэтому с его расходованием – иногда радикально – изменяются не одни только массовые характеристики. Изменяется сама структура объекта, но ведь внутренняя структура – это один из ключевых элементов его «качества». Поэтому уже само перемещение его в пространстве под влиянием каких-то приложенных к нему сил обязано повлиять на его качественную определенность.

Правда, там, где скорости движения незначительны, то есть существенно отличаются от скорости света, дефект масс должен быть микроскопическим. Но это не меняет решительно ничего. Мы ведь добиваемся полной математической строгости, а математическая строгость – вещь не относительная, но абсолютная. Вспомним классические примеры, оставившие заметный след в истории математики, такие, как квадратура круга, трисекция угла или удвоение куба. Геометрическими построениями, которые обязаны выполняться лишь циркулем и линейкой, на самом деле можно обеспечить любую заранее заданную степень приближения к идеальному решению. Невозможно лишь одно – достижение самого идеала. Однако геометрия, как мы знаем, не принимает никакого приближенного решения, она признает только абсолютное, но абсолютное – это давно уже доказано – совершенно невозможно. Вот так и здесь, сколь бы микроскопическими ни были вызываемые простым перемещением в пространстве деформации, игнорировать их категорически недопустимо.

Но выше мы упомянули о том, что энергетическим «донором» того ускорения, которое должно придаваться материальному телу, может служить и какой-то внешний объект. В этом случае вполне допустимо предполагать, что перемещаемый нами предмет может остаться тождественным самому себе. (Если, конечно, на время забыть о том обстоятельстве, что само ускорение, сколь бы незначительным оно ни было, способно служить причиной каких-то деформаций внутренней структуры того тела, которому оно сообщается.) Однако абсолютная точность результата не достигается и в этом случае, ибо определенные изменения массово-энергетических характеристик претерпевает некая более широкая система, которая и сообщает объекту необходимое ускорение.

Все эти столь разные примеры говорят об одном и том же: «слагаемые» объекты по завершении действия не могут остаться тождественными самим себе. Сама операция «сложения» любых физических реалий обязана сказаться на их качественной определенности, и деформация «качества», сколь бы микроскопичной она ни была, является составной частью конечного результата.

Выше приводя пример из пушкинской сказки о царе Салтане («не мышонок, не лягушка, а неведома зверушка»), мы заметили о том, что этот результат в такой же мере количествен, как и любые другие итоги «сложения». Это следовало уже из того, что всякое «качество» обладает своим и только своим «количеством», и любое новое «качество» – это всегда какое-то новое «количество». Просто здесь аномалии, вызванные внутренней деформацией качества, вернее сказать, обусловленные интригой сказки, как и положено в сказке, оказались выраженными куда более рельефно. Сейчас мы убеждаемся в этом. Одновременно же мы (в который раз) убеждаемся и в том, что никакое «количество» абсолютно неразделимо с «качеством». Обе эти категории представляют собой отнюдь не автономные друг от друга начала, но разные стороны одного и того же.

Впрочем, здесь можно сделать и другое наблюдение. Рассматриваемый на приводимых примерах аспект математического действия закономерно вплетается в общий контекст физических законов сохранения. Заметим, что их всеобщность и обязательность таковы, что они вполне могут рассматриваться и как философские. Впрочем, многими исследователями они и принимаются в качестве таковых. Но если в силу действия этих законов в нашем мире бесследно не может исчезнуть ничто, то любые деформации, происходящие в системе «энергетический донор – движущееся тело» обязаны в полной мере компенсироваться какими-то изменениями в более широкой системе. Поэтому там, где «два плюс два» дают что-то отличное от «четырех», мы обязаны искать «недостающее» где-то вовне. Словом, в итоговый результат нашего сложения обязано войти абсолютно все, включая и те компенсирующие деформации, которые происходят в дальнем окружении слагаемых нами вещей. Мы уже приводили высказывание, когда-то звучавшее как аксиома: «Срывая цветок, ты тревожишь звезду». Возвращаясь к этому красивому образу, можно сказать, что мы обязаны искать все изменения, происходящие в окружающем нас звездном мире, ибо только полная их сумма способна дать точный результат того действия, в итоге которого сплетается венок.

Таким образом, вне этого восходящего к самым широким обобщениям контекста осознать подлинное существо анализируемого нами «сложения» невозможно.

Но мы рассмотрели только первое из двух приведенных выше условий. Между тем второе, в свою очередь, наводит на серьезные размышления.

Мы сказали, что здесь предполагается строго однородное пространство. Можно, конечно, предположить, что оно и на самом деле именно такое. Интуитивное представление о таком однородном пространстве долгое время господствовало в сознании ученых, но только Ньютон впервые дал ему строгое определение. При этом Ньютон вынужден был различать абсолютное и относительное пространство.

Согласно его определению абсолютное – это какое-то особое начало, которое существует совершенно независимо от самого вещества Вселенной. Оно есть что-то вроде пустого «вместилища» всех составляющих ее материальных объектов, явлений и процессов. Абсолютное пространство совершенно неподвижно, непрерывно, однородно (то есть одинаково во всех своих точках) и изотропно (другими словами, одинаково по всем направлениям), проницаемо (другими словами, никак не воздействует на материю и само не подвергается никаким ее воздействиям) и бесконечно. Оно обладает только тремя измерениями.

Однако сложность состоит в том, что абсолютное пространство вследствие полной неразличимости всех своих составных частей принципиально ненаблюдаемо, а значит, и непознаваемо человеком. Оно не поддается даже простому измерению. Но если так, то, говоря философским языком, оно вообще не обладает никаким «количеством». А вот это уже вещь в высшей степени сомнительная: начало, не обладающее «количеством», – не только философский, но и физический нонсенс. Кроме того, здесь напрашивается и другой вопрос. Ведь если какое-то явление в принципе ненаблюдаемо нами, встают сильные сомнения в самом его существовании. Ведь в этом случае мы не в состоянии ни доказать, ни опровергнуть его наличие. Но если мы ни при каких обстоятельствах не можем доказать его наличие, почему нужно верить в его существование? Ведь даже вера в Бога, в значительной мере опирается на различного рода знамения, чудеса, наконец, на зафиксированное евангелистами земное служение Его Сына. Словом, на вещи, которые в той или иной системе менталитета могут рассматриваться как определенная доказательная база. Если бы не существовало всего этого, то, возможно, не существовало бы и самого феномена религиозной веры.

Может быть, именно поэтому сам Ньютон был вынужден отличать от абсолютного пространства относительное, которое сводится к протяженности и взаиморасположению материальных тел. Только оно поддается дифференциации, только оно поддается количественному измерению, только с его частями можно совершать какие-то математические действия. Следовательно, и предметом науки может быть только относительное пространство.