Сталин. На вершине власти - Емельянов Юрий Васильевич - Страница 106

Скорее всего не Сталин, а Черчилль, хотя и отличавшийся склонностью к резким и язвительным заявлениям в адрес своих политических оппонентов, не привык, чтобы с ним самим разговаривали таким тоном. Для Сталина же было обычным устраивать «разносы» людям, нарушившим свои обязательства, но в то же время он был готов к тому, что участники деловых совещаний вступали с ним в пререкания и энергично защищались. Когда Черчилль стал защищаться, Сталин увидел в этом искреннюю реакцию человека, которого он критикует «за дело», а искренность он всегда ценил. Окончательно обстановка разрядилась во время обеда, который происходил вечером 14 августа. Описывая этот обед, Черчилль замечал: «Такие обеды продолжаются долго, и с самого начала было произнесено в форме очень коротких речей много тостов и ответов на них. Распространялись глупые истории о том, что эти советские обеды превращаются в попойки. В этом нет ни доли правды. Сталин и его коллеги неизменно пили после тостов из крошечных рюмок, делая в каждом случае лишь маленький глоток. Меня изрядно угощали».

Очевидно, что Сталин постарался за этим обедом не только загладить впечатление от острых стычек за столом переговоров, но и смягчить подозрения в отношениях между союзниками. Он рассказал Черчиллю о визите в Москву писателя Бернарда Шоу и леди Астор, которые предложили Сталину пригласить Ллойд Джорджа в СССР. На это Сталин, по его словам, ответил: «На что нам приглашать его? Он ведь возглавлял интервенцию». На это леди Астор сказала: «Это неверно. Его ввел в заблуждение Черчилль». «Во всяком случае, – сказал Сталин, – Ллойд Джордж был главой правительства и принадлежал к левым. Он нес ответственность, а мы предпочитаем открытых врагов притворным друзьям». (Рассказывая об этом, Сталин снова давал понять, что ценит Черчилля за искренность и не терпит лицемерия.) «Ну что же, с Черчиллем теперь покончено, – заметила леди Астор. «Я не уверен, – ответил Сталин. – В критический момент английский народ может снова обратиться к этому старому боевому коню». Тут Черчилль прервал Сталина замечанием: «В том, что она сказала, много правды. Я принимал весьма активное участие в интервенции, и я не хочу, чтобы вы думали иначе». Он дружелюбно улыбнулся, и тогда Черчилль спросил: «Вы простили меня?» «Премьер Сталин говорит, – перевел Павлов, – что это относится к прошлому, а прошлое принадлежит Богу». (Возможно, что на самом деле Сталин сказал: «Это уже прошлое. Бог простит!»)

15 августа состоялась последняя деловая беседа Сталина с Черчиллем. Отвечая на вопрос Черчилля («не прорвутся ли немцы через Кавказ к Баку, а затем на юг через Иран и Турцию»), Сталин «разостлал на столе карту и сказал со спокойной уверенностью: «Мы остановим их. Они не перейдут через горы». И добавил: «Ходят слухи, что турки нападут на нас в Туркестане. Если это верно, то я смогу расправиться и с ними». Черчилль считал, что такая опасность преувеличена.

Черчилль вспоминал: «Наша беседа, длившаяся час, подходила к концу, и я поднялся и начал прощаться. Сталин вдруг показался мне несколько смущенным. Более сердечным тоном, чем тем, что он до сих пор обращался ко мне, Сталин сказал: «Вы уезжаете на рассвете. Почему бы нам не отправиться ко мне домой и не выпить немного?» Я сказал, что в принципе я всегда за такую политику. Он повел меня через многочисленные коридоры и комнаты до тех пор, пока мы не вышли на безлюдную мостовую внутри Кремля и через несколько сот шагов пришли в квартиру, в которой он жил. Он показал мне свои личные комнаты, которые были среднего размера и обставлены просто и достойно. Их было четыре – столовая, кабинет, спальня и большая ванная. Вскоре появилась сначала очень старая экономка, а затем красивая рыжеволосая девушка, которая покорно поцеловала отца Он взглянул на меня с усмешкой в глазах, и мне показалось, что он хотел сказать: «Видите, мы, большевики, тоже живем семейной жизнью». Дочь Сталина начала накрывать на стол, и вскоре экономка появилась с несколькими бутылками, которые вскоре составили внушительную батарею. Затем он сказал: «Не позвать ли нам Молотова? Он беспокоится о коммюнике. Мы могли бы договориться о нем здесь».

В беседах и тостах застолье продолжалось с 8 часов 30 минут вечера до 2 часов 30 минут ночи. Однако оно переросло в рабочее совещание, когда в 1 час ночи на квартиру Сталина прибыл Кадоган с проектом коммюнике.

«Мы приступили к работе, чтобы подготовить окончательный вариант», – писал Черчилль. На время Сталин покинул Черчилля, чтобы «выслушать доклады со всех участков фронта, которые к нему поступали с 2 часов ночи. Он возвратился минут через 20, и к тому времени мы согласовали коммюнике. Наконец в 2 часа 30 минут ночи я сказал, что должен ехать». Через три часа самолет с Черчиллем вылетел из Москвы на юг.

Несмотря на острые стычки в ходе переговоров и крайне неблагоприятную обстановку на фронте для их проведения, Сталин сумел сделать все, для того чтобы произвести на Черчилля сильное положительное впечатление. Об этом свидетельствовало выступление У. Черчилля 8 сентября 1942 года в палате общин, посвященное поездке в СССР. Он говорил: «Для России большое счастье, что в час ее страданий во главе ее стоит этот великий твердый полководец. Сталин является крупной и сильной личностью, соответствующей тем бурным временам, в которых ему приходится жить. Он является человеком неистощимого мужества и силы воли, простым человеком, непосредственным и даже резким в разговоре, что я, как человек, выросший в палате общин, не могу не оценить, в особенности когда я могу в известной степени сказать это и о себе. Прежде всего Сталин является человеком с тем спасительным чувством юмора, который имеет исключительное значение для всех людей и для всех наций и в особенности для великих людей и великих вождей. Сталин произвел на меня впечатление человека, обладающего глубокой хладнокровной мудростью с полным отсутствием иллюзий какого-либо рода. Я верю, что мне удалось дать ему почувствовать, что мы являемся хорошими и преданными товарищами в этой войне, но это докажут дела, а не слова».

Сталин поддерживал активные деловые отношения и с другим западным союзником – президентом США Ф.Д. Рузвельтом. 12 апреля 1942 года Рузвельт впервые предложил Сталину «провести несколько дней вместе будущим летом близ нашей общей границы возле Аляски». 19 августа 1942 года Рузвельт в письме Сталину выразил сожаление, что «не смог принять участие с Вами и г-ном Черчиллем в совещаниях, которые недавно происходили в Москве», а 2 декабря 1942 года внес предложение провести встречу Большой Тройки, подчеркнув: «моим самым настоятельным доводом является сильное желание побеседовать с Вами». Он предлагал «организовать секретную встречу в Африке в каком-нибудь безопасном месте, удобном для всех нас троих…» «Какое-нибудь место можно, по-моему, найти в Южном Алжире, или в Хартуме, или поблизости от Хартума, куда можно было закрыть доступ любым посетителям и представителям прессы… – писал Рузвельт. – Время – примерно 15—20 января».

Однако Сталин, приветствуя «идею встречи руководителей правительств трех государств», отклонил это предложение, сославшись на невозможность уехать из Советского Союза. 6 декабря 1942 года он писал Рузвельту: «Должен сказать, что время теперь такое горячее, что даже на один день мне нельзя отлучиться. Теперь как раз развертываются серьезные военные операции нашей зимней кампании, и в январе они не будут ослаблены. Более вероятно, что будет наоборот». Отклонил Сталин и второе предложение Рузвельта провести совещание Большой Тройки в Северной Африке около 1 марта 1943 года.

5 мая 1943 года ФД. Рузвельт предложил И.В. Сталину встретиться без Черчилля. Именно поэтому он на этот раз отказался от выбора Судана и Исландии как места встречи: «Хартум является британской территорией. Исландия мне не нравится, так как это связано как для Вас, так и для меня с довольно трудными перелетами, кроме того, было бы трудно в этом случае, говоря совершенно откровенно, не пригласить премьер-министра Черчилля. Поэтому я предлагаю, чтобы мы встретились на Вашей либо на моей стороне Берингова пролива». Рузвельт предлагал до предела ограничить состав делегаций: «Меня сопровождали бы Гарри Гопкинс, переводчик и стенографист, и Вы, и я переговорили бы в весьма неофициальном порядке, и между нами состоялось бы то, что мы называем «встречей умов». Я не думаю, чтобы потребовались какие бы то ни было официальные соглашения или декларации».