Америка off… - Ерпылев Андрей Юрьевич - Страница 67

Успокоив себя таким образом, Уилл еще раз нарушил требования устава: прислонил к ограждению площадки свою старенькую винтовку, повернулся к клубящейся стене спиной и подставил солнцу озябшее лицо и руки.

Совершенно зря, между прочим: требования устава нужно выполнять неукоснительно!

Едва глаза привыкли к яркому свету и согревшийся мистер Боркин начал подумывать, не слазить ли ему еще раз во внутренний карман, вышку явственно качнуло.

«Нет, все-таки обожду с бренди до смены! – испуганно решил он, инстинктивно хватаясь за перила. – Вон, качает уже!»

В этот момент его окутали плотные струи тумана, холодные, как ведро родниковой воды, вылитой внезапно на голову.

«Что слу…»

Вцепившись в мокрые от водяного конденсата перила ограждения, Уильям Боркин словно зачарованный следил за тем, как мнящаяся уже чем-то вечным Стена, могучая и незыблемая, стремительно редеет, разбиваясь на отдельные мутные клочья и смерчи, а через них проступает такой же как и по эту, «флоридскую» сторону, пейзаж…

– Лицом к стене! Руки за спину!

Леша беспрекословно подчинялся всем приказам прапорщика охраны, ставшим за неделю пребывания в тюрьме чем-то привычным, вроде ежедневного приветствия коллег по работе…

Коллеги по работе… После кошмара первых дней заключения, беспрестанных подначек сокамерников, унизительной «прописки», сумасшедших надежд и бессонных ночей под никогда не меркнущим «светилом», а потом, когда пришло осознание того, что влип всерьез и надолго – тоскливой безысходности – «прошлая» жизнь под уютным родительским крылышком, безбедное существование и непыльная работа в банке, казались чем-то далеким и нереальным.

То ли дядя подсуетился, то ли Эраст прислал «маляву», как авторитетно разъяснил новичку в «тюремных университетах» безобидный и интеллигентный, с виду, старичок, «отмотавший» по разным статьям восемь сроков, сообща тянувших почти на полсотни лет, но все нападки на Мерзлина прекратились как-то разом, словно все «соседи» внезапно потеряли к нему интерес.

Но облегчение оказалось преждевременным. Вместо воров и мошенников, изобретательно шпынявших новичка «скуки ради», явился новый палач, настолько же коварный, но далеко не такой безобидный – совесть.

Снова и снова вставали перед коммерсантом старушки и угрюмые трудяги, протягивающие свои честно заработанные доллары, чтобы получить взамен их сущую мелочь, выплывали некие аморфные тени без лиц, символизирующие тех абстрактных людей, которых он обокрал, взломав счета, а под конец, когда зыбкая явь уже сменялась неспокойным сном, являлся ОН…

Сергей выходил из какого-то непонятного облака таким же, каким запомнился в последний раз – в новеньких джинсах и толстовке, купленных для поездки в Италию, свежий и веселый, подходил к Лешиной лежанке и присаживался с краю. Алексей даже чувствовал, как прогибается под его тяжестью тощий матрас, ощущал тепло тела, запах знакомого одеколона…

«Здорово, старик! – руки он не протягивал никогда, будто брезгуя. – Как живешь-можешь?..»

Завязывался ничего не значащий пустой разговор, содержания которого Мерзлин потом никак не мог вспомнить. Натужно улыбаясь шуткам друга, Алексей что-то отвечал, кажется, тоже шутил, а мозг сверлила мысль: «Нужно извиниться перед ним, рассказать все! Пусть рассердится, пусть даст по морде, но только простит!..»

Сердце начинало колотиться так, будто выдул за один присест десяток чашек кофе, кровь приливала к лицу… Леша ощупью искал руку друга, чтобы сжать ее, ощутить, хоть на миг, его живое тепло, пытаясь сложить в осмысленную фразу путающиеся мысли… А тот уже ускользал, таял, укоризненно качая головой…

Парень просыпался от собственного крика или от сердитого тычка соседа, грозящего в следующий раз «портянку на морду кинуть, чтоб не блажил». И снова он ничего не сказал другу, не успел…

Тот же самый старичок, выслушав Мерзлина, когда тот измученный бессонными ночами готов был разбить голову о стену и облегчить душу хоть дегенеративному головорезу Матюше, знавшему, похоже, только два языка – матерный и язык жестов (очень болезненных жестов, между прочим), заявил:

– Покайся, болезный, покайся. Дружок твой, которого ты кинул, знать, ласты склеил или при смерти, раз является бесперечь… Нет его на этом свете, то есть. Пока не облегчишь душу, каждую ночь к тебе ходить будет, пока с глузду не съедешь… Кайся.

– Кому покаяться-то, Федор Акимыч?

– Кому-кому… Батюшке надо бы.

– Где ж я его здесь возьму, батюшку?

– Да кому угодно кайся, мне-то что?..

– А вам?

– Мне нельзя: я не поп, тебе грехи отпускать. Сам грешен без меры.

– Тогда, кому?

– Да хоть вон Матюше… Или следаку. Все одно…

Следователь встретил Мерзлина тепло, чуть ли не по-дружески.

– Что ж вы себя не любите так, гражданин Мерзлин? До Нового Года, вон, всего ничего осталось… Поговорили бы по душам, кой-какие бумажки подписали и – на свободу с чистой совестью, к родителям, к девушке своей. Ее ведь, вроде бы, Таней зовут? Под подписку о невыезде, конечно… Пока.

Молодой, лет на десять старше «преступника», следователь тараторил без умолку просто так, чтобы раскрутить подследственного хоть на какую-то откровенность. И это было бы прогрессом, так как на всех прошлых «встречах» тот молчал, как партизан на допросе. Сложный попался «клиент», ох «сложный»… И «рука мохнатая» у него на воле немалая…

– Что вас интересует? – спросил вдруг парень, глядя в пол.

– Что нас интересует? – переспросил следователь, не веря, что «молчун», вроде бы, разговорился. – Да хотя бы приблизительный объем вашего «урожая». По документам ведь проходят сущие крохи – миллионов семьсот пятьдесят, не больше…

Он намеренно завысил известные следствию суммы чуть ли не вдвое, чтобы посмотреть на реакцию, но ответ «фигуранта» его изумил:

– Что же так мало?

Следователь рефлекторно сглотнул.

– Конечно, мелочи! А сколько на самом деле, если не секрет?

– Двенадцать миллиардов, – просто и буднично, без малейшей театральщины, ответил парень. – Шестьсот восемьдесят три миллиона долларов США…

– Это же черт знает что такое, а не речь! – распекал Президент Эрчетт своего спичрайтера Колби, стоявшего перед ним понурив голову, словно нерадивый ученик перед строгим учителем. – Обратись с такой речью к своим избирателям Джордж Буш в две тысячи четвертом – черта с два увидел бы он свое второе президентство!.. Это даже не мычание, а какое-то блеянье… Срочно переписать! Через два часа жду вас у себя.

– Но, сэр…

– Через полтора часа! Нет, через час!.. Что у вас?

– Понимаете, сэр… Мне никогда не приходилось писать речи для президента, собирающегося подать в отставку…

– Ха! Можно подумать, что вам вообще когда-нибудь приходилось писать для президента!.. Кроме меня, разумеется. Зайдите в интернет и поищите там речь Никсона после Уотергейта… Хотя я и не одобрял тогда решение Ричарда, написана она что надо. Одно его знаменитое «о ревуар» чего стоит!

– Но…

– Не волнуйтесь насчет авторских прав. Для меня законники сделают исключение. Не бессрочный кредит под нулевой процент же я выпрашиваю, в конце концов!

В дверь робко поскреблись.

– Войдите!

Вошедшим оказался бледный, как полотно помощник по национальной безопасности Сандерсон Двайер.

– Сэр, вас вызывает по правительственной связи губернатор Моусон!

– Что там еще не слава Богу у него во Флориде? Неужели мексиканцы опять полезли!..

Президент взял трубку, почтительно поданную ему чиновником.

– Эрчетт на проводе. Нет, не дождешься… Чего там у тебя стряслось, Лэс?

Слегка искаженный помехами голос губернатора был хорошо слышен всем присутствующим, хотя они и делали вид, что абсолютно глухи.

– Ты будешь смеяться, Берт, но на рыбалку я к тебе уже не скоро выберусь… Между моим и бывшим твоим штатами снова тысячи миль!

– И только ради этого… – не понял сначала Эрчетт, голова которого была занята совсем другим, но тут же ахнул: – Ты хочешь сказать?..