Слуга царю... - Ерпылев Андрей Юрьевич - Страница 26

– Иди посмотри, в чем там дело, – приказал Фарук-ага Идрису, не открывая глаз. – Если ерунда какая – гони в шею!

Оказалось – не ерунда, хотя и не экстренный случай…

– Еще днем сдох один из невольников, – опасливо докладывал спустя минуту недовольному капитану Мустафа. – Хлипкий попался старикашка, хотя и из горцев… Я ведь предупреждал вас, уважаемый Фарук-ага, что не стоит совсем уж древних брать – не довезем, а вы все: «Трюм пустой, трюм пустой…»

– Короче! – рявкнул капитан, понимая, что упрек справедлив, но не собираясь признаваться в этом подчиненному.

– Требуют убрать его, – подобрался Мустафа, про себя проклявший свой длинный язык: не хватало еще ненароком разозлить обдолбанного хозяина – вон ведь ятаган на стенке висит наготове, а он всякими железяками махать бо-о-ольшой мастер… – Покойника то есть. Битый час уже стучат в крышку люка… Боимся, говорят, что чума у старого. Почернел, дескать, весь и вздулся… Грозят трюм поджечь, если не откроем.

– Чем это еще? – подозрительно сощурился Фарук-ага, в глазах которого Мустафа, несмотря на все усилия, все время коварно пытался раздвоиться, равно как окно, кресло и верный Идрис. – Чем поджечь-то? Ты ж клялся-божился, что лично всех до нитки обыскал?

Мустафа незаметно, от греха подальше, отодвинулся к двери и сокрушенно развел руками:

– Понятия не имею, господин. Но дымком из трюма явственно попахивает. Я слыхал, горцы могут огонь добыть просто так, потерев одну деревяшку о другую…

– Ох и потру я одну деревяшку о твою спину… Проваливай! – рявкнул капитан, откидываясь на подушки. – Пятерых матросов с ружьями к люку, и чуть что – пусть стреляют… По ногам, – сварливо добавил он, прикинув возможные убытки. – Хотя куда те в кандалах денутся… За борт сигать – верная смерть. Сами пусть и хоронят своего мертвяка. Груз только им выдай и шкертик[31] какой-нибудь, а то не след покойнику по волнам болтаться… Выловит еще кто…

Он длинно, с рычанием, зевнул:

– Сходить что ли, самому проконтролировать?.. Ладно, сам справишься. Свободен!

Когда Мустафа, бережно, стараясь не стукнуть, притворил за собой дверь и скрылся, Фарук-ага лениво сделал еще одну затяжку, чтобы унять расходившиеся нервы, и прикрыл глаза. Гурии, пугливые, как серны, снова появились из райских кущ в своих прозрачных газовых одеяниях и, игриво пританцовывая, начали приближаться к жаждущему их неземных ласк мужчине…

– Открывают… – шепнул своим товарищам по несчастью Владимир, заслышав, как ключ со скрежетом повернулся в замке. – Без самодеятельности, как и договаривались, наружу сразу не выскакивать – подождите, пока глаза к свету привыкнут… Винтовки у них однозарядные, поэтому больше одного выстрела не сделают… Бить сразу и наверняка, без сантиментов… Аллах простит…

Бледный и сосредоточенный Ашот так же тихо переводил слова единогласно избранного предводителем Бекбулатова остальным невольникам, перед которыми забрезжила надежда на освобождение. Конечно, на затюканных жителей Азау положиться было нельзя: вряд ли они отважились бы поднять руку на сытых и вооруженных матросов, но горцы… Молчаливые, будто индейцы, сошедшие со страниц прочитанных штаб-ротмистром в детстве романов Фенимора Купера, Карла Мая и Майн Рида, суровые жители гор плотно, со знанием дела обматывали кулаки снятыми цепями, распрямляли, напрягая жилистые руки, браслеты из дрянного железа, превращая их в подобия ножей, сжимали в кулаках, приноравливаясь, доски, осторожно, без лишнего шума, выломанные из грубых подобий нар. Чувствовалось, что эти загорелые дочерна и обветренные люди понимают толк в оружии и умеют его применить с наибольшим уроном для противника. И в трюме, ожидая, в чью сторону повернет свое колесо Фортуна, они отсиживаться явно не будут…

С особенным уважением Владимир посматривал на старого Мовсара, которому предстояло сыграть роль покойника. Несмотря на свой чуть ли не вековой возраст, старик даже не подумал отказаться от опасной миссии, более того – спрятал под своим грубым рубищем железное кольцо с почти полуметровым винтом, к которому крепилось несколько звеньев ранее удерживающей его цепи, и можно было не сомневаться, что он пустит импровизированный кистень в ход при первом же удобном случае.

Люк наконец распахнулся, и в трюм хлынул поток красноватого вечернего света, отвыкшим от света глазам узников показавшегося поистине прожекторным. Усилием воли преодолевая резь в глазах, Бекбулатов разглядел в проеме нескольких матросов, сжимающих в руках нацеленные вниз ружья и перепоясанных крест-накрест туго набитыми патронташами. Из-за ремней у всех без исключения выглядывали гарды абордажных сабель, а у одного-двоих – рукояти пистолетов.

«До зубов вооружились, сволочи! – зло подумал штаб-ротмистр, сжимая в ладони обломок кандального браслета, который собирался использовать вместо кастета. – Придется, видно, покропить палубу кровушкой… Ну да Бог не выдаст…»

Размашисто перекрестившись, он подхватил под мышки легкого, иссохшего от времени, будто горное дерево, старого Мовсара, убедительно изображавшего мертвеца (ему и лицо для пущей важности грязью вымазали), и просунул его в люк…

12

Бежецкий швырнул газету на прикроватный столик, на груду других, откинулся на высоко взбитую подушку, закинув за голову руки, и тут же заскрипел зубами от нестерпимой боли в поврежденном предплечье.

– Черт побери! – выругался он, кривясь и массируя стреляющую огненными искрами конечность здоровой рукой. – Не было печали…

Глаза отказывались верить написанному…

«РОССИЯ У КРАЯ ПРОПАСТИ», «ПОКУШЕНИЕ НА ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА», «ДЕСЯТКИ УБИТЫХ И РАНЕНЫХ», «ПЕТРЕБУРГ СКОРБИТ» кричали заголовки, будто стараясь перещеголять друг друга запредельной жутью заключенного в них содержания.

Пересилив себя, Александр, не глядя, сгреб первый попавшийся листок, оказавшийся «Ведомостями», и поднес к глазам.

«…консилиум врачей, собравшийся у ложа государя императора, констатировал летаргию или, иначе говоря, кому, развившуюся в результате сильнейшей контузии, пережитой государем вследствие злодейского взрыва, уничтожившего только что открытый им памятник отцу своему Александру IV Благословенному. Благодарение Всевышнему, никаких внешних физических ранений и внутренних повреждений, кроме общего ушиба воздушной волной и разрыва нескольких незначительных сосудов носоглотки, приведшего к обильному кровотечению, совершенно неопасному, врачам найти не удалось, однако состояние императора остается тяжелым и внушает медикам вывод о предстоящем затяжном его пребывании в бессознательном состоянии. Пульс…»

«Столичное обозрение» вещало:

«Ранение государя и последующее его неопределенное состояние вносит полную сумятицу в умы и настроения обывателей. Улицы вокруг Дворца заполнены горожанами и приезжими в столицу, желающими выразить свое сострадание государыне и его императорскому высочеству цесаревичу в связи с постигшим их горем. Столичной полиции отдан приказ не препятствовать изъявлениям верноподданнических чувств со стороны…»

«Инвалид» изъяснялся уже конкретнее:

«Нет и тени сомнения в том, что давешнее злодейское покушение на государя императора дело рук злейших врагов Престола и Империи, скрывающихся за рубежами Отечества, и стало возможным только с прямого попустительства тех господ, прямейшей обязанностью коих является всемерная оборона от такого посягательства. Виновные должны в полной мере испытать на себе кару правосудия…»

«Петербургский пересмешник», отбросив вечное свое ерничанье, сухо и прямо сообщал:

«Верными престолу и государыне императрице силами уже арестованы главные из окопавшихся за Охтой бездельников, преступно проворонивших готовящееся на государя нашего злоумышление…»

Под «главными из окопавшихся», понятно, подразумеваются хорошо известные Бежецкому по работе в Корпусе люди. Генерал-лейтенант князь Корбут-Каменецкий, например, или полковник Наумов… Что же происходит? В чью «умную» голову пришли такие сумасшедшие мысли? Кто водил безвольной от безутешного горя рукой государыни, на слабые женские плечи которой внезапно свалилась такая бездна ответственности, заставляя ее подписывать преступный приказ?

31

Шкертик – корабельный шпагат, тонкая веревка.