Слуга царю... - Ерпылев Андрей Юрьевич - Страница 46

Александр вспомнил недавнее предложение, странный разговор с Маргаритой, тревожные сны последней недели, и ему стало совсем не по себе.

Вздор? Шутки подсознания? Не скажите, господа…

Словно при вспышке молнии темной дождливой ночью, все подозрения и подспудные тревоги последних дней выстроились в такую четкую и филигранно очерченную цепочку, что оглушенный мужчина застонал, словно от внезапного приступа боли.

Не совсем отдавая себе отчет в том, что делает, Бежецкий аккуратно и методично разорвал на мелкие клочки конверт и письмо, задержавшись на мгновение на контуре сынишкиной ладошки, и через мгновение в старинной бронзовой пепельнице, украшенной львиными мордами и вычурными гирляндами, полыхал небольшой костерок.

Бездумно смотря сквозь синеватое пламя на нехотя сворачивающиеся в трубочки обрывки и брызжущий искорками сургуч, князь спохватился.

Документы!

Суетливо вскочив, Александр кинулся к несгораемому шкафу и принялся выгребать из него кипы разнообразных бумаг.

При виде рассыпавшихся по ковру листков на мгновение охватило отчаяние: в этой лавине не разобраться и за сутки – проклятая несобранность, но вальяжный гвардии полковник уже уступил место полному энергии жандармскому ротмистру, изрядно засидевшемуся без дела…

Поручика Трубецкого с командой, прибывшего по высочайшему приказу, дабы взять под стражу и препроводить в Петропавловскую крепость бывшего командира ее величества лейб-гвардии Уланского полка князя Бежецкого, еще на лестнице встретил смрад горелой бумаги и тлеющего пластика.

Оставив хмурых улан у дверей (не будет же дворянин, человек чести, сопротивляться при виде бумаги, скрепленной подписью помазанницы Божьей!), Петенька, не взглянув на молча посторонившуюся горничную, испепелявшую незваного пришельца взглядом исподлобья, известным ему путем прошел прямо в кабинет князя. На душе впечатлительного юноши скребли кошки, но не выполнить приказа он не мог: впитавшиеся в кровь, плоть и само существо дворянина, прямого потомка десятков поколений, верой и правдой служивших государям российским, чувство долга вело его сквозь анфиладу дверей прямо под осуждающий взгляд отца-командира, которого буквально через мгновение он предаст…

«Лучше бы на вражеские штыки! Голой грудью на пулеметный огонь! – суматошно метались перепуганными пташками в юной голове обрывки сумбурных мыслей. – Умереть бы сейчас! Чтобы и чести не уронить и… чести не уронить!»

Когда рука, затянутая в перчатку, коснулась тусклой позолоты львиной головы дверной ручки, воробьи мыслей слились во что-то одно, крупное и мрачно-суровое, вроде старого ворона…

«Отдам приказ Александру Павловичу и… пистолет к виску! Не буду жить подлецом! Пожил достаточно, слава богу… Честь, она важнее!..»

Бежецкий встретил взвинченного до предела поручика в расслабленной позе, сидя на старинном пуфе у догорающего камина. Старинная бронзовая кочерга (по всему видно – вещь антикварная!), не раз погнутая и любовно выправленная, лениво ворошила в едва освещенном багровыми сполохами зеве очага седые курганы рассыпающегося при малейшем прикосновении пепла. Если бы не едкий запах горелого и почти тропическая жара, царившие в просторном помещении, несмотря на настежь распахнутые створки окна, картина выглядела бы совершенно невинной: ну присел хозяин в свободную минутку погреться у камина, помечтать, глядя на причудливую пляску пламени среди древних камней…

– А-а, Петруша… – протянул полковник, бросив взгляд на вошедшего без стука офицера, ярко-алого, словно выпушка парадного уланского мундира. – Забежал на огонек? Я, понимаешь, озяб почему-то… – объяснил он поручику, по-прежнему молча гонявшему желваки по едва-едва попробовавшим бритвы щекам, поднимаясь и одергивая расстегнутый мундир.

Только сейчас Трубецкой обратил внимание, что князь облачен в парадный мундир, а на углу стола лежит сабля в ножнах.

«Знал! Догадывался! – понял Петенька, что отец-командир всеми силами пытается облегчить нелегкую задачу, стоящую перед бывшим подчиненным. – Вот образец настоящего дворянина!..»

– Ну что у вас ко мне? – меняя тон с расслабленно-дружеского на сухо-официальный, Бежецкий протянул ладонь. – Выкладывайте.

Путаясь, поручик попытался стянуть тесную перчатку с трясущейся руки, но, так и не стащив до конца, вынул и протянул князю слегка смятый лист бумаги.

– Та-ак… – Полковник бегло ознакомился с ордером на арест и, как показалось юноше, удовлетворенно кивнул. – Я в вашем распоряжении, поручик.

Сабля в ножнах, небрежно обмотанных портупеей, ритуально перекочевала в руки Трубецкого, после чего князь, коротко окинув взглядом кабинет, заложил руки за спину и шагнул к выходу.

Лишь у самой двери он обернулся к едва сдерживающему слезы Петеньке и, скупо улыбнувшись, бросил:

– Не вздумайте стреляться, поручик. Считайте это моим последним приказом. – И видя, что тот действительно готов разрыдаться, смягчился, уже теплее добавив:– Ничего личного: вы просто выполняете приказ, а приказы, знаете ли, не обсуждают. Выше голову, князь, мы с вами еще послужим Вере, Царю и Отечеству…

Завидев командира, спускающегося по парадной лестнице с высоко поднятой головой, уланы, которым предстояло стать его конвойными, без всякой команды подтянулись и взяли карабины «на караул».

На Санкт-Петербург опускалась ночь…

20

Александр узнавал и не узнавал покинутый им так недавно Санкт-Петербург.

Город, и так не слишком ласковый к чужаку, подтянутый и по-европейски чопорный, еще более нахмурился и угрюмо, словно исподлобья, глядел на проезжающего по нему Бежецкого. Порой чувство упертого в спину тяжелого взгляда было настолько сильным, что нестерпимо хотелось обернуться…

Александру в прошлом не раз приходилось оказываться на улицах «прифронтовых» городов: в Тбилиси восемьдесят девятого года, в Вильнюсе девяносто первого, в Тирасполе девяносто второго, в Москве девяносто третьего и конечно же в Грозном… Всегда его поражало, как меняются оживленные беззаботные улицы при первом приближении «всадника бледного». Куда девается веселость жителей, их непосредственность, пестрота нарядов? Словно на похороны собирались горожане, разом потерявшие свою общительность, или на поминки…

Автомобиль пересек Вознесенский проспект у Алексеевского рынка и впервые за час с лишним застрял в пробке.

– Ну вот, – с досадой ударил ладонями по рулевому колесу «Суздаля», везшего Александра куда-то в неизвестном ему направлении, шофер, естественно в гражданском, но, судя по выправке, привыкший к погонам на плечах. – На полчаса влипли, если не дольше… Думал, хоть сейчас поменьше стали колесить по городу чайники всякие…

Бежецкий очень увлекательную для водителя-конвоира тему поддерживать не стал и прикрыл глаза, притворившись дремлющим.

С Пискаревской базы Корпуса, как он уже знал, занимавшей часть устаревшего и упраздненного за ненадобностью лет пятнадцать назад аэродрома морской авиации, где несколько взлетных полос были сохранены и реконструированы, до центра столицы добрались действительно на удивление быстро. Транспорта на улицах было немного. Вероятно, большинство автовладельцев предпочло оставить своих железных коней в надежных гаражах и перебраться в переполненные трамваи и вагоны подземки, чтобы не останавливаться ежеминутно по мановению жезла вездесущих «дорожников». Посты дорожной полиции, непривычно и неприлично обильные, словно достославная советская ГАИ в дни «престольных» первомайских или октябрьских праздников, да еще всегда усиленные двумя-тремя вооруженными до зубов личностями в незнакомых серых мундирах, бронежилетах и глухих шлемах с затемненными забралами, встречались действительно на каждом шагу. Почему не слишком респектабельный «Суздаль», везущий Александра, пропускался всюду беспрепятственно, да еще с непременным взятием под козырек, выяснилось еще после Александровского моста, в дополнение к полицейским пикетам с обоих его концов перегороженного черно-белыми полосатыми шлагбаумами с угрожающим надписями.