В когтях неведомого века - Ерпылев Андрей Юрьевич - Страница 30

– Предлагаю вниманию вашего величества образцы новой монеты. – Расторопный монетчик протягивал на серебряном подносе, прикрытом лоскутом черного лионского бархата, несколько новеньких, сияющих на солнце металлических кружков – медных, серебряных и золотых – на все вкусы. – Лучшие граверы трудились всю ночь, чтобы успеть к вашему приходу…

Мастер, конечно, лукавил – откуда он мог знать, что король заявится, да еще со спутником, именно сегодня, но не отдать ему должное было нельзя. Недаром гласит народная мудрость: «Прокукарекал, а там хоть не рассветай»… Зоркий глаз монетчика, съевшего зубы на интригах (а как бы вы хотели: интриги есть везде, монетный это двор, администрация президента или, скажем, домоуправление), приметил королевского гостя, и тут же была сделана зарубка на память: неспроста этот молодой человек следует за королем, ох, неспроста!

Генрих сгреб с подноса золотой, подкинул на ладони, куснул зубом и полюбовался игрой света на четком рельефе. Жора осторожно взял серебряную монету с курчавым бородатым профилем. На язык так и просился вопрос, но задал он его только после того, как мастер, с разрешения монарха, отлучился к угрюмым пожилым резчикам сделать какое-то распоряжение.

– Позвольте спросить, сир? – вежливо поклонился он и после милостивого кивка Генриха продолжил: – А вам не кажется, что подданные будут изумлены вашим сходством с предшественником – Генрихом Третьим? Вот же, портрет на монете…

Король в ответ расхохотался и сгреб со стола, на котором сортировали старые монеты, приготовленные к переплавке, горсть потертых серебряных кругляков. Покопавшись в пригоршне с минуту и отбросив чем-то ему не угодившие, Генрих принялся раскладывать монеты в рядок, портретом кверху. Еще несколько секунд – и перед Арталетовым выстроился десяток тестонов разной степени изношенности.

– Глядите сами! Разве можно заподозрить, что на этих деньгах изображен один и тот же человек?

Георгий не верил своим глазам: перед ним предстала целая галерея бородатых типов, имевших между собой весьма отдаленное сходство.

На одних король носил латы, на других пышный костюм с широким воротником; кое-где его борода была интеллигентной, почти чеховской, а в основном – торчала лопатой; очертания носа, бровей, глаз и ушей, высота лба и форма затылка не совпадали нигде, да и само лицо по степени упитанности варьировалось от аскетической худобы до полнощекой дородности…

– Это вы везде изображены, сир? – чувствуя себя полным идиотом, спросил Жора, тщетно пытаясь найти в десяти портретах хотя бы пяток общих черт.

– А то! – самодовольно заявил король, добавляя к «портретной галерее» еще три варианта: с тоненькой козлиной бороденкой и одухотворенным профилем Феликса Эдмундовича Дзержинского, жирного курносого купчика с изрядной лысиной и безбородого мечтательного юноши. – Хорош?

– Но это же…

– А что? Имя-то везде мое: «Henricus»! А насчет сходства: так каждый художник имеет право на самовыражение – я же не тиран какой, чтобы карать за неправильную длину бороды на моем портрете! Опять же потомки… Как они будут различать Генрихов с тремя разными порядковыми номерами? Вернемся в Лувр, я вам еще портреты свои покажу официальные – обхохочетесь!

Пользуясь прекрасным настроением короля, Георгий задал еще один «неудобный» вопрос:

– Сир! Насколько я знаю, Париж – вовсе не такой древний город, как пишется в высочайше утвержденной вами летописи… Как же потомки поверят, что его основали столько веков назад?

– Ха! – хлопнул его Генрих по плечу. – Подкололи так подкололи! Но все продумано – не беспокойтесь! Едемте. Я вам все покажу!..

Большая часть города, по которому проезжали король с его спутником, пожелавшие осмотреть достопримечательности инкогнито (простая карета без каких-либо гербов на дверцах, кучер и форейторы в серых анонимных ливреях, и всего два эскадрона конных гвардейцев эскорта), напоминала строительную площадку: масса канав и ям, деревянные леса, штабеля стройматериалов… Встречные горожане, понимая, что не стоит чересчур открыто демонстрировать свое узнавание монарха, кланялись не очень низко, а шляпы лишь приподнимали над головой, словно приветствовали старого знакомого. А кем же иным, как не старым знакомым, приходился им всем новый король Генрих?

Карета остановилась на площади перед Нотр-Дам-де-Пари, хорошо знакомым Георгию по иллюстрациям в учебнике истории за шестой класс, массе фотографий в журналах и фильму «Собор Парижской Богоматери». Даже двум или трем.

«Древнее» сооружение, правда, имело подозрительно «свежий» вид, хотя виной этому могли быть строители, во множестве сновавшие по лесам, опутывавшим собор как паутина.

«Реставраторы, наверное, – решил Жора, приглядываясь к их работе. – Вот и отмыли здание от многовековой грязи…»

Король, низко надвинувший на нос шляпу, подвел Жору поближе, и тот опешил: вместо того, чтобы смывать грязь с великолепной резьбы и лепнины собора, рабочие огромными кистями мазали их чем-то черным, оставлявшим уродливые потеки и пятна. Специальная бригада, вооружившись молотками и зубилами, откалывала носы и прочие выступающие части рельефа у великолепных новеньких статуй, а еще одна прилепливала к карнизам птичьи гнезда и щедро поливала их белой густой жижей из неких подобий детских «брызгалок», вероятно имитируя птичий помет.

– Это я сам придумал! – похвастался король. – Пусть считают, что собору сотни лет. Ему ведь на самом деле и полутора десятков не наберется! А церковь православную снесем, не сомневайтесь…

Изумленно поморгав глазами, Арталетов опознал в разбираемом здании напротив, которое и в «ощипанном» виде выглядело значительно монументальнее собора, знакомые очертания традиционной русской церкви типа Собора Василия Блаженного, только со снятыми куполами, которые, впрочем, громоздились поблизости.

– А… А откуда она здесь?

– Откуда, откуда… – буркнул король, отворачиваясь. – От монголов осталась.

Георгию все равно не верилось.

– В голове не укладывается… А как же с римлянами быть, которые, по преданиям, Париж основали? Лютеция[34] там… Галлы…

Король досадливо отмахнулся, схватил его за рукав и потащил куда-то за собор.

– Глядите…

Зрелище, открывшееся Арталетову, потрясало воображение.

Дома здесь стояли, подобно давешнему «избушу» на петушиных ногах, на высоких столбах грунта, а весь остальной грунт был аккуратно снят на глубину полутора-двух метров. Да и на этих «низинах» тут и там зияли ямы, в которые то и дело ныряли перемазанные глиной личности. Картина напоминала гигантский муравейник, на который ненароком наступил великан.

– Тут что – раскопки?.. – вырвалось у изумленного Жоры.

– Скорее – закопки! – сообщил спутнику повеселевший при виде его изумления король, подводя к краю одной из ям.

На дне «раскопа» несколько рабочих укладывали, сверяясь с каким-то клочком бумаги, захватанным грязными пальцами до полной неразличимости, обломки мозаичных панелей, глиняные кувшины, целые и треснутые, нижнюю половину мраморной статуи, судя по пышным формам, женской, щедро пересыпая все это осколками керамики, угольями, куриными и говяжьими костями…

– Культурный слой! – важно подняв палец, изрек монарх. – Все по науке…

– Куды амфоры сгружать? – раздался совсем рядом смутно знакомый голос, и Георгий, оглянувшись, едва не полетел в яму от удивления: на козлах «припарковавшейся» неподалеку пароконной телеги, груженной амфорами из-под фалернского, восседал парнишка – тот самый, который подтаскивал сии сосуды, еще полные «под завязку», к их с Леплайсаном столу в кабаке папаши Мишлена.

«Вот тебе и „невозвратная тара“… – подумал Арталетов, поминая недобрым словом скупердяя-кабатчика. – Ох, и жук вы, господин Мишлен, ох, и жучара!..»

– Куда прешь, деревенщина? – ястребом налетел на провинциала какой-то мужичок, перемазанный грязью по уши, но, судя по повадке, обладающий какой-то небольшой и узко локализированной властью – вроде прораба или завхоза. – Сказано же русским языком: на тринадцатый участок вези – к Пьеру Сансорейлю!

34

Лютецией во времена римского владычества назывался Париж.