Записки диверсанта (Книга 1) - Старинов Илья Григорьевич - Страница 89

Не хочу, чтобы у читателя создалось впечатление, будто вопросы нарушения работы вражеских коммуникаций, вопросы разрушения вражеского тыла и создания для этого специально подготовленных подразделений тревожили только командование Калининского фронта, меня и моих близких товарищей. Читатель помнит, конечно, имена генерала Невского и военинженера 2-го ранга Ястребова -- организатора и участника массового минирования в Харькове. Летом 1942 года они находились на Карельском фронте. Ястребов откликнулся на мое письмо, сообщил, что в отдельной инженерной бригаде специального назначения, где он является заместителем командира, развернута подготовка сотен минеров для действий в тылу врага. Уже после войны я узнал, что и на Западном, и на Южном фронтах к лету сорок второго года минеры некоторых инженерных бригад, минеры саперных и инженерных батальонов армий, а также минеры саперных батальонов стрелковых дивизий неоднократно ходили во вражеский тыл, разрушая вражеские пути сообщения, дорожные сооружения, уничтожая живую силу и технику врага. Надо полагать, их боевая деятельность говорила сама за себя, а Невский, Ястребов и другие командиры инженерных войск также обращались к высшему командованию с предложениями усилить удары по коммуникациям противника. Словом, идея создания специальных войск для уничтожения живой силы и техники врага 313

во время перевозок к фронту носилась в воздухе. А события на южном крыле советско-германского фронта, где Красная Армия с кровопролитными боями, нанося контрудары, вынуждена была с 17 июля отходить к Сталинграду, к Ростову и предгорьям Кавказа, подтверждали: медлить с ударами по растянувшимся вражеским коммуникациям недопустимо! И тут меня срочно вызвали в Москву, к заместителю наркома обороны начальнику Главного управления формирований Е. И. Щаденко. Я предложил А. И. Болотину поехать со мной: вместе начали дело, вместе и до конца доводить?

-- Вы?! -- удивился генерал Назаров, увидев меня на пороге своего служебного кабинета, -- Михаил Петрович вас не вызывал, по-моему.

-- Вызывали к заместителю наркома, товарищ генерал, но я полагал, вы знаете -- зачем.

-- Представления не имею. Может, Михаил Петрович?..

Но и генерал-лейтенант Воробьев не имел представления о причине моего вызова.

-- Очевидно, что-то решилось со спецвойсками, -- высказал он догадку,

Это происходило поздним вечером, явиться к заместителю наркома на ночь глядя я счел неудобным, поспешил к Щаденко следующим утром.

Центральный штаб партизанского движения

Улицы Москвы, несмотря на погожий день, поражали малолюдностью, зато во 2-м доме НКО, в его дворах, коридорах, людей было много.

Армейский комиссар 1-го ранга Щаденко, среднего роста, плотный, уже не молодой, с одутловатым лицом человек, выслушав представление, указал на кресло у письменного стола:

-- Садитесь. Как доехали?

-- Благодарю. Хорошо, товарищ армейский комиссар первого ранга!

-- Знаете, зачем вас пригласили?

-- Нет.

-- Наркомат направляет вас на новую работу -- в Центральный штаб партизанского движения, товарищ полковник.

Заметив мою растеренность, Щаденко поощрительно добавил:

-- Работа большая, важная. Сегодня же получите предписание и явитесь к товарищу Пономаренко. Он улыбнулся, и меня осенило:

-- Понятно, товарищ армейский комиссар первого ранга! Спецвойска будут формироваться Центральным штабом партизанского движения!

Широкие брови Щаденко приобрели форму треугольников:

-- Какие спецвойска?

-- Для минирования и разрушения вражеских коммуникации!

Мы смотрели друг на друга: я -- сияя улыбкой, Щаденко, морща лоб и словно впервые меня увидев. Потом заместитель наркома пожал плечами:

-- Не понимаю. Никаких спецвойск Пономаренко не формирует и формировать не собирается. Вас кто-то неверно информировал, товарищ полковник. В Центральном штабе и без того работы хватает. Сами увидите!

Видимо, заместитель наркома сказал все, что хотел, потому что опустил глаза, придвинул блокнот и нажал кнопку, вызывая помощника. Я продолжал стоять, не спрашивая разрешения выйти. Двери за моей спиной отворились, вошел помощник заместителя наркома, а я все не мог найти нужных слов. Услышанное не укладывалось в голове. Вот-вот будут созданы спецчасти, за которые мы так ратовали, наша бригада будет преобразована, а сам я, выходит, отстранен от дела?

-- Товарищ армейский комиссар первого ранга" Бригада, которой я командую, только что сформирована, начала действовать в тылу врага... -услышал я собственный осевший голос.

Щаденко поднял голову. В его усталых, с выцветающей радужной оболочкой глазах я прочел недоумение.

-- Ну и пусть действует! -- сказал Щаденко. -- У вас теперь другая работа. Что еще не ясно?

-- Я не сдавал бригаду, товарищ армейский комиссар первого ранга! Разрешите остаться в ней!

Только в очень большом огорчении можно разговаривать подобным образом со старшим по должности и званию. Но я-то находился в полном отчаянии!

-- Как это -- "остаться"? Что значит -- "не сдавал"? --. с паузами, отчетливо спросил Щаденко.

-- Моя бригада специальная. В ней много испанцев. Я добивался... -путано объяснял я ситуацию. Щаденко помрачнел.

-- Работать надо там, куда ставят! -- повысил он голос, -- Куда ставят, а не там, где хотелось бы! Вопрос о вашем переводе решен, пересматривать его не будем.

И посмотрел через мое плечо на помощника:

-- Заготовьте предписание товарищу Старинову! Скрипнули двери, помощник вышел. Щаденко качая головой:

-- Ему доверяют большое партийное дело, а он --"остаться"! А насчет испанских товарищей подумайте;

Появится необходимость -- зайдете.

Через полчаса я спустился в вестибюль, где ожидал Болотин. Алексей Иванович сразу догадался:

произошло нечто непредвиденное и огорчительное. Узнав новость, сник:

-- А бригада? А спецвойска как же?

-- Что я могу ответить, Алексей Иванович? Видно, есть какая-то срочная работа в Центральном штабе партизанского движения. Больше ничего не знаю.

В тот день мы надолго простились с Болотиным. Связь наша не прервалась. Писали друг другу, делились мыслями и новостями, которые можно доверить полевой почте, советовались по самым разным вопросам, но радость общей работы и каждодневного дружеского общения исчезла. Что поделаешь? До конца войны наши дороги так и не сошлись.