Яик – светлая река - Есенжанов Хамза - Страница 73

Чувствуя свое превосходство над другими, богатый хаджи Шугул стал особенно высокомерным и чванливым. Он еще не мог диктовать свою волю другим богатым людям степи, но зато со старшиной Жолом обращался как хотел. Он тряс его, как старую шкуру, давая понять этим, что с Шугулом шутки плохи. Все, что бы ни делал старшина, Шугулу не нравилось, он считал это неверным и ругал Жола. Так случилось и сегодня. Рассказав о сходке, старшина хотел этим снискать к себе благорасположение Шугула, но все получилось иначе, сообщение обернулось против него же. Несколько раз Жол робко пытался оправдаться перед хаджи, доказать свою невиновность, но разгневанный Шугул не давал ему говорить – обругал, швырнул в него посохом и выгнал из юрты.

Старшина Жол, обиженный и потрясенный, выходя из юрты, напомнил Шугулу об аллахе и справедливости.

– Настанет судный день, – сказал он, – а там выяснится, кто прав, кто виноват. Все мы склоним колени пред правосудием!

Шугул гневно закричал на него:

– Иди, иди, жалуйся своему всесильному аллаху!

– О аллах, прости и помилуй нас, грешных!.. – всплеснула руками старуха, перестав взбалтывать кумыс. – Хаджи, сейчас же отрекись от своих слов и проси прощения. Можешь оскорблять кого угодно, но аллаха не трогай, ты не имеешь права сомневаться в его всемогуществе!

– Старуха, сиди смирно и не вмешивайся не в свое дело!

– Отрекись от своих слов, проси прощения у аллаха! Ты ведь раньше никогда не ругал его, что случилось с тобой? Разве, кроме имени аллаха, других слов нет? – не унималась старуха, требуя от мужа покаяния.

– Довольно, хватит! Заткни глотку! – снова заорал хаджи, и этот крик долго еще звучал в ушах уходившего старшины.

Увидев во дворе сына хаджи, Жол решил поговорить с ним и направился к нему. Но не успел он подойти, как Нурыша позвали к Шугулу. В дверях появился длинный Вали и крикнул:

– Нурыш, тебя зовет отец!

Нурыш торопливо вошел в юрту.

– Позови Баки, пусть запрягает лошадь, – приказал Шугул сыну и стал поспешно одеваться.

– Куда едете? Если недалеко, может саврасого запрячь? Или пригнать из косяка серого в яблоках? – спросил Нурыш, желая узнать, куда намеревается ехать отец.

– Скажи, пусть запрягает саврасого, поеду в мечеть. Эти прикидывающиеся верными служителями аллаха бездельники хазреты только и умеют есть да спать, а дьяволы совращают народ, – раздраженно проговорил хаджи.

– Что с тобой – то аллаха ругаешь, то хазретов? Покайся, проси у аллаха прошения, пока не накликал на себя беду. О всевышний, даже на старости лет ты не избавил моего мужа от лютости и бессердечности, – вздохнула старуха, ставя перед хаджи полный тостаган прохладного кумыса. – Может, и ты выпьешь? – обратилась она к длинному Вали, подавая ему тостаган.

Вали молча взял тостаган и залпом выпил кумыс.

– О аллах!.. – прошептала старуха, глядя на него.

– Вкусный!.. – чмокнул губами Вали, возвращая тостаган старухе.

Батрак хаджи Шугула Баки подогнал тарантас к юрте. Нурыш помог отцу взобраться на сиденье и пожелал счастливого пути. «К хазретам поехал… втроем будут поносить хаджи Жунуса и учителя Халена!..» – мысленно заключил Нурыш, глядя вслед уезжавшему тарантасу.

Угрюмым и сердитым вернулся Жол домой. Всю ночь не спал – угроза Шугула не на шутку встревожила его. «А вдруг Шугул действительно скажет волостному управителю, что во всем виноват старшина, – с опаской подумал Жол. – Ему могут поверить, и тогда сошлют меня в Сибирь. Но ведь настоящие виновники – хаджи Жунус, Хален и этот Абеке, или Айтий. Они совращают народ, а не я. Что я с ними могу сделать? Пусть сами отвечают за свои действия…» Старшина вскочил с постели, взял листок бумаги и начал писать донесение волостному управителю на хаджи Жунуса, Халена и Абдрахмана. Он решил опередить Шугула, чтобы тот не успел ввести в заблуждение волостного.

Выборному управителю

Копирли-Анхатинской волости

от старшины аула Э 7

РАПОРТ

Настоящим честь имею донести вам, что 27 мая сего года на джайляу «Оброчное» состоялся тайный сход граждан седьмого аула. Руководили сходом уволенный из школы учитель того же аула, неблагонадежный Хален Коптлеуов и хаджи Жунус. На сходе они заявили, что скоро будет установлена новая власть и что нынешней власти подчиняться не нужно. Против власти выступал также и некий интеллигент, приехавший из Теке, по имени Абдрахман, по фамилии Айтиев. Ставлю вас в известность, что 27 мая я находился у вас и поэтому не мог воспрепятствовать созыву тайного схода.

Доносит сие старшина аула Э 7 Жол Нурманов и подтверждает своей подписью и печатью.

29 мая сего 1918 года.

Закончив донесение, старшина снова лег в постель, но так и не смог заснуть до утра. Едва начало светать, он поскакал к волостному управителю.

Волостной управитель Бакебаев, прочитав рапорт, покачал головой и сказал:

– Твой аул – это аул отрекшихся от веры безбожников. Когда шла мобилизация казахов на тыловые работы, больше всего смутьянов было в твоем ауле. Что, снова начинается старое?..

Жол промолчал.

– Сколько джигитов вы должны представить в первую очередь?

– Четверых джигитов, – с готовностью отозвался Жол.

– Всех четверых завтра же доставь сюда! В помощь тебе дам двух полицейских, присланных из Кызыл-Уйя. Никаких отсрочек! На всех, кто будет отказываться, составляй акты и гони сюда. Сейчас порядки строгие, учти это. Да чтобы налог тоже был немедленно всеми уплачен. Собранные деньги сдашь казначею!..

Управитель говорил хотя и грубо, но сдержанно, не кричал, как обычно, и не пугал тюрьмой и каторгой. Он даже подошел к старшине и похлопал его по плечу.

– Не многие носят такие значки, – сказал управитель, кивая на старшинский значок, поблескивавший на груди Жола. – Ты должен гордиться этим. Если осенью будут перевыборы, то… Ладно, об этом после, можешь идти!

– Буду стараться по мере моих сил и возможностей, – пробормотал Жол, выходя из канцелярии управителя.

Вернулся в аул старшина обнадеженным и сильным.

Вслед за учителем Халеном и хаджи Жунусом перекочевали в междуречное джайляу почти все аулы. Только три семьи остались жить в зимовках на том берегу. Отказ их от перекочевки никого не удивил. Это были семьи бедняков, они не имели скота для передвижения.

Из трех оставшихся на том берегу хозяев чаще всего упоминали имя Каипкожи. У него имелась одна-единственная вороная кобыла, которой в эту весну исполнилось двадцать два года – ровно столько же, сколько старшему сыну Каипкожи – Каримгали. Состарилась вороная, стал пожилым и ее хозяин Каипкожа. А где только не побывал он на своей лошадке! Объехал все аулы шести колен рода Кара и восьми колен рода Айтимбета. Его кобыла паслась на лугах Шидерты, бродила по отрогам Уленты; случалось быть и на Тайсойгане, и Карабау, и на берегах реки Жем. В долине Яика мало кто не знал сыбызгиста Каипкожу. Он показывал свое искусство почти во всех аулах и кочевках этого обширного, густо населенного края.

Сейчас вороная кобыла стоит во дворе под навесом и хлещет себя жиденьким хвостом по облезлым бокам, сгоняя мух. Их так много, что над спиной лошади, кажется, нависла темная туча. Они роем садятся на помутневшие гноящиеся глаза, и вороная беспрерывно мотает головой, позвякивая недоуздком.

Грудная болезнь – чахотка, годами воровато и незаметно подтачивавшая здоровье Каипкожи, вот наконец окончательно свалила его в постель. Когда-то высокий и полный, теперь он лежал в полусумрачной землянке, худой, пожелтевший, как поваленный в бурю тополь с засохшими ветками. Грудь ввалилась, плечи опустились. Под глазами обозначились большие синие круги. И только обожженные солнцем усы, казалось, нисколько не изменились, в них не было ни одного седого волоса. Два дня тому назад Каипкожа перебрался из сырой тесной, пахнувшей глиной землянки в сенцы, где было суше, куда проникало солнце и залетал степной ветерок, принося запахи цветущих весенних трав.