Отшельник - Евсеенко Иван Иванович - Страница 42

Пока совсем не стемнело, Андрей, экономя керосин, зажигать лампу не стал, покойно сидел возле лежанки, довольствовался лишь одним неярко-желтым светом, что исходил из распахнутой дверцы. Но когда темень окутала в горнице все сущее: стол, дощатый диван, шифоньер, Андрей лампу зажег и, придвинув ее поближе к этажерке, уселся на венском стуле, как не раз сиживал здесь с книгою в руках в детстве. Лампадка перед иконами тоже как бы зажглась сама по себе и озарила комнату горним каким-то, льющимся с высоты светом. А может, то были всего лишь отблески на ее посеребренной чаше, исходящие от близко стоящей лампы. Но эти два огня: горний и земной, соединившись прямо над головой Андрея, были теперь нерасторжимы и отгоняли ночную темноту подальше от дома, за лес и речку. Несколько минут под огненной их охраной и теплом Андрей сидел тихо и почти бездыханно. Ему казалось, что никуда он из родительского дома не уезжал, не был на войне, не терял там лучших своих товарищей, не валялся полумертвый в госпиталях и не чувствовал себя потом, после войны, неприкаянным и никому не нужным. Все это было в другой жизни и совсем с другим человеком, жестким и непреклонным, с Цезарем, а он, Андрей, всегда жил здесь в Кувшинках, при отце и матери.

Стараясь укрепить в себе это странное и обманчивое чувство, Андрей потянулся к этажерке за какой-нибудь книгой, чтоб почитать ее в покое и тишине, наслаждаясь каждым словом и каждой буквой, когда ничто тебе не мешает: ни посторонние, отвлекающие мысли, ни нестерпимая боль от раны, ни посторонние, чужие люди.

Книги на полках были знакомы Андрею с детства. Отец тщательно подбирал их, самолично ставил на нужное, раз и навсегда определенное место и никому не позволял переставлять, а уж тем более засорять этажерку случайными, сорными, как он говорил, книгами. С годами одна за другой выстроились у него на полках самые важные и самые необходимые книги, которые отец любил часто перечитывать и повелевал читать Андрею: «Капитанская дочка», «Герой нашего времени», «Тарас Бульба», «Записки охотника», «Казаки», «Хаджи Мурат» и еще много-много других и в прозе, и в стихах. Андрей долго думал, какую взять, на какой остановиться. И вдруг на самой верхней полке, рядом с фотоальбомом, заметил совсем незнакомую ему книгу в тяжелом кожаном переплете. Андрей вынул ее из ряда других и, поднеся поближе к лампе, прочитал тисненное древним шрифтом, вязью название: «Библия». Как эта книга попала к ним в дом, на отцовскую этажерку, да еще на верхнюю, самую почетную ее полку, можно было только догадываться. То ли отец приобрел ее где-нибудь в последние годы, когда гонения на церковь и подобные книги ослабли, то ли она хранилась, неведомая Андрею, в их доме рядом с иконами в потаенном уголке сундука-скрыни и теперь, освобожденная из-под запрета и заточения, вернулась к жизни, заняла подобающее ей, заглавное место на отцовской этажерке.

Никогда прежде Андрею всерьез держать в руках Библию не приходилось, и тем более не приходилось сколько-нибудь всерьез, осмысленно изучать ее. Попадись, к примеру, Библия в его курсантские годы в училище, никому бы несдобровать от бдительного замполита. Дело вполне могло дойти до отчисления. Там изучались другие науки: марксистско-ленинская философия, атеизм.

Ни у кого из офицеров или солдат (даже у книгочея и убийцы Климова) не видел Андрей Библии и на первой своей, афганской войне. Не дошла тогда до нее еще очередь. А вот на чеченских войнах Библия уже обрела право жизни, ее можно было обнаружить на каждом шагу и в офицерских модулях, и в солдатских палатках, не говоря уже о священниках-добровольцах, которые стояли на довольствии при некоторых частях. На войне, как ни в каком другом месте, человек думает о жизни и смерти, о смысле кратковременной этой жизни и неотвратимости смерти, поскольку сам постоянно находится между ними, на зыбкой их грани.

Но Андрею на войне было не до книг. Во-первых, его взвод (а на чеченских войнах рота и батальон) постоянно находился в боях, в соприкосновении с противником, тут бы успеть поспать, поесть, кое-как прийти в себя, а во-вторых, какие книги, когда кругом смерть, раны, кровь, бессмысленные разрушения, пожары и гибель.

Теперь же, кажется, самое время. Все неотвратимо страшное в жизни Андрея уже позади, все испытано, пережито, можно и отдаться книгам. И хорошо, что первой в руки ему попалась столь неожиданная, неведомая Андрею – и вечная.

Он по-школьному, по-ученически открыл было книгу на самом первом, залитом в нескольких местах воском титульном листе, подробно изучил его и перелистнул дальше, намереваясь начать чтение с заглавной строки и страницы, как его тому учил когда-то отец, но вдруг обнаружил, что по всей книге, едва-едва выбиваясь из-под корешка, пестрят частые закладки. Больше всего их было почему-то во второй части книги. Отложив изначальное чтение на потом, может быть, даже на завтра, Андрей открыл книгу на первой из этих, сразу было видно, отцовских закладок. Он думал, что она отмечает одно из Евангелий: от Матфея, от Марка, от Луки или от Иоанна, самые читаемые и самые главные в Библии части, но ошибся. Судя по всему, отец изучил (а может, и знал) Евангелия раньше, а теперь у него дошла очередь, до других мест и других страниц Библии. Это были «Послания Апостола Павла».

Опять отложив изначальное, постраничное чтение на потом, Андрей стал следовать за отцовскими закладками и осторожными карандашными пометками напротив особо поразивших его наставлений Апостола Павла:

– Испытайте самых себя, в вере ли вы; самых себя исследуйте. Или вы не знаете самых себя, что Иисус Христос в вас? Разве только вы не то, чем должны быть.

– Впрочем, братия, радуйтесь, усовершайтесь, утешайтесь, будьте единомыслены, мирны; и Бог любви и мира будет с вами.

– Если же друг друга угрызаете и съедаете, берегитесь, чтоб вы не были истреблены друг другом.

– Дела плоти известны, они суть: прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство.

– Идолослужение, волшебство, вражда, ссоры, зависть, гнев, распри, разногласия (соблазны), ереси.

– Ненависть, убийства, пьянство, бесчинство и тому подобное. Предваряю вас, как и прежде предварял, что поступающие так царствия Божия не наследуют.

– Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера.

– Если мы живем духом, то по духу и поступать должны.

– Братия! если и впадет человек в какое согрешение, вы духовные исправляйте такового в духе кротости, наблюдая каждый за собою, чтобы не быть искушенным.

– Ибо кто почитает себя чем-нибудь, будучи ничто, тот обольщает сам себя.

– Имея пропитание и одежду, будем довольны тем.

– Ибо корень всех зол есть сребролюбие, которому предавшись, некоторые уклонились от веры и сами себя подвергли многим скорбям.

– Знай же, что в последние дни наступят времена тяжелые.

– Ибо люди будут самолюбивы, сребролюбивы, горды, надменны, злоречивы, родителям непокорны, неблагодарны, нечестивы, недружелюбны,

– Непримирительны, клеветники, невоздержаны, жестоки, не любящие добра,

– Предатели, наглы, напыщены, более сластолюбивы, нежели боголюбивы.

– Да и все, желающие жить благочестиво во Христе Иисусе, будут гонимы.

– Злые же люди и обманщики будут преуспевать во зле, вводя в заблуждение и заблуждаясь.

– Для чистых все чисто; а для оскверненных и неверных нет ничего чистого, но осквернены и ум их и совесть.

– Они говорят, что знают Бога; а делами отрекаются, будучи гнусны, и непокорны, и не способны ни к какому доброму делу.

– Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом.

Было отмечено вдумчивой рукой отца и множество других наставлений и заветов Апостола Павла. Читая их, Андрей как бы следовал за отцовской мыслью, за теми вопросами, которые больше всего волновали и тревожили его в старости, в последние предсмертные годы жизни. Ни в каких иных книгах отец, судя по всему, ответов на эти вопросы не находил, вот и взялся, быть может, действительно в предчувствии скорой смерти за Библию, за «Послания Апостола Павла».