Надежда патриарха - Файнток Дэвид - Страница 41

«Смотри, чтобы эти сэйторовские ребята не подслушивали», – хотел я ему сказать, но не мог. Я не имел права даже думать так, но моя больная спина делала меня несдержанным.

Епископ скептически меня оглядел.

Я ждал.

– Я молюсь, чтобы вы оправились от этого ужасного ранения.

– Да. – Я был уверен лишь в том, что он не осыпал Господа Бога проклятиями за то, что я был здоров.

– Мистер Сифорт, то, что я хочу сказать, довольно тяжело. Вы больны и все еще немного не в себе.

Так и есть, но скоро мне сделают операцию по методике Дженили. Я всеми силами к этому стремился.

– Взрыв бомбы шокировал многих людей из разных слоев общества. У большинства влиятельных граждан ваша политика вызывает сожаление. – Мое лицо окаменело. – Позвольте без околичностей, господин Генеральный секретарь. Я хочу, чтобы вы ушли в отставку.

– Очень хорошо.

– Очень хорошо, и вы уйдете в отставку?

– Очень хорошо, что вы хотите, чтобы я ушел в отставку.

– И вы уйдете.

– Нет.

– Почему?

Хороший вопрос. Он ведь, помимо всего прочего, олицетворял мощь и авторитет Церкви.

Нет, он ничего не олицетворял. Вот патриархи – да, все вместе.

– Ну, мистер Сифорт?

Ненавижу, когда на меня давят. Не будь он таким самонадеянным, знал бы это. Я подался вперед, ухватившись за подлокотники кресла, чтобы не упасть:

– Епископ Сэйтор, какого дьявола вы вбили себе в голову, что можете вмешиваться в политику?

У него перехватило дыхание. Я продолжал наседать.

– Вы требуете моей отставки, но, очевидно, говорите не от имени Церкви. Патриархи выведывают все секреты моей администрации. Мне это известно из вашего заявления «Всему миру на экране». – Он покраснел. – Но даже если вы соберетесь все вместе, у вас не будет права требовать моей отставки.

– Мы представляем волю Господа Бога!

И что мне, когда упомянуто Его имя, оставалось делать? Я хотел быть смиренным, но издевательский тон Сэйтора заставил меня изменить свои намерения.

– Вы можете высказать недоверие мне, даже отлучить от церкви, если до этого дойдет. Не больше. Но только Генеральная Ассамблея вправе вынести мне вотум недоверия и тем самым отправить в отставку. Или избиратели проголосуют за моего соперника на всеобщих выборах. Правительства уходят только так.

– Это то же самое. Если мы объявим, что вы утратили наше доверие…

– Сделайте так. Перейдите публично на противоположную позицию. Я не стану спорить.

– Тогда зачем так упрямиться?

– Потому что, сэр, вы много на себя берете! – Глаза у меня засверкали. – Лига экологического действия будет подкапываться под наше правительство, стараться низвергнуть общество в хаос. У них есть вполне легальные способы изложения своих взглядов. Но они игнорируют законные средства, говорят языком бомб. Они противостоят воле Бога, правительство которого я возглавляю.

– Но…

– И вы делаете то же самое! Разве Хартия ООН дает право старейшине патриархов отправлять в отставку Его правительство? Разве доктрина церкви позволяет патриархам объединяться с какой-нибудь политической партией?

– Послушайте…

– Нет, сэр, вы послушайте. – Я крутанул колеса кресла и проехал немного вперед. – Я буду выполнять свою работу, так как мне это поручено Господом Богом. Обратитесь в Ассамблею с просьбой отправить меня в отставку, если у вас есть такое намерение. Может, они на это и пойдут. – Я нисколечки не сомневался, что не пойдут. Особенно если узнают, как я здесь беседовал с Его представителем на Земле.

Сэйтор встал с бледным лицом:

– Вы богохульствуете!

– В таком случае отлучение от церкви будет лекарством. – Я спокойно смотрел, как он кипит от ярости. – А пока вы будете собираться это осуществить, я не желаю больше слышать этой ереси.

– Ереси?! – Он был близок к апоплексическому удару.

– А чего же еще? Вы пытаетесь нарушить нашу Хартию и доктрину Церкви, чтобы свергнуть Его правительство! – Глаза епископа округлились. – Из любви к Его Церкви, сэр, я ничего не скажу прессе о том, что здесь происходило. Чувствуйте себя свободно и делайте какие угодно заявления. – Я показал на дверь. – Ансельм! Гардемарин!!

Дверь распахнулась.

– Гардемарин Ансельм докладывает…

– Наше совещание закончилось. Проводите епископа Сэйтора к вертолету, если он не хочет немного перекусить.

Я остался один у себя в комнате, ожидая, когда сердце перестанет бешено стучать, а дыхание выровняется. Я откинулся назад. Тут же дала знать о себе спина. Я застонал.

Через некоторое время в дверь постучали.

– Что там еще?

Дэнил Бевин закрыл за собой дверь, прошагал по ковру, встал по стойке смирно и, как на параде, отдал честь.

– Да, кадет? Его глаза сияли:

– Вы были… величественны, сэр! Я выпрямился или попытался.

– Ты шпионил? Это достойно презрения. – Я закрыл ладонью микрофон кресла. – Ты будешь выпорот. Нет, исключен из Академии. Если у тебя недостало чести…

– Вы же приказали мне стоять у двери!

Я задвигал желваками. Грубиян! Как смеет этот невоспитанный пацан защищать нечто столь презренное, как подслушивание? Какая наглость. Что…

Между тем я сам велел ему стоять у дверей, чтобы приспешники Сэйтора не сделали то, что сделал он.

– Хм-м-м. – Это было все, что я смог выговорить.

– Можно мне сказать? – умоляюще произнес он. Я кивнул. – Сержант часто рассказывал нам о тех днях, когда вы были в Академии. О том, как вы с адмиралом Торном выполняли вашу секретную миссию. Как позже вы один противостояли космическим рыбам. Сэр, я… – Он смущенно поежился. – Иногда я не верил всему тому, что о вас рассказывали. Но сегодня вы были великолепны. Старейшина вел себя вызывающе, но вы не дрогнув осадили его. Теперь я понимаю, в чем суть дела.

– Чушь какая. Никогда не слышал большей ерунды.

– Все так и есть, сэр. Благодарю вас за то, что вы? меня сюда взяли. Это… я…

– Вчера ты просил меня, чтобы я отправил тебя обратно.

Я словно остановил ветер, надувавший его паруса. Парнишка поник.

– Да, сэр. Я… – Он прикусил губу. – Вздор.

– Бевин! – Я бы сказал кое-что еще, но его глаза были влажными. – Все в порядке, мальчик. Иди сюда. – Я пожал ему руку. – Не будем больше говорить об этом.

– Благодарю вас, сэр, – произнес он почти шепотом.

– Помоги мне подняться в мой кабинет. – Я прокатился по комнате, весь сияя от его похвалы.

В течение двух часов мы с Дэнилом напряженно работали, разбирая самые важные из скопившихся бумаг. К своему удивлению, я обнаружил, что кадет отличается прилежанием и не жалуется, какое бы задание я ему ни давал. Когда он занялся докладом Боланда о гравитронных работах в Волгограде, то быстро пробежался глазами по бумаге и задал несколько конкретных вопросов, которые заставили меня задуматься. Да, нам нужна их продукция, но так ли она необходима, если ее выпуску сопутствует так много металлических отходов? Я решил навести справки.

В полдень появилась Мойра Тамарова. Она на высокоскоростном поезде прибыла из Нью-Йорка и на такси домчалась к нам с вокзала. Охрана у ворот сверила ее идентификационное удостоверение со списком и пропустила во двор. Я не знал, почему она не воспользовалась вертолетом. Наверное, пенсия за Алекса не позволяла ей это сделать. Я взял это себе на заметку.

Арлина встретила Тамарову, пока я выбирался из своего кабинета. Я присоединился к женщинам уже в столовой, за чаем. Супруга села у буфета, улыбаясь примостившейся в уголке Мойре.

– Мистер Сифорт… – Мойра выглядела неважно. Ее темные волосы были перехвачены сзади. Восточные глаза сделались тусклыми и безжизненными. Она сильно изменилась с тех пор, как я видел ее в последний раз, десять лет назад.

– Зови меня Ником, пожалуйста. – Я катнулся вперед и неуклюже ее приобнял. – Я так сожалею о том, что произошло с Алексом.

– Знаю.

– Я был напичкан успокоительными, когда его хоронили. – Возможно, я мог бы рассчитывать на его прощение. – А где дети?