Ястребиный князь - Фанкин Юрий Александрович - Страница 9

– Зда-арро-ово! – словно пробуя застоявшийся в зимнем плену голос, с удовольствием повторял Витёк. Бас у него был внушительный, явно не по росту.

Наконец Абориген выбрался наверх, мельком взглянул на свои коряжистые пальцы в рыбьей кровце и серебряных чешуйках, однако от намерения поздороваться основательно, по-мужски, не отказался – сжал липкие пальцы в кулак и уверенно протянул друзьям-охотникам правую руку, чтобы они безо всякой опаски сумели пожать ее пониже локтя. Он это делал так естественно, без какого-либо смущения и оглядки, что Полудин понимающе улыбнулся.

– Рыбу почистил, обе лодки проконопатил, – бодро, по-военному докладывал Витёк. Его радостно-уважительные глаза взывали к поощрению.

Полковник молча заглянул в котелок и довольно причмокнул губами: все было сделано, как он хотел. Хищная рыба лежала вперемешку с нехищной: щука, язь, красноперка… По глубокому убеждению Полковника, только смесь хищной рыбы с нехищной могла дать отменную – не хуже стерляжьей – юшку.

От Аборигена внятно потягивало перегаром. Поставив котелок на видное место, он выдрал клок прошлогодней травы, похожий на вылинявшую кабанью шерсть, и долго, не сводя ждущих глаз с Петровича, протирал своей ветошкой красные, застуженные водой пальцы. Однако Полковник почему-то не спешил выставлять на капот привычную поллитровку.

– Петрович! – не выдержав, взмолился Абориген. – Плеснул бы маленько на каменку. С утра холит.

– С похмелья, что ли? – притворился непонимающим Полковник.

– А то нет!

– Дела-а… – сочувствующе протянул Полковник и, щуря глаза, спросил: – Ты как насчет березовых почек?

– Да ты что! – удивился Абориген. – Я тебе тетерев, что ли?

– Дело ясное: не тетерев! – согласился полковник. – Мы, скорее, брат, глухари. Ты знаешь, что любит глухарь?

Абориген какое-то время натужно, словно безнадежный двоечник, поглядывал на своего экзаменатора, но вскоре понимающе, с хитрецой, улыбнулся.

– Чего тут не знать! – с небрежностью бывалого человека заговорил Абориген. – Глухарь любит горькое… – И, то ли невольно, то ли подыгрывая Полковнику, сделал глотательное движение – будто склюнул второпях горький, как хина, осиновый лист.

– Правильно мыслишь! – похвалил Полковник. – Ну а как все-таки насчет березовых почек?

– Клюй их сам! – отмахнулся Абориген.

– Значит, почки не по вкусу! – с притворным сожалением подытожил Полковник и, покручивая черный ус, уточнил: – Ну а если на березовых почках?..

– Это другое дело! – согласился Абориген.

Все рассмеялись.

Достали быстро водочку, явилась и закусочка, простецкая, охотничья, чем пользовались встарь: огурчики хрустящие, лук прошлогодний, репчатый, да хлебушек ржаной, что пахнет по-особому на озере, в лесу, а к той закуске дедовской, желанной и испытанной, еще сырку добавили, колбаски твердой, пестренькой, да крабовые палочки, в которых краба нет…

Абориген тоже не отстал от складчины: простуженно покашливая, достал из своей замызганной сумки пару вяленых – с добрый лапоть – лещей. Немного замешкался и, пытливо взглянув на Полудина с Полковником, вполголоса сообщил:

– А у меня и яблочки есть. Мороженые.

И тут же, бодрясь и потирая руки, выложил на капот несколько сморщенных коричневых яблок.

– Мороженые! Ешьте! Кушайте! Эх и закусь! – нахваливал Витёк и начал сбивчиво рассказывать, как он по осени оставил двухручную корзину антоновки на терраске, а весной обнаружил вкуснейшие – моченым не уступят! – яблоки.

– Надкусишь – сока полон рот! – певчим дроздом заливался Абориген. И хотя он пытался представить происшедшее делом намеренным, свершившимся исключительно по хозяйственной рачительности, Полудин догадывался, что мороженые яблоки обязаны своим происхождением глухариной страсти и обычной безалаберности.

– За что пьем? – строго спросил Полковник. Спросил и сам же ответил: – Как всегда, с Озером!

Выпили легко, на одном вдохе.

– Яблочки, яблочки пробуйте! – натаскивал едоков Абориген. – Хорошо осаживают… – А сам, покашливая, тянулся к городской колбаске.

Выпили по второй.

Абориген еще больше взбодрился. Петушисто повел подбористыми плечами:

– Эх, хорошо! Дождь идет, а мы скирдуем!

Однако Полковник, знающий неуемную натуру Аборигена, долго «скирдовать» не позволил. Добили бутылку белого – не оставлять же зла! – неторопко, с перекурами, пожевали. Полудин, к большому удовольствию Аборигена, съел пару сочных, с пенистой мякотью яблок.

– Действительно, делов у нас много! – согласился с Полковником Абориген и, подражая кому-то, сварливо, с вызовом продолжил: – Вы что, водку сюда пить приехали?

И снова зашлись смехом.

Оставили толстые гусевские рюмочки и потревоженную закусь, словно приваду самим себе, на теплом от солнца капоте и, заметно оживленные, отправились в лес за сушняком. Натаскали гору разлапистых, с прозеленью, веток и тут же, возле старого кострища, стали окорачивать жердины: Полудин с Полковником, как заправские рубаки-лесорубы, дружно орудовали топориками, а вошедший в раж Абориген, первобытно ухая, крушил ногами довольно толстые сучья.

Вскоре на бугре дымно завьюжил, тонко заголосил охотничий костер.

Полковник прикинул, с какой стороны тянет ветер, выбрал местечко посуше, поровнее и стал натягивать на казенные колья двухместную палатку.

Полудину не терпелось уйти в весенний лес. Томясь желанием, он помог Аборигену спустить на воду проконопаченные, с железными латками, ботники, почистил для ухи крупную луковицу и пару картофелин и только тогда, уверенный в понимании и поддержке, объявил, что приспело время позаботиться о чайной заварке – накопать корней шиповника и набрать перезимовавшего под снегом брусничника. Квитка, словно догадавшись о его скорой отлучке, отчаянно прыгала, заглядывала хозяину в глаза, но Полудин строго цыкнул на нее и посадил на ременную привязь. И дело тут было не только в том, что Квитка могла помешать Полудину побыть наедине с лесом, – горячий спаниель, соскучившийся по поиску, наверняка потревожил бы птах, сделавших кладки в гущаре и болотных кочкарниках.

Без ружья, с зачехленным ножом на поясе, Полудин зашагал окрайком Озера. Соловьи, прилетевшие в этом году довольно рано, до первых листьев, в зарослях непролазного черемушника перебирали певчие колена, от простенького зачина до редкой лешевой дудки. На дубовой колоде, старой, щелястой, томно ворковала горлинка, распустив веером сизый хвост с белым опушьем. Где-то вдалеке, на моховых болотах, постанывал косач.

Слушая птичье разнозвучье, Полудин продолжал вглядываться сквозь редину прибрежных берез и сосен в серое, с рябцой, Озеро. Там, на воде, шла оживленная, неотделимая от суши жизнь, но странное дело, Полудина не занимали ни утки, ни шустрые бекасы, снующие над полузатопленными в красноватом весеннем разгаре кустарниками. Даже крякуша, с плеском и шумом вымахнувшая из ближних камышей, не заставила его остановиться или замедлить размеренный шаг. И причиной охотничьей остуды было не отсутствие под рукой ружья или невозможность начать охоту раньше означенного срока, – просто живущий мечтой Полудин продолжал приискивать ястребиного князя. Его широкий ныряющий полет и характерные, похожие на частое мельканье весел, махи Полудин отличил бы сразу. Но не было ястребиного князя. Не было даже обыкновенных перепелятников. Только светлые чайки с металлическим, раздражающим, душу криком что-то высматривали в весенней кормной воде. Оперенье чаек и их плавный полет своим напоминанием о ястребином князе чуть тревожили Полудина. Ему даже казалось, что чайки иногда пытаются подражать ястребиному клёкоту. Но это жалкое подражание только напоминало о неумелом охотнике, пытающемся освоить манок.

И каково же было удивление Полудина – он словно споткнулся на ровном месте, – когда рядом с переливчатым голосом малиновки и сухим стрекотаньем сороки он услышал откуда-то сверху отчетливый ястребиный клёкот. Оцепенев, как охотник на подслухе, он скользнул взглядом по темному, еще не оперенному дубу и увидел на высокой ветке черную, с едва заметным серебристым крапом птицу, похожую своими размерами и опереньем на грачиного слётка. Птица покосилась на человека влажным зраком и, словно желая показать свою искусность, еще раз издала характерный клёкот и, чуть помедлив, так правдоподобно зашипела селезнем, что Полудин пораженно выдохнул: