Черная моль - Адамов Аркадий Григорьевич - Страница 31

— А ей и понимать нечего. Ей хочется, чтобы муж хоть раз в неделю о ней думал, а не о делах.

Лицо Сергея помрачнело.

— Ну, об этом я тебе как-нибудь особо скажу, что ей хочется.

— Не дури, — строго произнес Костя. — Лучше скажи, что у тебя в результате ночных раздумий появилось.

— Появилось что? — Сергей загадочно усмехнулся. — План один появился.

— Ну и выкладывай.

— Пожалуйста. Для начала учтем психологию и нервы преступников, — важно начал Сергей.

Костя рассмеялся.

— Ты что, под комиссара работаешь?

— Верно, — не выдержал и тоже засмеялся Сергей. — Учусь.

— Ну-ну, интересно!

— Так вот, — с увлечением продолжал Сергей, — сначала обрати внимание на Спирина. Мрачный, неразговорчивый, упрямый и властный человек. Верно? Эти его качества — мой первый козырь. Теперь Горюнов. Это птенец. Ты сам видел: он нервный, легко возбудимый, очень недоверчивый ко всем. Сейчас он в полном смятении, не знает, что думать, на что решиться. Вот это мой второй козырь.

— Что-то не пойму, куда ты клонишь, — заметил Костя. — Очную ставку хочешь сделать, что ли?

— Какая там очная ставка! План вот какой.

Сергей продолжал говорить с прежней горячностью. Когда он кончил. Костя удивленно посмотрел на него и недоверчиво спросил:

— А ты, брат, не того? Не рехнулся? Это же — нарушение всех правил.

— Не беда. Важен результат.

— А ты в нем уверен? Я лично не очень.

— А я почти уверен.

— Вот видишь, «почти».

— Да ведь без риска нельзя. Это же и комиссар говорил, помнишь? План, говорит, рискованный.

— Но он еще сказал, что другого выхода нет. А здесь, может, и есть.

— «Может»! А может, и нет?

— Ну, знаешь что? — решил наконец Костя. — Пошли к Зотову. Как он скажет.

Зотов внимательно выслушал обоих, потом долго молчал, перекладывая карандаши на столе.

— М-да. Признаться, мне это дело нравится. Но давайте подойдем с другой стороны. Что будет, если твой план не удастся? — обернулся он к Сергею.

— Да ничего не будет, — поспешно ответил тот. — Просто следствие тогда пойдет обычным путем. Спирин так и не узнает, чем мы располагаем.

Зотов снова помолчал, затем снял трубку и позвонил Силантьеву.

К концу дня вопрос был окончательно решен, и Коршунов приступил к реализации своего необычного плана.

В тот же вечер Сергей вызвал Горюнова. Допрос был коротким. Сергей на этот раз держался сухо и официально.

— Значит, отказываетесь давать показания насчет убийства Климашина? — спросил он. — Как знаете. Только имейте в виду: Спирин арестован, и он не так глуп, чтобы вести себя, как вы. Да еще при таких уликах. Смотрите не прогадайте. Ведь суд всегда учитывает чистосердечное раскаяние и первые признания. А вы можете с этим опоздать.

Горюнов нервно закусил губу, но продолжал молчать. Его увели.

Проходя в сопровождении конвоя по двору Управления милиции. Горюнов лихорадочно старался собраться с мыслями, понять, почему Коршунов вел себя сегодня так необычно. Спирина взяли! Неужели он все расскажет? Что тогда будет? Нет, этого не может быть. А почему? Ведь он и сам давно бы все рассказал, если бы не боялся Спирина. А тому кого бояться? Его, Горюнова? Уж кого-кого, а его-то Спирин не боится. И вообще в таком деле своя рубашка ближе к телу. А может, Коршунов врет, что Спирина взяли? Разве его возьмешь, да еще с пистолетом? Конечно, врет! И все-таки зачем, ну, зачем он только пошел на это дело? Вот теперь-то уже кончена его жизнь, все кончено, по-настоящему…

Когда вошли в здание тюрьмы, дежурный спросил у конвойного:

— Этот из пятнадцатой камеры?

— Так точно.

— Ведите в другую. В пятнадцатой дезинфекцию начали. Ну, в седьмую, что ли…

Занятый своими мыслями, Горюнов не обратил внимания на этот короткий разговор. Да и не все ли равно, куда его поведут?

В небольшой полутемной, очень чистой камере находился еще один арестованный.

Когда ввели Горюнова, он спал, укрывшись с головой одеялом, но при звуке открываемой двери приподнялся.

Ни на кого не глядя, Горюнов прошел к свободной койке и, повалившись на нее, уткнулся лицом в подушку.

Неожиданно над ним раздался чей-то голос:

— Колясь, ты?

Горюнов повернулся и от изумления в первый момент не мог произнести ни слова. Перед ним стоял Спирин.

— Вот это фартово! — продолжал тот. — Перепутали и сунули тебя сюда. Теперь живем!

Но в голосе его не чувствовалось никакой радости, говорил он снисходительно и насмешливо.

Горюнов наконец пришел в себя.

— Здорово! Вот здорово! — захлебываясь, прошептал он. — Что теперь делать будем?

— Меня слушай. Уж я теперь выскочу. Ну, и ты со мной, конечно. Давно замели?

— Неделю как сижу. Ничего им не рассказывал.

— Так. Теперь о чем будут спрашивать, все мне передавай. Понял?

— Ага. А ты мне. Ладно?

— Известное дело. Я уж тебя научу, что им лепить. Держись за меня.

Они еще долго шептались в темноте.

Спирин устроился на кровати основательно, как дома, и через минуту уже спал каменным сном. Горюнов же долго не мог заснуть. Его трясло, как в лихорадке; мысли скакали в голове, теснили друг друга; надежда боролась со страхом, иногда его вдруг охватывало отчаяние и острая, нестерпимая жалость к самому себе.

Он и сам не подозревал, как разбередил ему душу Коршунов.

На следующее утро, сразу после завтрака, Спирин был вызван на допрос.

Когда его ввели в кабинет, Коршунов был один. Он молча кивнул Спирину на стул. Тот сел. Коршунов равнодушным тоном задал ему обычные вопросы, касающиеся биографии, потом отодвинул в сторону бланк допроса и снова занялся своими делами: читал бумаги, делал пометки, говорил по телефону; к нему заходили сотрудники, шептались о чем-то, уходили. Спирин все сидел. Он терялся в догадках. Время шло, а допрос не продолжался. Коршунов как будто забыл о присутствии арестованного.

Наконец подошло время обеда. Только тогда Коршунов подписал полупустой бланк, дал его подписать Спирину и, вызвав конвой, отправил арестованного обратно в тюрьму.

Когда тот появился в камере, Горюнов, полный нетерпения и тревоги, бросился к нему.

— Ну, что говорили? Почему так долго?

— Ничего не говорили, — хмуро ответил Спирин, принимаясь за еду.

— Как так? Четыре часа там сидел и ничего не говорили?

— А вот так.

Не успел кончиться обед, как Спирина снова вызвали на допрос.

И опять повторилось то же самое: он сидел посреди кабинета, а Коршунов, задав два-три совершенно не относящихся к делу вопроса и записав ответы, снова занимался своими делами.

Спирин наконец не выдержал.

— Зачем вызывали? — резко спросил он. — Чего вам от меня надо?

Коршунов поднял голову, внимательно посмотрел на него и, не отвечая ни слова, снова углубился в бумаги.

В кабинет вошел Лобанов и прошептал Сергею на ухо:

— Был. Горюнов места себе не находит.

Сергей удовлетворенно кивнул головой.

Так прошло время до ужина, и Спирин был опять отправлен в тюрьму.

В камере ждал его Горюнов, необычайно взволнованный, полный тревоги и подозрений.

— Опять ничего не говорили, — холодно сообщил Спирин. — В молчанку играем.

— Врешь! — взорвался Горюнов. — Такого не бывает!

— А я тебе говорю: факт, — невозмутимо ответил Спирин. — Сам в толк не возьму, зачем им это надо.

— Врешь, врешь! — задыхаясь от злости, повторял Горюнов. — Меня продать хочешь?

— Дура! — презрительно усмехнулся Спирин.

Но только закончился ужин, как дверь камеры отворилась, и надзиратель громко объявил:

— Спирин! Срочно на допрос!

И когда за Спириным захлопнулась дверь, Горюнов наконец не выдержал. Он в исступлении начал быть кулаками в стену и хрипло закричал:

— Эй, кто там!.. Я тоже хочу на допрос!.. Я тоже кое-что знаю!..

Через десять минут в пустом кабинете Коршунова Горюнов уже давал Сергею показания. Он говорил торопливо, почувствовав вдруг небывалое облегчение, почти счастье оттого, что кончилась наконец эта мучительная, изматывающая борьба с самим собой. Горюнов уже забыл, что заставило его давать показания; ему казалось, что это он сам решился, сам выбрал путь для своего спасения.