Пробуждение каменного бога - Фармер Филип Хосе - Страница 32

Он огляделся. Лампочки, висевшие гроздьями на стенах, казались теперь не такими яркими, как когда они пришли в комнату. Однако они давали достаточно света, чтобы ясно видеть лица лежащих поблизости. Все они крепко спали. Казалось, никто не видел в его постели Авину. Не то чтобы кто-то стал возражать. Он знал, что теперь имеет над ними столько власти, что может делать все что угодно и они даже не возмутятся. Он был их Богом, пусть даже маленьким, но Богом.

— Что за сон? — спросил он, продолжая гладить. Теперь его пальцы двигались вдоль ее скул вверх, над закругленным влажным носом.

Она вздрогнула и проговорила:

— Мне снилось, что я сплю здесь. И вдруг входят два серокожих, поднимают меня с моей постели и выносят. Они несут меня через множество комнат, залов, множество лестниц в глубокую темницу под городом. Затем они приковывают меня к стене и начинают ужасно пытать. Они вбивают в меня свои бивни, стараются оторвать мне ноги своими хоботами и, наконец, расковывают, бросают на пол и начинают топтать меня своими гигантскими ногами. В этот момент дверь распахивается и я вижу в соседней комнате тебя. Ты стоишь там, обняв руками человеческую самку. Она целует тебя, а когда я закричала, прося помощи, ты оборачиваешься и смеешься мне в лицо. А потом дверь захлопывается и нешгаи принимаются топтать меня вновь, а один говорит: «Этой ночью Повелитель взял себе в жены человеческую самку!» И я сказала: «Тогда позвольте мне умереть». Но по-настоящему я не хотела умирать без тебя, мой Повелитель.

Улисс задумался над ее сном. У него накопилось достаточно собственных снов, чтобы понять, в чем подсознание старается убедить его, хотя сознательно он чувствовал то же самое. А интерпретировать ее сон довольно трудно. Если следовать теории Фрейда, что сон выражает неосознанное желание, то она хочет иметь его как супруга. И жаждала наказания. Но за что? Она ни в чем не виновата. Культура вуфеа имела множество вещей и поступков, за которые люди чувствовали бы вину, как, впрочем, любая культура, человеческая или нечеловеческая, но здесь было что-то другое.

Сомнение вызывало то, что теорию Фрейда еще никто не доказал, да к тому же подсознание людей, произошедших от кошек (если, конечно, от кошек), могло отличаться от подсознания людей, произошедших от обезьян.

Как ни растолковывай ее сон, было очевидно, что ее мучает мысль о человеческой самке. К тому же он не давал ей ни малейшего повода думать о нем не как о Боге. Или думать о себе как о чем-то большем, чем верном помощнике Бога, даже если Бог ей не безразличен.

— А теперь все в порядке? — спросил он. — Как по-твоему, сможешь заснуть? — Она кивнула. — Тогда лучше иди к себе в постель.

Она на мгновение притихла. Ее тело под рукой будто окостенело. Потом она тихо проговорила:

— Хорошо, мой Повелитель. Я не хотела тебя обидеть.

— Ты меня не обидела, — сказал он и подумал, что не стоит ничего добавлять. Он мог расслабиться и попросить ее остаться. В конечном счете он тоже нуждался в маленьких удобствах.

Она слезла с его койки и по приставной лестнице забралась на свою. Очень долго он лежал с открытыми глазами в то время, как вокруг стонали, вскрикивали, бормотали во сне измученные и уставшие вуфеа, вагарондит и алканквибы. Что ждет их завтра? Или, скорее, сегодня, которое уже наступило.

Он почувствовал, будто его укачивают в колыбели Времени. ВРЕМЕНИ. Никто не понимал его, никто не мог объяснить. Время было удивительнее самого Бога. Бога можно понять. Бог мыслил как человек. А время оставалось необъяснимым и загадочным. Его сущность и источник невозможно нащупать, хотя оно было вокруг, рядом.

Его укачивали в колыбели Времени. Он был десятимиллионнолетним ребенком. Может десятимиллиардолетним ребенком. Десять миллионов лет. Ни одно живое существо не выдержало бы такого промежутка времени, хотя для самого времени: что десять миллионов лет, что десять миллиардов лет — ничего не значило. Ничего. Он продержался — не прожил — десять миллионов лет и должен скоро умереть. И если это случится — когда это случится — будет все равно, что он не жил вовсе. Он — не больше, чем выкидыш, выросший в недочеловека за два миллиона лет до своего рождения. Ни больше, ни меньше, и что хорошего сулит ему судьба?

Он попытался предать этот поток мыслей забвению. Он жив и подобные разглагольствования бессмысленны, даже если неизбежны для мыслящих существ. Даже самые неразвитые из человеческих созданий наверняка задумывались о бренности личной жизни и непостижимости ВРЕМЕНИ. Но зацикливаться на подобных мыслях было неврозом. Жизнь сама по себе уже была ответом, вопросом и ответом, живущими в одной шкуре.

Если бы только заснуть… Он проснулся, когда громадная дверь распахнулась и захлопали огромные ножищи нешгаи. Он съел завтрак, принял душ (его люди воздержались) и, пользуясь ножом, подравнял немного виски. Он брился каждый третий день и это упражнение заняло у него не больше минуты. То ли индейские гены, то ли действовали другие факторы, но щетина его росла плохо.

Он снял свою одежду, которая стала слишком грязной и рваной и отдал ее Авине, чтобы она выстирала и заштопала. Он засунул нож на боку набедренной повязки, которую вручил ему раб, надел новые сандалии и последовал за Гушгозом из комнаты. Остальных не звали, поэтому громадные двери захлопнулись перед их носом.

Внутри грандиозное четырехугольное здание было так же ярко раскрашено и усыпано резными барельефами, как и снаружи. В широких высоких коридорах было множество человеческих рабов и очень мало солдат. Большинство стражников составляли двенадцатифутовые нешгаи в кожаных шлемах, обернутых в сверкающие тюрбаны и держащие пики, которые походили на молодые сосенки, и щиты, на которых был изображен "Х" внутри разорванного круга.

Они выражали почтение приближающемуся Гушгозу, ударяя обратными концами пик в мраморный пол.

Гушгоз провел Улисса через множество залов, но двум пролетам лестницы, с изысканно вырезанными перилами, и еще множество коридоров, которые открывались в обширные комнаты с массивной бежевой мебелью и крашеными бежевыми скульптурами. Там он увидел огромное количество нешгайских самок. От восьми до десяти футов ростом и полностью лишенных даже намека на бивни. Они носили короткие юбки, драгоценные серьги и иногда татуировку в виде круга или орнамента по бокам своего хобота. Их груди находились на животе и, подобно всем самкам мыслящих существ, которых он видел, были чрезвычайно развитыми. Значения не имело: кормили они в данный момент детенышей или нет. От них исходил мощный и приятный запах, а у молодых лица были подкрашены косметикой.

Наконец, они замерли перед дверью какого-то ярко-красного и твердого дерева с искусным горельефом из множества символов и фигурок. Стоящие на страже воины отсалютовали Гушгозу. Один распахнул дверь и Улисса ввели в грандиозную комнату, уставленную стеллажами книг и с несколькими креслицами напротив гигантского стола и кресла. За столом сидел нешгай в огромных очках и высокой бумажной конической шапочке, расписанной множеством значков.

Это был Шегниф, Великий Визирь.

Через мгновение офицер ввел в комнату Глика. Тот скалил зубы, и часть его удовольствия несомненно исходила от освобожденных от пут крыльев. А другая часть — от предвкушения унижения Улисса.

Шегниф задал Улиссу несколько вопросов глубоким и густым даже для громкогласных нешгаи голосом. Улисс отвечал правдиво, не колеблясь. Они, в основном, касались его имени, откуда он прибыл, где живут такие как он и т.п. Но когда он сказал, что прибыл из другого времени, возможно, десяти миллионов лет назад, что его «разморозил» удар молнии, и что он прошел через Дерево, то Шегнифа, казалось, самого хватило ударом молнии. Глику такая реакция явно не понравилась, улыбка его потухла и он начал переминаться на своих больших костлявых ступнях.

После продолжительной тишины, нарушаемой лишь бурчанием в животах трех нешгаев, Шегниф снял свои громадные круглые очки и стал полировать куском материи, размером с гигантский напольный ковер. Он водрузил их обратно и нагнулся над столом, чтобы рассмотреть сидящего перед ним человека.