Седина в бороду - Фарнол Джеффери - Страница 35

Сэр Мармадьюк, сознавая всю опасность своего положения, по мере сил старался по возможности сохранять спокойствие, уравновешенность и безмятежность. Но иногда, коротая вечера у догорающего костра, он смотрел на далекие звезды, и тоска подступала к сердцу. В такие вечера Ева-Энн вряд ли бы узнала своего спутника и друга: осунувшееся лицо, в глазах – безумие и мука воспоминаний, воспоминаний о том, что произошло двадцать лет назад.

Время бежало неслышным потоком, уносясь в небытие на крыльях звездных ночей. В один из вечеров, когда костер отбрасывал розовые отсветы на шершавый ствол старого дерева и на полог стоящей неподалеку палатки, Ева-Энн сидела на складном табурете, уперев локти в колени и обхватив ладонями нежный подбородок. Мечтательный взгляд девушки был устремлен на танцующие языки пламени. И сэр Мармадьюк, чтобы не поддаться ее очарованию и сооблазнительности, пустился вдруг морализаторствовать.

– Время, – начал он, лениво вороша угли, – это колесо, которому суждено крутиться вечно, и оно вертится то быстрее, то медленнее, в зависимости от складывающихся обстоятельств: заботы и печали, душевные и телесные страдания замедляют его ход; но вот человека посещает радость или, более того, то странное состояние души, что именуется счастьем, и, увы, колесо ускоряет свой бег, и время начинает лететь стремительной птицей! Милая Ева-Энн, прошла уже целая неделя, она пролетела, пронеслась так быстро, а мы еще так далеко от Лондона!

– Так далеко! – тихо повторила девушка, глаза ее странно блеснули. – Ты все еще стремишься попасть в Лондон, Джон? Ты не устал путешествовать?

– Я? Нет!

– И я не устала. А знаешь, ты загорел и стал похож на цыгана. Да и вообще ты сильно изменился.

– И что же именно изменилось во мне? – спокойно спросил сэр Мармадьюк, искоса поглядывая на девушку.

– Ну, – начала она задумчиво, склонив к плечу прелестную голову, в то время как глаза ее по-матерински изучали лицо джентльмена, – ты то смеешься, а то вздыхаешь и печалишься.

– Быть может, это потому, что меня, подобно Горацию, гложет непрестанный голод?

– В самом деле, Джон? – улыбнулась Ева-Энн, – мне очень нравится готовить для тебя. Но что, кроме голода, заставляет тебя вздыхать? Да еще так тяжко. Я заметила, что иногда ты как-то странно смотришь на меня, словно причина твоей печали во мне.

– Разве, дитя мое? Похоже, я становлюсь подвержен частой смене настроения.

– Да, это так. Но из-за чего?

– Бог знает!

– Расскажи мне, и я тоже буду знать.

Он взглянул на нее и тут же перевел взгляд на огонь. Молчание затягивалось, и Ева снова спросила:

– О чем ты сейчас думаешь?

– О том, что кончаются деньги. Завтра нужно будет пойти в ближайший городок и отправить письмо.

– Ты очень богат?

– Если речь идет о деньгах, то да.

– Ты так скрытен, Джон.

– Возможно.

– Даже со мной! Странно, что я так мало знаю о тебе, о твоем прошлом. Ты считаешь меня недостойной своего доверия? Почему ты ничего не рассказываешь о себе?

– Это был бы рассказ о расстраченных впустую годах, дитя мое.

– Увы, милый Джон! И все-таки ты богат, образован, умен. Кто ты и что ты, Джон?

– Я – тот, кто о многом мечтал, а достиг так мало, кто потерял веру во все и вся, в конце концов, разуверился в самом себе.

– Бедный мой Джон! – вздохнула девушка.

– Ну, довольно обо мне, это слишком скучная тема.

– Нет-нет, скажи, ты именно поэтому пустился странствовать?

– Да, дитя мое. – Заметив, как напряженно Ева-Энн слушает его, сэр Мармадьюк постарался перейти на менее срьезный лад. – Потому, разыскав в своем гардеробе самые неудобные сапоги, я отправился в дальний путь, чтобы вкусить того сокровища, что скрывает в своих недрах жизнь.

– Вот как?

– Да, того самого чудесного дара, что могут предложить нам боги.

– О, – промолвила девушка, – ты имеешь в виду любовь?

Хотя он ожидал этого вопроса, но все же отвел взгляд и поежился, затем натужно рассмеялся.

– Бог мой, нет! Не столь банальное сокровище!

– Банальное? – недоуменно переспросила Ева-Энн.

– Милое дитя мое, сокровище, которое я ищу, не ценит никто, пока не потеряет, а раз потеряв, его уже никогда не отыскать, разве что вмешается чудо.

– Ты имеешь в виду славу и подобные греховные вещи?

– Нет, я ищу самое восхитительное из того, что даровано человеку, ту бездумную, беспричинную радость, которая…

Ева-Энн громко зевнула. Сэр Мармадьюк вздрогнул и с негодованием посмотрел на нее.

– Похоже, я надоел тебе, – надменно заметил он.

– Да, Джон, немного. Твоя речь столь скучна, да и знаю я, что ты имеешь в виду.

– В самом деле?

– Определенно! Чудесное сокровище, которое драгоценней, чем любовь и все остальное в этом мире – это твоя юность, и ты обрел ее, потому что деревья тенисты, а трава зелена. А завтра между прочим, день стирки!

– Что это на тебя нашло?

– И твою одежду, и мою, и палатку – все нужно хорошенько выстирать, поэтому мне завтра рано вставать. Так что спокойной ночи, Джон. Сладких тебе сновидений!

Оставшись один, сэр Мармадьюк помедлил, потом со вздохом улегся у костра, закутался в плащ и приготовился заснуть. Но сон не шел, воспоминаниая с новой силой нахлынули на нашего героя. Наконец, после тщетных попыток заснуть, он лихорадочно откинул плащ, вскочил и принялся мерить шагами поляну, в центре которой догорал костер. Голова его была низко опущена, руки сцеплены за спиной. Через какое-то время, так и не ощутив никакого облегчения, он опустился на табурет и уставился в огонь, стиснув голову руками.

Он все еще сидел в этой позе, когда рядом раздался тихий возглас. Ева опустилась на колени, с нежностью обхватила руками его ссутулившиеся плечи.

– Джон, о чем ты горюешь? Почему в твоих милых глазах такая горечь? Джон, позволь мне разделиь твою печаль.

Ее сильные руки с мягкой настойчивостью обняли его голову, прижали к девичье груди. И он поддался этому ласковому объятию, не в силах устоять перед искренностью и нежностью Евы-Энн. Он потерял всякую способность здраво рассуждать, ледяной барьер сдержанности рухнул. Блестящий джентльмен, холодный и безупречный, растворился в первобытном человеке, чьи неистовые руки стиснули свою беззащитную жертву безжалостной хваткой.

И так держал он ее, крепко прижав к груди, довольно долго. А она, дрожа всем телом и закрыв глаза, не делала никаких попыток высвободиться, лишь грудь ее учащенно вздымалась.

Внезапно девушка открыла глаза, и, заглянув в лицо сэру Мармадьюку, вздрогнула.

– Джон, о, Джон! – прошептала она испуганно и закрыла лицо свободной рукой.

– Ева-Энн, ты боишься меня?

– Нет, если ты мой Джон Гоббс.

– Я не Джон Гоббс.

– Я догадывалась.

– Так ты боишься меня?

Он снова ощутил, как ее напрягшееся тело охватила дрожь, но он лишь крепче обнял девушку, лишь ниже склонил к ней голову. Где-то совсем рядом раздалось громкое сопение. Сэр Мармадьюк резко обернулся – Гораций с любопытством рассматривал своих хозяев. Сэр Мармадьюк хрипло рассмеялся, и в следующее мгновение Ева уже стояла на ногах. Затем поднялся и он, подобрал волочащийся по земле повод и повел отвязавшегося осла в темноту. В этот момент в колючих зарослях хрустнула ветка. Сэр Мармадьюк, не раздумывая ни секунды, бросился туда, откуда донесся шум.

Луна еще не взошла, и среди деревьев было не видно ни зги, но удаляющийся треск безошибочно указывал направление погони. Ветви хлестали по лицу, цепляли за одежду, корни деревьев хватали за ноги, но сэр Мармадьюк решительно и нуклонно мчался вперед.

Внезапно в темноте раздался крик, за которым последовал звук падения чего-то тяжелого. Через несколько шагов сэр Мармадьюк различил неясные очертания человеческой фигуры, распростертой на земле. Он склонился над лежащим, ощупал руками его голову. Нечесаные волосы, ухо, шейный платок. Он резко ухватил концы платка и стянул их.

– Не убивайте, не убивайте меня, сэр! О, сэр Мармадьюк, не убивайте меня…