Виконт де Бражелон или Десять лет спустя (3 тома) Ил. Ж.Боже - Дюма Александр - Страница 65

Потушив пожар, смущенные солдаты подошли к генералу во главе с Дигби.

– Генерал, – сказал Дигби, – простите нас. Мы сделали все это из любви к вам, боясь, что вы исчезли.

– С ума вы сошли! Исчез! Разве такие люди, как я, исчезают? Разве я не могу отлучиться, не сказав никому о моих намерениях? Уж не считаете ли вы меня обыкновенным горожанином? Разве можно атаковать? осаждать дом и угрожать смертью дворянину, моему другу и гостю, только потому, что на него пало подозрение? Клянусь небом, я прикажу расстрелять всех, кого этот храбрый дворянин не отправил еще на тот свет!

– Генерал, – смиренно произнес Дигби, – нас было двадцать восемь человек. Восемь из них погибли!

– Я позволяю графу де Ла Фер присоединить к этим восьмерым двадцать остальных, – сказал Монк, подавая Атосу руку. – Идите все в лагерь. Дигби, вы просидите месяц под арестом.

– Генерал!..

– Это научит вас в другой раз действовать только по моим приказаниям.

– Мне приказал лейтенант…

– Лейтенанту не следовало давать вам таких приказаний. Он будет арестован вместо вас, если действительно поручил вам сжечь этого дворянина.

– Это не совсем так, генерал: он приказал доставить его в лагерь, но граф не хотел идти.

– Я не хотел, чтобы ограбили мой дом, – произнес Атос, выразительно глядя на Монка.

– И хорошо сделали. В лагерь!

Солдаты ушли, опустив головы.

– Теперь, когда мы одни, – обратился Монк к Атосу, – скажите мне, граф, почему вы непременно хотели остаться здесь? Ваша фелука так близко…

– Я ждал вас, генерал. Не вы ли назначили мне свиданье через неделю?

Красноречивый взгляд д'Артаньяна показал Монку, что два друга, храбрые и честные, не сговаривались похитить его. Монк уже знал это.

– Сударь, – сказал Монк д'Артаньяну, – вы были совершенно правы. Позвольте мне сказать несколько слов графу де Ла Фер.

Д'Артаньян воспользовался свободной минутой, чтобы подойти к Гримо поздороваться.

Монк попросил у Атоса позволения войти в его комнату. Она была еще полна обломков и дыма. Более полусотни пуль влетели в окно и избороздили стены. В комнате стоял стол с чернильницей и принадлежностями для письма. Монк взял перо, написал одну строчку, подписал свое имя, сложил бумагу, запечатал перстнем и отдал послание Атосу.

– Граф, – сказал он, – будьте так добры отвезти это письмо королю Карлу Второму. Поезжайте тотчас же, если ничто не удерживает вас.

– А бочонки? – спросил Атос.

– Рыбаки, которые привезли меня сюда, перетащат их я вам на фелуку.

Постарайтесь уехать не позже, чем через час.

– Хорошо, генерал.

– Господин Д'Артаньян! – крикнул Монк в окно.

Д'Артаньян поднялся в комнату.

– Обнимите вашего друга и проститесь с ним. Он возвращается в Голландию.

– В Голландию! – вскричал Д'Артаньян. – А я?

– Вы свободны и можете тоже ехать, но я очень прошу вас остаться. Неужели вы откажете мне?

– О нет! Я к вашим услугам, генерал.

Д'Артаньян быстро простился с Атосом. Монк наблюдал за ними обоими.

Потом он сам проследил за приготовлениями к отъезду, за отправкой бочонков на фелуку и, когда она отплыла, взял смущенного и расстроенного д'Артаньяна под руку и повел его в Ньюкасл. Идя под руку с Монком, Д'Артаньян шептал про себя: «Ну-ну, кажется, акции „Планше и К°“ поднимаются!»

Глава 31.

ОБЛИК МОНКА ОБРИСОВЫВАЕТСЯ

Хотя Д'Артаньян теперь больше рассчитывал на успех, однако он не совсем понимал положение дел. Обильную пищу для размышлений давала ему поездка Атоса в Англию, союз короля с Атосом и странное сплетение его собственной жизни с жизнью графа де Ла Фер. Лучше всего, казалось ему, предоставить себя судьбе. Была допущена неосторожность: хотя д'Артаньяну вполне удалось желаемое, хорошего из этого ничего не вышло. Все погибло, значит, теперь уже нечего было терять.

Д'Артаньян прошел с Монком в лагерь. Возвращение генерала произвело впечатление чуда, так как все считали его погибшим. Но суровое лицо и ледяной вид Монка словно спрашивали у обрадованных офицеров и восхищенных солдат о причине такого ликования. Лейтенант встретил Манка и рассказал ему, какое беспокойство причинило всем его отсутствие.

– Но о чем же вы беспокоились? – спросил Монк. – Разве я обязан во всем давать вам отчет?

– Но, генерал, овцы без пастуха могут испугаться.

– Испугаться! – повторил Монк своим твердым и могучим голосом. – Вот так слово!.. Черт возьми! Если у моих овец нет зубов и когтей, так я не хочу быть их пастухом. Вы испугались!..

– За вас, генерал!

– Занимайтесь лучше своим делом. Если у меня нет такого ума, какой бог дал Оливеру Кромвелю, то у меня есть свой ум, данный мне, и я им доволен, как бы мал он ни был.

Офицер не возражал, и все решили, что Монк совершил какой-нибудь важный подвиг или просто испытывал их. Очевидно, они мало знали своего осторожного и терпеливого генерала. Монк, если он был таким же искренним пуританином, как его союзники, должен был горячо благодарить своего святого за освобождение из ящика д'Артаньяна.

Пока все это происходило, наш мушкетер не переставал повторять про себя: «Дай бог, чтобы Монк был не так самолюбив, как я. Если бы кто-нибудь засадил меня в ящик, под решетку, и повез таким образом, как теленка, через море, я сохранил бы такое неприятное воспоминание о своем жалком положении в ящике, так сердился бы на того, кто запер меня туда, так опасался, чтобы он не смеялся над моим путешествием в ящике, что… Черт возьми! Я воткнул бы ему в горло кинжал в награду за его решетку и пригвоздил бы его к настоящему гробу в память о фальшивом, в котором я лежал два дня».

Д'Артаньян был искренен, говоря это; наш гасконец отличался большой чувствительностью. По счастью, Монк был поглощен другими мыслями. Он ни словом не обмолвился о минувшем своему смущенному победителю, напротив, оказывал ему полное доверие, водил с собой на рекогносцировки, чтобы добиться одобрения д'Артаньяна, которое ему, вероятно, очень хотелось получить. Д'Артаньян вел себя как искуснейший льстец: он восхищался тактикой Монка, порядком в его лагере и весело трунил над Ламбертом, который, говорил он, совершенно напрасно затруднял себя созданием лагеря на двадцать тысяч человек, тогда как ему хватило бы и десятины земли для капрала и пятидесяти гвардейцев, которые, возможно, останутся ему верны.