Круги по воде - Адамов Аркадий Григорьевич - Страница 54

— Что бы мы вообще без них делали, — вставил Виталий.

— Шагу без них не ступишь. Вот так, — веско добавил Раскатов, словно осуждая кого-то.

— Ваши выводы ясны, — сказал Кучанский. — И требование тоже. Что скажете вы, Павел Иосифович?

Роговицын потёр рукой большой морщинистый подбородок и спокойно, чуть иронично произнёс:

— На этот раз наши молодые коллеги представили нам не ощущения и воспоминания, а факты. Я их поздравляю. Некоторую скороспелость отдельных выводов мы, надеюсь, поправим в ходе дальнейшего следствия. Их версия…

— Это уже, извините, не версия, — резко заметил Виталий.

— …их версия, — ровным голосом повторил Роговицын, — довольно перспективная. А с окончательными выводами, как подсказывает опыт, спешить никогда не следует. Надо ещё поработать.

— Вы считаете возможным удовлетворить требование товарищей? — спросил Кучанский.

— Повторяю: надо ещё поработать. К сожалению…

— К сожалению, — подхватил Кучанский, — у Павла Иосифовича в производстве сейчас очень много дел. И поэтому, — он обернулся к Игорю, — нам пришлось выделить другого следователя.

Видимо, это было совсем не то, что собирался сказать Роговицын, потому что он резко опустил голову и посмотрел из-под очков на Кучанского, тонкие губы его сжались, и он холодно процедил:

— Как будет угодно.

— А ваше предложение, — как ни в чем не бывало продолжал Кучанский, — полагаю, следует принять. Ваше мнение, Юра? — он поглядел на Савельева.

— Необходимо принять, — кивнул в ответ тот.

— Профессор Очаков в субботу вернулся, — сказал Томилин. — И он согласен.

— Прекрасно, — ответил Кучанский. — Завтра осуществим эксгумацию и повторную медицинскую экспертизу, — он снова обернулся к Савельеву. — Как вы формулируете вопрос к ней?

— Есть ли на теле Лучинина прижизненные повреждения, которые могли привести к летальному исходу, — сурово сказал Савельев.

— Согласен, — Кучанский слегка прихлопнул ладонями по столу. — Я думаю, все, товарищи.

Виталий и Игорь вышли на улицу первыми. Вскоре к ним присоединились Раскатов и Томилин. Все вместе направились в горотдел.

— Эх, — вздохнул Виталий. — Если бы этот профессор Очаков был хоть на десять лет помоложе. Семьдесят три года — это же надо…

Все промолчали. Только Раскатов загадочно усмехнулся.

На следующий день, под вечер, часов около пяти, Виталий, тщательно завязав галстук на новой рубашке, до блеска начистив ботинки и проверив, как ложится на них складка собственноручно отглаженных брюк, отправился в медицинский институт, к профессору Очакову.

Всего лишь час или полтора назад оттуда позвонили, сообщив, что акт экспертизы готов и можно его получить, причём лично у профессора, так он велел передать.

Было решено, что за актом отправится Виталий. Он нервничал в этот день больше всех. Кроме того, но мнению Раскатова, Виталий должен был произвести в институте впечатление. «Свой брат учёный, — усмехаясь, сказал он. — Папаша тоже профессор».

И вот Виталий, еле сдерживая волнение, вышел из гостиницы к поджидавшей его машине.

Шумные и длинные институтские коридоры, пёстрые ленты стенных газет, бесконечные объявления и списки на стенах, мельканье белых халатов, острый запах скипидара, спирта, лекарств, обдававший его около дверей лабораторий, — все это пронеслось мимо сознания Виталия, пока Он расспрашивал, где можно видеть профессора Очакова.

И вот, наконец, перед ним оказалась высокая белая дверь, кафедры и синяя, табличка с фамилией профессора на ней. Виталий на секунду остановился и перевёл дыхание.

Профессор Очаков оказался громадным человеком с красным лицом и седыми запорожскими усами, эдакий былинный богатырь в белом халате и белой шапочке на голове. Громовой его голос наполнил весь просторный кабинет, когда он поздоровался с Виталием. При этом Очаков так сжал ему руку, что, Виталий только, подумал: «Боже ты мой, каким же он был десять лет назад!»

Но ещё оглушительнее было впечатление от акта, который вручил ему профессор: «Прижизненное повреждение черепа с неизбежным летальным исходом…» «Повреждение нанесено металлическим остроугольным предметом, который, в силу его специфичности и специфичности самого ранения, можно идентифицировать».

— Вот какая картина, голубчик, — прогремел Очаков; хлопая Виталия по плечу громадной, шершавой от спирта ладонью. — Видал-миндал? Притащишь этот предмет — определю. Он вот какой должен быть, гляди. Дай листок, — обратился Очаков к кому-то из своих.

У Виталия с непривычки заложило в ушах от его оглушительного баса.

— А я, голубчик, этого парня знал, — продолжал греметь, Очаков. — Ого! Орёл был! И тут, голубчик, убийство.

Совершенно оглушённый, Виталий вернулся в горотдел и поднялся по лестнице в кабинет Томилина. Там он: наконец пришёл в себя и протянул акт Игорю.

— Ну, профессор… — выдохнул он. — Это же… — и, не находя, слов, он только в восхищении развёл, руками.

Анашина допрашивали только на следующий день. За это время. Виталий ещё дважды побывал у профессора Очакова.

Допрос вели вместе Виталий и следователь прокуратуры Савельев, ему и предстояло потом заканчивать дело.

— Ну, Егор, — сказал Виталий холодно и строго, даже как-то безжизненно, столько сил ему стоило намертво зажать все свои чувства, — слушай меня внимательно и спасай все, что ещё можно спасти в твоей судьбе.

И, видно, в голосе его было что-то такое, отчего разом сдуло наглую ухмылку, с какой Анашин вошёл в кабинет. И он неуверенно произнёс:

— Что ж, начальник, выкладывай. Только дай сперва закурить.

Виталий придвинул к нему сигареты.

— Теперь выкладывать будешь ты, все до конца, — предупредил он. — И помни: суд учитывает чистосердечное признание. Сейчас для тебя это очень важно.

— Знаем, знаем, — пробормотал Анашин, жадно затягиваясь. — Учёные…

— Ну тогда отвечай на первый вопрос: ты был знаком с Евгением Петровичем Лучининым?

— Не помню такого.

— Не помнишь? Вот показания Пелагеи Федоровны. Ты с ним два раза приезжал к ним. Хватит?

— Хватит. Был знаком.

— Так. Кто тебя познакомил?

— Не помню.

— Опять не помнишь? Хорошо. Вот показания Носова. Будешь читать?

— Буду, а как же.

Анашин медленно прочёл протокол допроса.

— Вспомнил. Он познакомил. Любил тот рыбачить.

— Так и пишу. Только твои «не помню» пропускаю, не выгодно это тебе, Егор, — предупредил Виталий и задал новый вопрос: — С лодки рыбачили вдвоём?

— Не помню, — упрямо повторил Анашин, закуривая новую сигарету.

— Вот показания Антона. Будешь читать?

— Буду, — и через минуту добавил: — С лодки. Вдвоём.

Виталий пристально посмотрел на Анашина.

— Что ж, Егор, так каждый шаг тебе и доказывать? Сам ничего признавать не будешь?

— Не буду. Так и доказывай.

— Гляди. Тебе решать, конечно. Только предупреждаю: на основе одних твоих личных признаний суд тебя никогда не осудит. Нужны факты, улики. Но если они имеются, тогда твои признания нужны больше тебе самому, чем суду. Ты меня понимаешь?

— Учёный… — зло пробормотал Анашин, не поднимая головы и продолжая жадно курить.

— Хорошо. В пятницу двенадцатого июля, когда тебя видели с Лучининым, ты днём взял лодку у Антона?

— Не помню. Давно было, — нервно усмехнулся Анашин.

— Вот показания Антона. Вот Пелагеи Федоровны. Хватит?

— Ну, может, и брал. Что с того?

— Значит, брал. И куда поплыл?

— Не помню.

— Так…

Виталий сам не понимал, откуда у него берётся это дьявольское терпение.

— Ты поплыл в город, Егор. И привязал лодку под мостом цепью. Следы от этой цепи остались. Вот акт экспертизы. И Тебя в тот день видели на лодке возле моста. Недалеко купались люди. Ты их мог заметить. Они приехали на белом «Москвиче». И они подплывали к мосту. Вспомнил теперь?

— H-нe помню…

Анашин, прищурившись от дыма, со злобой, пристально посмотрел снизу вверх на Виталия. Его начинало трясти от нараставшего напряжения.