На свободное место - Адамов Аркадий Григорьевич - Страница 84

— Как же его зовут?

— Николай нас тогда не знакомил. А сейчас, когда пришел, сказал, что зовут его Павел Алексеевич. Только…

Муза замялась.

— Что «только»? — настораживаясь, спросил Кузьмич.

— Наврал он, как его зовут, — слабо усмехнулась Муза. — Я мужчин уж знаю, как они знакомятся. И сразу чувствую, когда врут.

Кузьмич улыбнулся, про себя согласившись с ней, но на всякий случай спросил:

— А от Совко вы такого имени никогда не слышали?

— Нет, — покачала головой Муза. — Никогда.

— А вот другое имя — Лев Игнатьевич, тоже не слышали?

— Лев Игнатьевич?.. Кажется, слышала… — Муза задумалась. — Они с Лешей об этом человеке говорили…

— Что именно, не помните?

— Нет, не помню… Я уже ничего не помню, — снова чуть не заплакав, сказала Муза и досадливо махнула рукой. — Пустая голова совершенно стала… Ну, кажется… Николай не хотел что-то отдать этому Льву… Льву… как его?

— Игнатьевичу.

— Да, да, Льву Игнатьевичу. А Леша сказал, что тот может позвонить кому-то и… ну вроде бы пожаловаться…

— И что Николай?

— Он, по-моему… знаете, мне кажется, он никого на свете не боялся. А тут… Ну, в общем, сразу как-то уступил, согласился. Я еще удивилась, помню.

— Понятно… — задумчиво кивнул Кузьмич, по привычке вертя в руках сложенные очки. — А вы не поняли, куда этот Лев Игнатьевич может позвонить, не в другой город?

— Да, да. В другой город. Я так и поняла. Далеко куда-то.

— А кому? Леша никакого имени не называл?

— Называл… Я только забыла. Такое странное имя… Я еще подумала, — Муза слабо улыбнулась опять, — что мы в школе его проходили… по химии, кажется.

— По химии? — озадаченно переспросил Кузьмич.

— Ну да…

— А-а… Того человека не Гелий звали?

— Ну конечно! — обрадованно воскликнула Муза. — Гелий, Гелий… Ужасно странное имя, правда? Гелий… Станиславович. Вот так. Нет, я, кажется, еще не совсем с ума сошла, слава богу. Вон какой разговор вспомнила.

— И в самом деле, не всякий такое имя запомнит, — согласился Кузьмич.

— А я привыкла с лета всякие имена запоминать, — сказала Муза. — Знаете, в нашей работе как?

Но Кузьмич на этот раз был не склонен уводить разговор в сторону.

— А что вам сказал этот человек, который пришел к вам? — спросил он. — Помните?

— Конечно, помню. Спросил, не знаю я, где Николай. А я ему говорю: «Не знаю». Вы же мне так велели говорить?

— Правильно ответили. А он что сказал?

— «Неправда, говорит. Знаете. Он вам говорить не велел. Но я его и под землей найду. Далеко от меня не убежит. Кушать захочет». Очень мне хотелось ему сказать, где Николай теперь кушает.

— И больше он ничего не сказал?

— Выругался, знаете… как последний подонок. Меня даже не постеснялся. А с виду такой солидный. И еще говорит: «Не ожидал, что он тряпкой окажется». Леха, мол, другое дело. Он мог со страху удрать. А от Николая он не ожидал. Тем хуже для него. И мне говорит: «Вы тоже сто раз еще пожалеете, что прячете его. Я же знаю, что прячете». Грозить мне стал. Ой, я чуть со страха не умерла.

— Он вам никакого адреса или телефона не оставил?

— Телефон оставил. Велел, чтобы Николай ему позвонил. Я вам сейчас покажу. Он мне написал. Ой, где же эта бумажка…

Муза поспешно положила на колени сумочку, даже не заметив, что она все время была у нее раскрытой, и принялась торопливо рыться в ней, вынимая то одну бумажку, то другую, пробегая их глазами и досадливо пряча обратно. Наконец она нашла то, что искала.

— Вот. — Она протянула Кузьмичу клочок бумаги. — Его рукой написано.

Клочок оказался уголком газеты. На нем торопливо шариковой ручкой был написан номер телефона и рядом стояли два, очевидно, сокращенных слова: «пят» и «вт». Кузьмич на секунду задумался, потом кивнул головой.

— Ладно. С этой запиской мы разберемся. Можно ее оставить?

— Ну конечно. Чего вы спрашиваете?

— Спасибо. А этот человек обещал еще раз зайти?

— Нет. Сказал, что будет ждать звонка Николая. Он уверен был, что я знаю, где Николай. Просто не хочу ему говорить.

— Ну что ж. Прекрасно. А когда звонить, сказал?

— Сказал, чтоб вечером звонил. По вторникам и пятницам. Там же написано.

— А он сам у вас когда был?

— Когда?.. Сейчас скажу… Господи, когда же он был?.. Ах да! Он позавчера был, в четверг. Я же работала. Он за мой столик сел.

— А ваш домашний адрес он знает?

— Что вы! Нет, конечно. Николай никогда бы ему мой адрес не дал. Он никому его не давал, даже Леше и то.

— Ну, спасибо вам, Муза Владимировна, — сказал, вздохнув, Кузьмич. — Спасибо. Очень вы нам, кажется, помогли. И не переживайте уж так. Все, что случилось, — к лучшему, поверьте мне. А вы сейчас дочкой побольше займитесь, матери помогите! Это вас хоть как-то отвлечет.

— Если бы его была дочка… — опустив голову, тихо, с тоской произнесла Муза и закусила губу.

— Его дочка в другом городе бегает, — сердито сказал Кузьмич.

Муза подняла на него глаза.

— А вот этого вы могли бы мне не говорить.

— Простите, — смутился Кузьмич. — Вырвалось. Всего вам доброго.

— Вы мне пропуск подпишите, — сказала Муза сухо.

Когда она ушла, Кузьмич еще некоторое время сидел за столом, то и дело досадливо потирая седой ежик волос на затылке. Он был недоволен собой и все еще смущен.

Потом Кузьмич посмотрел на часы, встал, убрал в сейф бумаги со стола и, заперев кабинет, отправился обедать. Субботний день снова проходил на работе.

А после обеда в управлении появился Валя Денисов. С ним вместе приехала немолодая женщина в красном пальто.

Когда Кузьмич возвратился в свой кабинет, Валя попросил разрешения зайти к нему со своей спутницей.

— Роза Григорьевна, — коротко представил он ее Кузьмичу.

— Присаживайтесь, Роза Григорьевна, — сказал Кузьмич, указывая на стул, на котором час назад сидела Муза. — Вам, наверное, уже известно, почему мы вас побеспокоили?

Женщина оказалась много старше, чем можно было предположить в первый момент, судя по ее тонкой фигуре и легкой, порывистой походке. Узкое лицо ее с большими строгими глазами было покрыто сеткой мелких морщин, руки — большие, узловатые, привыкшие к нелегкому труду руки работницы. Уже начавшие редеть светлые волосы с заметной сединой на висках были небрежно собраны в пучок. Слегка робея от необычной обстановки, в которую вдруг попала, женщина опустилась на самый краешек стула, оправив на коленях темное платье, и с любопытством оглядела кабинет.

— Известно, известно, — закивала она в ответ на вопрос Кузьмича, не переставая оглядываться. — Вон он мне все и растолковал, — Роза Григорьевна указала на Валю. — Чего ж тут неизвестного?

— Так как, помните вы тот вечер?

— А как же? Ясное дело, помню.

— Вот вы мне и опишите все, что было, что видели.

— Так я ж ему вон все как есть уже описала, — женщина снова кивнула на Валю. — И все он понял.

— Вот вы и мне опишите, чтобы я тоже понял, — улыбнулся Кузьмич.

— Пожалуйста. Мне что? Я хоть сто раз опишу, — охотно согласилась Роза Григорьевна. — Значит, часов так уже в десять это было-то. Точнее сказать, в одиннадцатом. Как раз, помню, кино по телевизору кончилось. Вышла я, значит. А темень у нас во дворе страшенная. Уж сколько писали, сколько писали, вы бы знали. Тут, дорогие начальники, кого хошь убьют или разденут. Уж и Борис Кириллович покойный, помню, еще хлопотал. Все обещали. И человек вот уже помер, а темень эта распроклятая как, значит, была, так и осталась. Это что же такое, я вас спрашиваю? — Роза Григорьевна все больше распалялась от негодования. — А вот возьму и слова вам не скажу, пока двор нам не осветите! Это ж подумать только!

— Мы, Роза Григорьевна, все от нас зависящее сделаем, — серьезно сказал Кузьмич. — Правы вы тут на сто процентов. Обещаю вам.

— Вот, вот. Сделайте. Все спасибо вам скажут, — уже совсем другим тоном подхватила Роза Григорьевна и со вкусом снова приступила к рассказу: — Ну, вот, значит. Вышла я себе. Темень, говорю…