На свободное место - Адамов Аркадий Григорьевич - Страница 94

Но тут у меня на столе неожиданно звонит телефон. Внутренний. Я поспешно снимаю трубку. Говорит Кузьмич. Голос у него, как всегда, невозмутимый, но я улавливаю в нем какое-то непонятное мне напряжение.

— Немедленно кончай допрос и иди ко мне! — приказывает Кузьмич.

И кладет трубку.

— Ну что ж, Николай, — говорю я. — Пока все. Ты прав, каждый должен отвечать только за себя. — И повторяю: — Пока все.

Конвой уводит Совко, а я спешу к Кузьмичу.

У него в кабинете я застаю Углова. Вид у обоих хмурый и встревоженный.

— Плохие новости, — говорит мне Кузьмич. — Только что звонил Албанян. Оказывается, исчез Шпринц.

— А с ним и все бухгалтерские документы касательно операций с пряжей, — добавляет Углов.

— Исчез? — удивленно переспрашиваю я.

— Именно что исчез, — кивает Кузьмич. — Ну, и цепочка оборвана. Все концы в воду.

— Что ж делать?

— Немедленно лететь, — решительно говорит Кузьмич. — Возглавь поиск. Самолет через два часа семнадцать минут. Успеешь.

Прошла всего неделя, как я вернулся с Южноморска. И вот я снова лечу туда. Но ощущение у меня такое, словно я не опять прилетаю, а как бы просто возвращаюсь в хорошо знакомые, чем-то ставшие мне даже близкими места, к близким людям. Я предвкушаю встречу не только с моим новым другом Давудом Мамедовым, но и с Сережей Хромым, с Володей-Жуком, с Сашкой-Рыжим. Впрочем, это все — как получится. Задание у меня сейчас совсем другого рода. Предстоит найти исчезнувшего куда-то Георгия Ивановича Шпринца, найти, если… Впрочем, вряд ли. Скорей всего, сам сбежал, испугался чего-то.

Всю дорогу, пока я лечу, Шпринц стоит у меня перед глазами, маленький, щуплый, вертлявый, с огромной глянцевой лысиной, с узким, лисьим, хитреньким личиком, острым носом, под которым кустятся рыжие усики. Он в черном сатиновом халате. За стеклами очков в тяжелой оправе расплываются испуганные глаза. Ну, куда этот бедолага мог исчезнуть? Мне даже становится его чуточку жаль. Хотя я и понимаю, что, скорей всего, он, конечно, жулик мелкий, пугливый, сам, пожалуй, никогда бы не решившийся на такое крупное преступление, в которое его сейчас втянули. Вот, вот, это уже практически важный вывод. Конечно же его втянули и, может быть даже, заставили. А теперь… Видимо, что-то учуяли. Дымом потянуло из Москвы, паленым. Кто-то все же дал оттуда тревожный сигнал? Но о чем? Об убийстве Семанского? Так Гелий Станиславович об этом уже знал и Шпринца не убирал. Сигнал об аресте Совко и Лехи? Они ведь не знают, что Леха погиб. От кого мог поступить этот сигнал? Ну, допустим, от Барсикова. Хотя нет, он ведь ждал звонка Совко, и об его аресте он не знал. И о Лехе тоже. От Шпринца? Да, от Шпринца сигнал поступить мог. Шпринцу я назвал и Леху, и Совко. Назвал, но вовсе не сказал об аресте Совко и о гибели Лехи. И это, мне кажется, нисколько Гелия Станиславовича не испугало. Так же, как его не испугал и мой приезд, о котором тоже, без сомнения, доложил ему Шпринц. И почему я приехал, он тоже доложил. Ну и что? Нисколько, повторяю, они этого не испугались. Гелий Станиславович безусловно уверен, что от убийства Семанского к нему не протянется ни одна ниточка. И вдруг Шпринц исчезает.

Что же случилось потом, после моего отъезда из Южноморска? Случился арест Барсикова — вот что. Два дня назад. Следовательно, для принятия какого-то решения в связи с этим арестом у них оставался всего один день, вчерашний. Потому что Барсикова я задержал в среду вечером. Могли об этом узнать в Южноморске в тот вечер? Конечно, могли. Если Барсиков, допустим, позже, но в тот же вечер, должен был куда-то прийти, с кем-то встретиться, и не пришел. А впрочем, ну и что, что не пришел? Это еще вовсе не значит, что его арестовали. Для того чтобы узнать об аресте, надо было бы побывать в доме у Купрейчика. Вот там кто-то из жильцов мог бы рассказать про выстрел, например, грохот от которого разнесся небось по всем этажам. Да и увидеть кто-нибудь мог, как из квартиры Купрейчика вывели самого хозяина, а с ним и еще одного человека, у которого были связаны руки, невысокого, пожилого, полного… Словом, по приметам можно было пришедшему легко сообразить, что арестовали именно Барсикова. Да, немало людей, к сожалению, могло видеть все это. К сожалению?.. Как сказать. Ведь если теперь побываем в этом доме мы, то, может быть, узнаем у тех же жильцов, кто интересовался, кто расспрашивал их об этом происшествии, как выглядел этот человек, и сравним, «примерим» его внешность к… кому бы? Тут надо, конечно, подумать, кое-что проверить, прикинуть. Вот всем этим и пусть займутся там, в Москве, надо будет позвонить Кузьмичу.

Итак, скорей всего, кто-то дал сигнал об аресте Барсикова. Вот это уже было опасно. Да ко всему еще арестован и Купрейчик. А что было делать Эдику после того, как тот во всем признался? Отпустить домой? Но признание — это не снятие вины. А главное, Купрейчик, вернувшись и подумав, мог и сам подать сигнал тревоги. Или его мог кто-то посетить, вызвать на встречу и все от него узнать. Кроме того, Купрейчик по чьему-нибудь совету или даже приказу мог принять и всякие другие меры, чтобы замести следы. В конце концов, он мог даже попробовать скрыться. Все могло случиться.

Словом, сигнал об аресте Купрейчика и Барсикова, я уверен, поступил в Южноморск. Поступил он или в среду поздно вечером, или утром в четверг, то есть вчера. И заставил кого-то, скорей всего, конечно, Гелия Станиславовича, принять быстрые и очень точные меры. Ведь точнее исчезновения Шпринца, а вместе с ним и всех бухгалтерских документов ничего не придумаешь. При этом действительно все концы в воду и ухватиться уже решительно не за что. Интересно будет узнать подробности исчезновения.

Я так глубоко задумываюсь, так захватывает меня загадочность, даже драматизм происшествия и вся сложность предстоящего поиска, что даже не замечаю, как проходят два с лишним часа полета, и прихожу в себя только когда стюардесса объявляет о предстоящей посадке и сообщает о погоде в Южноморске.

И вот я уже снова в объятиях Давуда. С ним вместе приехал в аэропорт и Эдик. Обнимаюсь и с ним, хотя мы простились только вчера вечером.

По пути в город, еще в машине, они наперебой рассказывают мне обо всем, что тут случилось. Ну, во-первых, конечно, исчез Шпринц. Но кроме него, оказывается, из известных мне «персонажей», как выражается Эдик, исчез…

— Кто бы ты думал? — загадочным тоном спрашивает он.

Я понимаю, что ответ последует самый неожиданный.

— Не знаю, — на всякий случай отвечаю я.

— Нет, не Гелий Станиславович, совсем не он, — словно угадав мои мысли, смеется Эдик.

Давуд улыбается не менее загадочно.

— Конечно, ты подумал, что Гелий, да? — спрашивает он. — А исчез-то его братец, Василий Прокофьевич, помнишь такого? На рынке торговал.

— Причем, — вмешивается Эдик, — на работе говорят: болен. А дома говорят: «К брату в Москву уехал».

— Ай, ай! — я шутливо качаю головой. — Как же мы с ним разминулись?

— Вы не разминулись, — говорит Эдик, хитро щуря глаза. — Есть данные, что он уехал не в Москву.

— А куда?

— Понимаешь, один человек был у него дома сегодня, — туманно сообщает Давуд. — Сосед. Честный человек. Видит, чемодан, красивый такой чемодан, новый, без которого Василий Прокофьевич в Москву никогда не ездит, стоит на месте. И выходной костюм на месте. А вот охотничьих сапог нет.

— Очень наблюдательный сосед нашелся, — смеюсь я, потом уже задумчиво добавляю: — Интересно. Зачем бы ему вообще исчезать? Он-то какое отношение к этому делу имеет? Как думаешь? — обращаюсь я к Эдику.

— Думаю, сбыт левой продукции, — отвечает он. — Из той самой пряжи. Удобно. На рынке. Большинство покупателей приезжие. Кассы нет, получает наличными…

Наш разговор продолжается уже в управлении, в кабинете Давуда. Я с удовольствием пью душистый чай.

— Ну, а как исчез Шпринц? — спрашиваю я. — Что известно?

— Вчера утром, как всегда, пришел в магазин, — сообщает Эдик. — Кто-то ему позвонил по телефону. И он сразу кинулся в бухгалтерию. Говорит Лиде: «Дайте-ка мне все документы по пряже». Ну, Лида, конечно, выдала. Он забрал и тут же ушел.