Чингиз-Хан - Ян Василий Григорьевич - Страница 62

– Я слушаю, мой господин.

– Мне сказали, что повелитель северных и западных стран Джучи-хан, старший сын Чингизов, получив в удел северные земли Хорезма, идет их покорять.

– Я могу только сказать: кузнецы и медники Гурганджа не отдадут без боя своего города, как это сделали жители Бухары и Самарканда.

– Мне нужно переслать Джучи-хану письмо, но по пути, в песках Кзылкумов, появились отряды, которые нападают на монголов и убивают их. Говорят, что во главе их стоит какой-то "черный всадник" Кара-Бургут на дивном черном коне. Он неуловим. Он появляется неожиданно в разных концах Кзылкумов, делая огромные пробеги, и внезапно бесследно исчезает. В населении пошли слухи, что сам шайтан помогает ему.

– Этот "черный всадник" доказывает, — сказал Хаджи Рахим, — что среди мусульман еще сохранились смелые джигиты.

– Я дам тебе письмо к самому Джучи-хану. Ты спрячешь это письмо так, чтобы ни монгольские караулы, ни "черный всадник" не перехватили его. Иначе ты себя и меня погубишь.

Хаджи Рахим опустил взор. "Что это за письмо, которое может погубить пославшего?" Он поднял глаза. На золотом небе заката переплелись виноградные листья. Махмуд-Ялвач стоял неподвижно, и его взгляд, казалось, протекал в мысли дервиша. Он положил руку на свою бороду, тронутую серебром времени, и легкая улыбка скользнула по устам его.

– Я доставлю письмо Джучи-хану, — сказал Хаджи Рахим, — и никто не прочтет его. Я выдолблю отверстие в моем посохе, вложу туда письмо и залеплю его воском. Но удастся ли добраться до великого хана? Он теперь воюет в Кипчакской степи, где рыщут шайки, убивая встречных. Я подобен букашке, которая здесь ползет у твоих ног по дорожке сада. Что со мной будет, когда я выйду из-под защиты твоей могучей руки? Я не боюсь "черного джигита", но на первой же заставе меня схватит монгольский караул и разрубит на части.

Махмуд-Ялвач нагнулся, поднял с дорожки красного жучка и положил себе на узкую белую ладонь. Жучок торопливо пробежал до конца пальца и, расправив крылышки, полетел.

– Подобно этому жучку, ты проберешься там, где не пройдут тысячи воинов. Ты, как священный дервиш, опять накинешь свой старый плащ, возьмешь покорного осла и нагрузишь его книгами. А чтобы тебя не задержали монгольские заставы, я выдам тебе золотую пайцзу с соколом.

– А что мне делать с моим младшим братом Туганом?

– Ты его возьмешь с собой как ученика. А там, в лагере Джучи-хана, он научится воинскому делу. Станет опытным джигитом. Да будет легка тебе дорога!

– Будь спокоен, я все сделаю.

– Когда ты окончишь свой путь, то помолись за меня, я человек старый, который тебе доброжелательствует.

4. "ЧЕРНЫЙ ВСАДНИК"

Хаджи Рахим и Туган отправились в путь под вечер и примкнули к веренице поселян, возвращавшихся с базара с пустыми корзинами. Постепенно все спутники один за другим свернули в стороны, к своим обгоревшим селениям.

Хаджи Рахим шел ровной, размеренной походкой, напевая по привычке арабские песни, Туган уже сильно вырос. Из-под голубой чалмы, как подобает юноше, выбивался длинный черный завиток волос и падал на плечо. Он закинул за спину дорожный мешок и, опираясь на длинную палку, легко взбегал на встречные холмы и всматривался вдаль, в уходящие в сизую дымку горы, оглядывался кругом, все стараясь заметить, все понять. Он жил теперь полной, счастливой жизнью, казавшейся особенно радостной после тяжелых месяцев, проведенных в мрачном сыром подземелье гурганджской тюрьмы.

Черный осел, поводя длинными ушами, семенил крепкими копытцами. В навьюченных на осла мешках хранились книги и свитки арабских и персидских поэтов и запас еды на несколько дней.

Иногда вдали показывалось облачко пыли, затем из-за деревьев появлялись несколько монгольских всадников, окружавших знатного начальника, "даругу", или охранявших медленно выступавших верблюдов, навьюченных мешками с зерном. Один из монголов отделялся от других, подлетал к Хаджи Рахиму и кричал:

– Ты кто? Куда идешь?

Хаджи Рахим молча сдвигал свою шапку на затылок, и на его лбу показывалась прикрепленная к тонкому обручу золотая пластинка с изображением летящего сокола. Тогда медленно опускалась поднятая рука с плетью, и монгол, воскликнув: "Байартай! Урагш!" 121 , круто поворачивал коня и мчался догонять свой отряд.

А дервиш, надвинув на лоб свою остроконечную шапку, снова шагал и запевал новую песню:

В пустынном месте из-за холма неожиданно вылетели четыре всадника и остановились поперек тропы.

– Стойте! — закричал один из них, старик с глубокими морщинами на загоревшем до черноты лице. — Как твое имя?

– Довольство, простор и благополучие тебе! — ответил дервиш. — Почему тебе нужно мое имя?

– Я узнал тебя! От меня не уйдешь! Ты был писцом у мусульманина Махмуд-Ялвача, постыдно продавшегося монголам. Ты помогал ему грабить народ и за это сейчас испытаешь острое лезвие моего меча.

– В твоих словах две капли чистой истины, а все остальное мутный поток черной лжи.

– Как лжи? — воскликнул яростно старик и вытащил из ножен кривую саблю.

– Верно, что я был писцом у почтенного мусульманина Махмуд-Ялвача, верно, что я достоин смерти и ее увижу, ибо кто сможет убежать от нее? Но я никогда никого не грабил, а только записывал на длинных свитках награбленное монголами и писал прошения всем обиженным, кто приходил к Махмуд-Ялвачу с жалобами и просьбами заступиться.

– Если ты, дервиш, не хочешь потерять здесь же, на этом месте, твой колпак вместе с головой, — продолжал кричать старик, — то ты сейчас же последуешь за нами, и не пробуй убежать.

– Я всегда иду к тем, кто зовет меня, — сказал невозмутимо дервиш. — Но ты мне не сказал твоего имени. На кого мне пожаловаться аллаху, если ты завлечешь нас в пучину гибели?