Чингиз-Хан - Ян Василий Григорьевич - Страница 71

Все кузнецы, и оружейники, и медники, и другие ремесленники, забрав и молотки, и мечи, и копья, грозной толпой направились к дворцу.

Некоторые джандары бросились навстречу и пытались разогнать толпу. Они были избиты и брошены под ноги. Пока кузнецы громили дворец, несколько человек помогали Кара-Кончару раскрыть железные двери тюрьмы. Сторож Назар-бобо, связанный, стоял тут же; он всхлипывал и клялся, что всегда заботился о заключенных, как о своих детях.

Кузнецы быстро открыли железную дверь.

Туган, прибежавший с кузнецами, кричал:

– Скорее вниз, в подземелье! Там остались мои друзья, бессильные, ослепшие от вечной темноты. Некоторые не смогут выбраться, у них отнялись ноги...

Несколько человек спустились в мрачное отверстие подвала.

Оттуда стали выползать заключенные, цепляясь друг за друга, в лохмотьях, грязные, с отросшими длинными ногтями, со спутанными волосами. Ослепшие от многолетней темноты, они стукались головами, все ощупывали руками, плача и смеясь, не веря счастью, что они снова под небом и солнцем, среди свободных людей.

– Идите через базар, — кричали им из толпы. — Пусть все видят, как хорезм-шахи содержали своих подданных! Требуйте, чтобы купцы вам дали чистые рубашки и шаровары.

Кара-Кончар с пылающим факелом шагнул внутрь башни. Оттуда веяло холодом и сыростью. Перед собой он толкнул испуганного, твердившего молитвы сторожа. Тот полез по шатким лесенкам. Сзади следовал Туган и по пути сбивал молотком замки на дверях заключенных. Жалкие, в отрепьях, женщины, изможденные и худые, выходили, шатаясь, держась за стены, и с плачем спускались вниз.

Когда Кара-Кончар поднялся под самый свод крыши, сторож остановился около железной двери. Маленькое квадратное отверстие было защищено железной решеткой.

– Здесь, — сказал он, — содержится "навеки и до смерти" одна женщина из дворцового гарема. Она осмелилась поднять руку на самого шаха Мухаммеда.

– Чего ж ты ждешь? Открой!

– Не гневайся на меня, храбрейший богатырь, но ключ от этой двери хранится у падишаха.

– Значит, у тебя нет ключа?

– Нет, мой повелитель! Нет, мой всевышний аллах!

– Тогда провались к чертям! — и Кара-Кончар сбросил сторожа. С отчаянным воплем полетел он вниз, по пути задевая рухнувшие балки, и скрылся во мраке под визг и лай всполошившихся собак.

Кара-Кончар припал глазом к небольшому отверстию в двери. Он увидел только обрывок старого ковра, освещенный косым лучом солнца.

"Где она? — думал он. — Каморка пуста. Неужели она погибла?"

Вдруг тень скользнула перед ним, и показалось темное лицо. Большие черные глаза впивались пристальным взглядом.

Кара-Кончар давно готовил много прекрасных слов из старых песен, но все они разлетелись, как испуганные пчелы. Он мог только сказать:

– Это я!

Робкий, слабый голос прошептал:

– Освети твое лицо, чтобы я могла тебя узнать.

Кара-Кончар отодвинулся и поднял горевший факел.

– Я узнаю шрам через все лицо от лапы зверя. Это ты, кого никто и ничто не удержит.

– Отойди от двери, сейчас ты будешь на свободе.

Кара-Кончар заметил, как стройная тень очень исхудавшей девушки отступила назад, как легко она опустилась на обрывок пестрого ковра. Луч солнца упал на смуглое, почти голое тело. Его едва прикрывали лохмотья красной ткани и несколько нитей синих бус. Большие черные глаза смотрели мрачно и настороженно.

– Пусти меня, Кара-Кончар, — сказал один из спутников. — Оружейник скорее вскроет замки, чем богатырь Каракумов.

Кузнец отбил молотком замок. Железная дверь подалась. Гюль-Джамал продолжала сидеть, закрываясь руками.

– На мне вся одежда истлела. Я не могу встать перед тобой.

Кара-Кончар отступил и сказал молодому кузнецу:

– Ты не должен смотреть на женщину. Брось ей твой чапан, я тебе подарю другой, шелковый. — Он повернулся и поднялся по узкой полуразрушенной лестнице на крышу башни.

Он увидал кругом клубы дыма; в вихре искр и огня они неслись к облакам. Город пылал. Вокруг городских стен в тучах пыли передвигались отряды всадников. Вдали на башне развевалось белое семихвостое знамя Джучи-хана.

На площадку вышла Гюль-Джамал в синей чалме и мужском чапане, похожая на тонкого, стройного мальчика. С изумлением подняв изогнутые брови, она всматривалась вдаль.

– Что происходит в Гургандже? Что это за страшные люди скачут перед стенами города?

– Война примчалась и сюда, — ответил Кара-Кончар. — Враги осадили Гургандж... Теперь мы с тобой будем всегда бороться рядом. Огонь войны и слезы на твоих печальных глазах нас соединили.

– В этой страшной башне я все забыла и научилась только ненавидеть. Я пойду с тобой всюду, как яростная тигрица, а не прежняя беззаботная Гюль-Джамал...

Кара-Кончар уже не слушал ее слов. Прикрывая глаза рукой, он всматривался в сторону сквозь проносившиеся клубы дыма и пыли.

– Что наделали эти безумцы! Смотри: великая река Джейхун вышла из берегов и движется на нас... Она смывает дома; они разваливаются, как детские игрушки... Смотри — высокие тополя, точно подрубленные, с треском падают... Эти тупоголовые, беспощадные дикари разрушили древнюю плотину, которая уже тысячу лет сдерживала течение могучей многоводной реки 126 ... Теперь река, все сокрушая по пути, зальет и погубит весь многолюдный город... Гюль-Джамал, надо немедленно бежать из этой старой башни: под напором воды она рухнет и нас раздавит...

Уже большая часть города была разрушена беспрерывными штурмами пленных, которых монголы гнали на приступы. Однако жители Гурганджа продолжали защищаться с отчаянной яростью. Монголы брали квартал за кварталом. Привыкшие биться в поле, с коня, монголы с трудом передвигались по узким улицам, заваленным обломками горевших построек, но продолжали упорно наступать и метко поражали защитников длинными стрелами.

Самыми яростными бойцами были ремесленники Гурганджа; они знали, что, в случае плена, их участь предрешена: самых искусных и сильных монголы отошлют на свою далекую родину, а остальных, непригодных, перебьют.

Жены и девушки сражались на стенах и крышах домов рядом со своими отцами, мужьями и братьями. И если кто-либо из них, пораженный стрелой, падал, то женщины бесстрашно складывали перед раненым стенку из кирпичей и земли, чтобы оградить упавших от новых стрел.