Масон - Федоров Алексей Григорьевич - Страница 60

Я размышлял о российской национальной политике, и вдруг вспомнил о стайках чумазых женщин с детьми, одетых в грязные ватные халаты, встречающихся на улицах моего города. Стало понятным, что в Санкт-Петербург внедряются попрошайки из Средней Азии, чтобы отсосать от метрополии соки. Но я не мог понять, для чего их сюда пускали, если страна та, теплая и грязная, гордо заявила, что собирается жить отдельно от России, поплевывая в нашу сторону, без всякого намека на благодарность. Интернационализм мой от таких мыслей быстро выветрился. Я вспомнил, что лишил тех нищих подаяния, но положил монету в шапку русского инвалида-алкоголика, такого же попрошайки. Жестокие слова тогда вырвались из моей глотки:

– У нас своих нищих достаточно! А вы просите у своих баев и курбан-баши!

Сказать-то я сказал эту фразу, а потом размышлял и терзался: а вдруг не справедлив мой укор "просящей руке". Помнится спасла меня сама судьба: поворачивая к магазину "Диета" за дополнительным питанием к нашим напиткам, я увидел скромного просителя со славянской физиономией – это был постоялец здешних мест. Бывший монах, видимо изгнанный из монастыря, а, может быть, человек, работающий под монаха. Но он был точно православный, наш кондовый, сильно подверженный алкоголизму. Сердце мое наполнилось грустью сопереживания, и я вывернул все, что было в карманах для него. Я стремился насытить "руку просящую"!.. И правильно! Только так и надо делать: слушайся зова собственного сердца, а не вселенского фальшивого воя. Помни, где расположена "Зона Российских Интересов!" Нечего просить у нас подаяния – везите хлопок, нефть, курагу…

А уж если вы пустили к себе американцев – тихой сапой ладящих на вашей территории базы надзора за нами – то у них и просите подаяния!..

Опять в голове потекли тексты из очередной моей книги уже написанные. "Дворянство только в первой четверти XVIII века выпестовалось из высших разрядов служилых людей московского периода образования государства Российского. Служилых людей по отечеству, то есть по наследуемому признаку, заносили в Разрядные книги XVII века и Бархатную книгу 1687 года. Но и тут дворянство превращалось в сословие постепенно, а потому не было на Руси крепких традиций сословного почитания. Может быть, такая "разболтанность" мировоззрения и подвигла народ к бунту семнадцатого года и к убиению царя-батюшки".

А вот теперь мы слушаем и не всегда хохочем над выблядками-вещунами, имеющими красную окраску! Недавно один совершенно лысый депутат от коммунистов пугал телезрителей перспективой новой пролетарской революции в 2017 году. Оторвать бы ему язык за такие прогнозы, но без того видно, что мужик тот Богом обижен от рождения…

"В 1766 году дворяне приобрели право иметь корпоративную организацию на уездном уровне – они стали защищать свою честь и достоинство, помогать в том друг другу. До 1762 года важнейшими источниками дворянства была служба отечеству и рождение. А вот уже с 1762 года на первое место вышел сам факт рождения во дворянстве. С 1785 года к тому прибавилось еще несколько поводов: орден и пожалование государем почетного сословного звания. С 1806 года – сюда добавилась ученая степень доктора наук, она давала право на чин VIII класса и на потомственное дворянство, если человек находится на государственной службе. Так что нынешние руководители-выскочки безродные должны помнить о том и с уважением относиться ко всем докторам наук, а сами не пытаться "воровать" почетные звания и степени, пользуясь временным административным правом".

Мы уже расположились с Олегом – с чувством, с толком, с расстановкой собираясь влить в себя известный транквилизатор. Но грусть меня одолела – причем не простая грусть, а мудрствующая, язвящая, словно фашистский плен, если я верно его себе представлял по старым кинофильмам, произведениям знатоков соцреализма. Правда, откровения ради необходимо заметить, что от общение с самим соцреализмом – в любой его форме – у меня всегда открывалась старая язва луковицы двенадцатиперстной кишки. Так что трудно понять точно от чего возникла моя "мудрствующая, язвящая грусть". Я стал вспоминать и анализировать недавние события, постигшие меня на работе в ФОМГ, где я временно осел, окопался. Надо было слегка подработать деньжат – "детишкам на молочишко"…

Русскому человеку, воспитанному на традициях "застоя" и "идеологического прессинга", исходящего от однобокого, скудоумного, а потому рокового большевизма, трудно в чем-нибудь разобраться без "пол-банки". Меня и Олега водоворот традиционной бытовой пошлости такого рода моментально затянул на дно: мы должны были напиться и лечь, как говорится, на грунт. Чего греха таить, как водится в самый неподходящий момент у нас в носовом отсеке взрывалась устаревшая торпеда, уже неоднократно перед тем шмякнутая об бетон скользкого причала. Отвратительный окислитель неполноценной общественной мысли и неуправляемых разумом эмоций вызвал огонь и пламень – его было необходимо срочно и основательно залить. Мы, как многострадальный "Курск" пускали пузыри, не в силах всплыть, но все же сохраняя достоинство отборных рыцарей отечества, пославшего нас без отдыха, прямо с боевого дежурства, развлекать элиту и толстосумов. Потому мы не стали предаваться житейским воспоминаниям наспех, а сперва быстро и примитивно сервировали стол в большой комнате, служащей мне одновременно и гостиной, и столовой, и рабочим кабинетом. Конечно, сперва мы залили воспаленный ум и рваную душу стаканом охлажденного джина с тоником в той пропорции, в которой стали бы смешивать эти два волшебные напитка старые английские пираты, времен досточтимой английской королевы Елизаветы. Но для того надо было быть уверенным, что в те времена умели готовить и газировать "Тоник" прямо там – на морских пиратских судах, сплошь парусниках, с деревянными корпусами и таким же рангоутом. Не известно, как это делали пираты, но нам помогала цивилизация: мы пили джин с отменным газированным лимонным тоником уже по второму стакану и все больше чувствовали себя, если уж не морскими разбойниками, то "летучими голландцами" точно. Казалось, что королева-девственница Елизавета I уже наградила нас, как и старика Дрейка, монаршей милостью и званием адмирала флота Ее Величества. А мы ей в дар – просто так, легким броском с поклоном – подарили испанское золото, отнятое в скоротечном морском бою. Все это был типичный "натуральный обмен", от которого стыдливо отворачивались чванливые хранители законов.

Мысли и фантазия наши устремлялись в вышину также, как и "круглое дерево" рангоута – мачт, стеньг, гафелей, бушприта и так далее… Мысли были немножко пьяные, они неслись в обнимку с фантазией, – это было сплетений и полет двух девственниц, таких же загадочных, как и королева Елизавета… Мы тут же вспомнили и о своих нынешних красавицах – но их-то точно было никак нельзя назвать девственницами – и мы хором выразили сожаление по этому поводу!.. Разочарование пришлось закрепить еще одним стаканом джина. Вот тогда-то и скользнула мысль в сторону моей недавней работы в одном забавном Фонде, как мы его величали в тесном кругу, обязательного медицинского грабежа. Мы даже состряпали ему аббревиатуру – ФОМГ. Получался почти что Фома, теперь оставалось найти и Ярему, тогда складывалась "сладкая парочка". Такие единения намечались и в структуре нашего фонда. Только мои мысли, взяв за руки события, почему-то выстраивались в детективный ряд, значение логики которого неуклонно продвигалось к абсурду…

Я начал как бы от печки, то есть от анализа движения огромного количества "муравьев", ежедневно совершавших суетливую деятельность, не приносящую никакой пользы. Сторонний наблюдатель мог подумать, что муравьи – это скопище пустых женщин. Их собрали в том странном – чуть-чуть не сказал "сраном"! – фонде, как в муравейнике, вроде бы для того, чтобы обеспечивать общее движение к прогрессу. "Пустота" женщин была связана вовсе не с отсутствием у них интеллекта, а только с тем, что их принуждали лить воду своего труда на мельницу, пытавшуюся крутиться без "руля и ветрил". Они и сами не понимали, для чего их там содержат в таком количестве и зачем, собственно говоря, организован весь этот фонд, поедающий страшно много средств, но никакого толку не приносящий здравоохранению и жителям города. Тем не менее, женщины держались за свое рабочее место, продолжая творить что-то неопределенное. Иначе и быть не могло: в социально-генетическом смысле наши телки представляли собой ту пролетарскую пену, которую в семнадцатом году взбаламутили большевики и подняли на поверхность. Теперь из нее одинаково легко отстаивалась заурядность, авантюризм, карьеризм, своекорыстия – качества вообщем-то типичные для общества с кардинально нарушенной стратификацией.