Масон - Федоров Алексей Григорьевич - Страница 73

Я предпочитаю "естественный отбор"! Куда правильнее написать о нашей жизни новую книгу и прославить этих сельских остолопов на век. Заодно оставлю работу литературоведам будущих поколений – они все раскопают, уточнят фамилии, имена и отчества и всех выведут на чистую воду!

Бог сам рано или поздно поставит крест на подонках и паразитах, забывших золотое правило цивилизованного общества: "Живи так, чтобы не мешать жить другим". Вот одного – заместителя директора – уже забили ногами носители черных сил в темном дворе. Говорят, что туда тот явился, провожая свою "тайную пассию", присосавшуюся к члену директората, дабы самой укрепиться в фонде. У злоумышленников не было никакой политической установки. Просто их послал Дьявол для того, чтобы расправиться с человеком, переступившим грань цивилизованной морали. Тут увлечение заурядной пассией – тоже, кстати сказать, с далекой – подвело стареющего козлика с рыжими усиками. Но мне-то до его увлечений дела нет – пусть перетрахает хоть весь ФОМГ, а заодно и фонд имущества, находящийся по соседству… Должны же как-то тешиться и клопы, и паучки, и пиявицы, и прочая мерзопакостная нечесть…

Семену Евгеньевичу Пеньковскому – самовлюбленному демагогу – тоже уже основательно отбили "крышу". Но он и тут не остепенился, а даже наоборот – затеял пошлый адюльтер, конечно, его не украшающий, но потешающий всех окружающих. Он, несчастный, "просит бури, как будто в буре есть покой"!.. "Аристократы от сохи" развлекались как могли…

Володя видел, что в душе у меня закипает гнев, а потому поспешил меня успокоить:

– Александр Георгиевич, не стоит волноваться из-за пустяков. Достойных людей вполне достаточно во всех сферах – они нам помогут!.. Меня беспокоит другое: по моим данным, и за вами с Олегом Марковичем ведется охота. Пока не могу точно сказать, кто инициатор такой акции, но со временем во всем разберусь. Однако меры предосторожности необходимо принять…

Владимир поймал наши взгляды, полные недоумения и сомнения… Естественно, мы не чувствовали за собой таких уж выдающихся грехов, ради которых на нас могла быть организована дорогостоящая "охота". Володя поспешил дать разъяснения:

– В одном я уверен, что слежка организована не ментами, а какой-то частной фирмой. Как ни странно, но такая "любительщина" как раз-то меня и беспокоит больше всего. Дело в том, что непрофессионалы – субъекты весьма увлекающиеся. Они насмотрелись кинобоевиков и спешат во всем походить на "передовой запад". Могут сгоряча угрохать, даже хорошо не подумав о последствиях. И такое случается в России…

Володя оценил эффект воздействия на нас горьких слов. Понял, что мы не обмочились от страха. А причина очень простая: я лично уже пожил на белом свете нимало лет. А древние стоики, например, после шестидесяти лет просто праздновали последний юбилей в кругу друзей, а затем выпивали чашу настоя цикуты. Смерть наступала неотвратимая, но не очень мучительная – как у Сократа. Олег же подумал о том, что так легко он не сдастся: несколько убивцев обязательно собственными руками и ногами отправит на тот свет! Но Владимир имел какие-то собственные, особые, представления на сей счет.

– Конечно, можно "героически повоевать" напоследок. Однако дело не в том. Порядочные люди должны уметь правильно выполнять свою миссию: "зарывать" необходимо подонков, а не подставлять грудь и голову под пули мерзавцев. Я вызвал несколько человек, кстати, они и вам знакомы. Скоро я их вам представлю, тогда и обсудим детали вашей защиты и организации "мышеловки". Но оборона наша должна быть надежной и эффективной.

Мы поговорили еще кое о чем, и Владимир, сославшись на неотложные дела, забрал Анну, только что вернувшуюся с нашими дамами из магазинов, и уехал восвояси. Олежек прилег на диван с последней моей книгой "Мистик", ему очень нравился в ней сам "пасторальный стиль" описания событий. Идиллический сюжет, близкий по форме к буколики, существовавшей в античной поэзии, а потом развитый в европейской литературе почему-то волновал моего друга. Видимо, Олежек начинал стареть.

Я, вообще, очень мало внимания в своих книгах уделял сюжету, считая его лишь "придонным фарватером" прозы. Мне казалось, что истинной красотой всегда отдает "поверхность реки", петляющей среди таинственных зарослей психологии героев – особенностей их восприятия событий, переживаний, буйных или сдержанных реакций. Мне нравилось композиционно решать проблемы человека, продвигающегося к Истине. А эта коварная красавица всегда остается индивидуальной, неокончательной, эгоистичной. В том и кроется секрет неповторимости в образных представлениях, присущих разным людям.

Сейчас Олег наслаждался теми местами романа, где диалог носил пародийно-стихотворный стиль, близкий, по его мнению, к "эклоге". Я сказал "по его мнению" и тут же внутренне захохотал. Писатель часто превращается в отвратительную, завистливую гиену – всегда голодную, охочую до похищения сочных образов, даруемых практически бесплатно окружающими людьми. Я лично больше интересовался патологическими личностями, отлавливая их где угодно и заселял ими свою память, чтобы потом вставить в очередное произведение и с большим смаком наградить "долгой жизнью". Сколько таких уродов мне уже удалось похитить из нашего странного фонда.

Чтобы стоили представления о литературе моего друга Олега, если бы не поправляла ему мозги – тактично и тонко – красавица и большая умница сестра этого повесы. Олег-то совершенно без оснований мнил себя большим специалистом во всех областях науки, литературы и коммерческой практики. Но в литературе он питался только прожеванной его сестрой пищей.

Сестру звали Оля, она была филолог по образованию, и это давало мне возможность изрядно с ее помощью компенсировал дефекты школьного образования. Она, чаще всего, выполняла первую техническую корректуру моих рукописей, тратя порой и дни, и ночи. Конечно, лучше бы она проводила эти ночи со мной – тогда бы работа над романами была более эффективной, да стиль произведений не был бы таким желчным.

Ольга была нашим с Олегом филологическим демоном: она нет – нет, да и кусала нас своими острыми зубками подобно быстрой, стройной змее Эфе. Укусы ее сопровождались выделением яда современной лексикологии, семасиологии и семантики ровно в той дозе, которая не убивала нас сразу, а только вызывала подобие паралича Литля. Не знаю, как у Олега, но мой "однородный член предложения" всегда преобразовывался в "присоединительное значение сочинительного союза" под действием таких укусов. В результате чего откровенно рушилась привычная орфография и синтаксическая ориентация. Неверной рукой, захлебываясь ядовитой мыслью, я начинал писать романы еще быстрее, азартнее и проникновеннее. Печень героев моих произведений при этом дробилась на лексикографические компоненты. На них я взирал уже глазами анатома: трудно затем их было постигать даже самым верным читателям. Фонетика и орфоэпия спотыкалась на заурядностях или, наоборот, на немыслимой вычурности разговорной речи, применяемой мной.

Я поклонялся талантам сестры моего друга настолько самозабвенно, что порой во мне просыпались атавизмы из детства, возникало что-то подобное отношению: "училка – ученик". Правда, я тут же переводил психологическую диаду в сексуальную, и тогда сама собой, без всякого нажима извне, вырабатывалась формула: "кто сверху – кто снизу?" Поскольку наши отношения с Ольгой застревали на платонической фазе – исключительно по ее вине! – то и результаты творчества были посредственные.

Во мне, кажется, даже проклевывалось что-то подобное разновидности мазохизма в той его форме, которая сродни масонству… Оленька, между тем, продолжала подыматься в небеса на воздушном шаре филологического величия. Оттуда, с высоты своих знаний, женщина наблюдая за тем, как медленно, но верно перерождалось верховенство "авторства" в сублимацию "корректорства". Голова у сестры Олега кружилась, воздушный шар распухал, возносился и благополучно лопался. Все оказывались на земле, среди хорошо унавоженной пашни – в тепле и свинстве!