Демидовы - Федоров Евгений Александрович - Страница 79

Богатырь схватил бревно, на котором сидел, и, вертя над лохматой головой, бросился за убийцей.

Отбежав сотню шагов, Бугай запнулся за пень и упал мертвым.

Государственный доверенный офицер Урлих проснулся рано, его отвели в баню, испарили. Гость телом был крепок, упруг и с наслаждением хлестался веником. В бане стоял непереносимый жар, потрескивала каменка: офицер покрякивал от приятного пара и просил: «А нельзя ли еще?»

Демидовский слуга сам обомлел, ахал: «Из господ, а хлещется, как холоп. Ишь сердце какое!»

Распаренный офицер соскочил с полка, рванул дверь, выбежал на воздух и помчался к пруду. С разбегу он нырнул головой в самую глубь. Холоп развел руками: «Вот ирод, что творит!» Офицер остудил в пруду разгоряченное тело, отпил квасу, оделся…

Гостя пригласили к демидовскому столу. Черноглазая служанка проводила его в столовую горницу. Молодка шла впереди, беспокойно оглядываясь. Офицер не утерпел, тронул ее за локоть. Она приостановилась.

— Ты, барин, не очень-то всему верь! — нахмурив брови, прошептала она.

— То есть чему? — затаил дыхание Урлих.

Служанка промолчала, повела круглыми плечами и пошла вперед. Офицер подумал: «Совсем приятная девушка…»

Никита Никитич, одетый в малиновый бархатный кафтан и жабо, в свежем, пышно завитом парике, давно поджидал гостя.

— Как спалось господину офицеру? — поднимая выпученные глаза на гостя, спросил Демидов.

Урлих поклонился и сел за стол против хозяина. За спиной Демидова, держась за возило, стоял дядька в красной рубахе. Насколько был могуч и крепок холоп, настолько жалким и тщедушным выглядел хозяин. Никита Никитич кивнул прислужнице, и она налила в чары вина. Но, глядя на бархатный кафтан и пудреный парик хозяина, гость заметил, что за всем этим внешним лоском скрывались невежество и худые манеры. За желтыми, давно не подрезанными ногтями Никиты Никитича чернела грязь; за едой хозяин чавкал и брызгал слюной; гость еле сдерживал брезгливость. Пил хозяин много и этим еще больше удивлял офицера.

«Паралитик, а пьет за семерых здоровых», — подумал он.

Однако Демидов не хмелел: он хищно поглядывал то на бутыли, то на гостя…

На башне часы заиграли приятную мелодию. Урлих вздрогнул и поднял на хозяина глаза:

— Отколь сии музыкальные куранты взялись у вас?

Демидов шевельнул перстами, на них блеснули драгоценные камни; он скупо ответил:

— Братец наш Акинфий Никитич добыл в иноземщине сии куранты. Из Голландской земли купчишки по наказу привезли…

Гость вспомнил ночную музыку, загадочный шум и внезапно спросил хозяина:

— Ночью почудилось мне, большая вода была; что могло сие означать?

Служанка опустила глаза, теребила краешки передника. Лицо Никиты Никитича побагровело; хозяин надулся индюком и хрипло выдавил:

— Пошто холопы не сказывали мне? Може, беда какая приключилась? Кличьте Щуку!

Слуга-хожалый протопал к двери, с грохотом распахнул ее и рявкнул:

— Щука, черт, хозяин зовет!

Холоп стал на свое место, служанка отошла к двери, притихла. В горницу торопливо вошел кривоногий Щука, сапоги и плисовые штаны его были забрызганы грязью.

Щука по-уставному, как раскольник, поклонился Демидову:

— Беда стряслась, хозяин. Плотину прорвало, да и подвалишки под башней затопли…

— Как так? — Никита Никитич схватился за костыль и застучал зло. — Разор! А еще что?

Щука дышал тяжело и часто, глаза воровски избегали глядеть на офицера; он еще раз поклонился Демидову:

— А еще, хозяин, беглые варнаки убили плотинного. На перелесье нашли тело…

Паралитик вытянул длинную жилистую шею, пучеглазие испугало офицера. Хозяин сипло, как гусак, зашипел:

— Сами видите, господин офицер, как в наших краях опасно живется. Каторжные и варнаки из Сибири бегут, а Каменный Пояс на перепутье, оттого часты беды… Вот оно, насолили Демидовым, разорили плотину… Уйди, холоп, уйди, не могу о бедах слышать!

Щука, пятясь, вышел за дверь.

Демидов залпом осушил чару, закричал:

— Везите на заводишко; и господин офицер, я чаю, заждался к делу приступить…

Хозяина вывезли на обширный двор, озолоченный утренним солнцем. Все блестело: и серебристый пруд, и шпиль башни, и зелень. В корпусах стучали молоты, черным дымом дышали домны. У крыльца бродили куры; хохлатый петух задорно посмотрел на Демидова и прокукарекал. Хозяин ткнул перстом в петуха:

— В котел прохвоста!

Возило остановили посреди двора. Демидов насторожил ухо: отовсюду неслись знакомые, налаженные звуки.

«Ну, слава те господи! — успокоился Никита. — Цепной пес Щука чисто обладил».

Хозяин повернул свое желтое лицо к гостю и сказал вслух:

— Сами видите, ходить я не мастер, искалечен болезнью. Вы, господин офицер, извольте сами оглядеть все, что надумается. Холопишко проводит ваше благородие.

Перед офицером как из-под земли появился Щука.

— Пожалуйте, ваше благородие.

Урлих в сопровождении приказчика обошел мастерские. Огромный, грузный молот падал на раскаленное железо; огненной метелью из-под молота сыпались искры. Кругом рвались белые струи пламени, по песчаным канавкам лился расплавленный металл; среди этого пекла бегали потные, грязные люди и, как демоны, подхватывали на лету белые куски железа; ковшами, как похлебку, разливали чугун. В дверь дуло, а у печей и молота от жары выжигало ресницы, и глаза наливались кровью. Люди были полуголы, по телу катился пот; на разгоряченных людей у печей прямо из ведра хлестали студеной водой.

Офицеру стало не по себе, он быстро пошел к выходу и был рад, когда вышел к пруду.

— Покажите башню! — попросил он Щуку.

Офицер вошел в башню и долго заглядывал вниз; стояла тишина; в решетке виднелась мутная вода.

— Жаль, что затопило, — со вздохом сказал Урлих и пронзительно посмотрел на Щуку. — Погиб народ?

— Никак нет, ваша милость. Народишку тут не доводилось бывать. Клети для меди были, да и те впусте стояли. — Щука стоял тихо, понурив голову.

— А ежели воду вычерпать? — поднял на приказчика глаза офицер.

— Эх, ваше благородие, да ее во сто годов не вычерпаешь.

Офицер выпрямился, стал строг:

— Я тогда пруд спущу!

Демидовский приказчик угрюмо откликнулся:

— Пруд-то не шутка спустить, да тогда завод станет и пушки не отлиты останутся. Вот ведь как! Может, на башню подниметесь?

— Нет.

Быстрым шагом Урлих пошел к себе в горницу и потребовал из конторы записи о литье железа.

Шла третья неделя; питербурхский гость никак не мог проверить конторские записи, все было запутано. В отчаянии офицер метался по горнице и не знал, что предпринять.

Утро и обед Урлих проводил с хозяином. Демидов сидел чинно, важно и все жаловался гостю: донимает доносами злой соседишка Татищев. Урлих отмалчивался.

Из головы не выходило: «Потопил народ Демидов, потопил».

За столом и в горнице по-прежнему прислуживала черноглазая служанка. Офицер только сейчас заметил, до чего у девки длинные да пушистые косы. Ресницы у нее густые и черные.

«Хороша девушка», — подумал он; было приятно глядеть в ее глаза; не стесняясь Демидова, офицер любовался холопкой. Хозяин словно и не замечал этого.

Однажды вечером усталый от работы господин Урлих шел по темному коридору; никого из холопов не было в этот поздний час. Только в хозяйской горнице дверь была приоткрыта, и косой солнечный луч падал на каменный пол коридора.

Офицер хотел прикрыть дверь, подошел и стал, как прикованный. В кресле сидел хозяин без парика, отчего он выглядел болезненнее; слуги за возилом не было. Перед хозяином стояла черноглазая служанка и кончиком фартука утирала глаза. По вздрагиванию плеч девушки Урлих догадался: она плачет. Хозяин меж тем протянул сухую руку и пытался ухватить служанку за подбородок.

— Целуй меня, дурочка. Ну!