Ермак - Федоров Евгений Александрович - Страница 102

Юрко сидит склонясь и думает о Максиме Строганове: ноне господин расщедрился, вынес в глиняном кувшине вино и книгу.

«Вот прими, за службу тебе, — за то, что отыскал новые соляные места. Книжицу сию прочти. Писал ее сэр Ченслор — английский купец, с коим я виделся в Холмогорах и на Москве, а вино выпей, монахи Пыскорского монастыря во поминовение деда Аникия доставили в Чусовские городки. Вино редкое — золотистое, искрометное и плещется в чарах. Из Франкской земли привезено через моря великие…»

Не додумал Юрко своих мыслей — в дверь постучали. Тяжелой поступью вошел Ермак. Розмысл обрадовался.

— Не ждал, и вдруг радость выпала.

Они обнялись, и атаман уставился в книжицу:

— О чем пишется в ней?

— Тут о русских воинах говорится, и хорошее.

— Ну! — глаза Ермака вспыхнули, он схватил Курепу за руку. — Чти, что написано о ратных людях!

Юрко придвинул книгу и глуховатым голосом стал читать:

— «Я думаю, что нет под солнцем людей, столь привычных к суровой жизни, как русские. Никакой холод их не смущает, хотя им приходится проводить в поле по два месяца в такое время, когда стоят морозы. Простой солдат не имеет ни палатки, ни чего-либо иного, чтобы защитить свою голову. Самая большая их защита от непогоды — это войлок, который они выставляют против ветра и непогоды. А если пойдет снег, воин отгребает его, разводит огонь и ложится около него…»

— Истинно так! — подтвердил Ермак. Он придвинулся к Юрко, взял книгу и долго вертел в руках. Перевернув лист, он зорко смотрел в него и стал медленно читать:

— «Сам он живет овсяной мукой, смешанной с холодной водой, и пьет эту воду. Его конь ест зеленые ветки и тому подобное и стоит в открытом холодном поле без крова — и все-таки служит хорошо… Я не знаю страны поблизости от нас, которая могла бы похвалиться такими людьми…»

— И то верно! — сказал Ермак и положил книгу на стол. — Подгоняет меня эта книжица идти в поход. Пора!..

— А за воинство угощу тебя, — потянулся к кувшину Юрко. Он налил в кружки золотистое вино и стукнул: «Чок-чок!..»

Ермак помедлил, а потом поднял кружку и выпил.

— Добр огонек. Ох, и добр! — похвалил он.

— И дознался я, атамане, что есть реки, что текут с Камня, и о тех, которые бегут в сибирскую сторонушку. Вот зри! — розмысл склонился над свитком и стал чертить и рассказывать.

Далеко за полночь розмысл и атаман сидели в тихой горенке и рассуждали о дороге в Сибирь.

Как гром среди ясного неба, появился Ермак перед Строгановым и сказал:

— Ну, Максим Яковлевич, довольно, нажировались казаки на Каме. Ноне идем на Камень.

Строганов по привычке прищурил глаза и сказал спокойно:

— В добрый путь, атамане!

— До пути надобны нам от тебя припасы: и хлеб, и соль, и зелье, и толокно, и холсты.

Строганов сразу побагровел, вскочил и бросился к иконостасу:

— Господи, господи, просвети ум нечестивца, открой очи ему на сиротство наше, на бедность…

Ермака так и подмывало крикнуть господину: «Брось отводить глаза богом. О милости, купчина, просишь, а сам последние жилы с холопов тянешь!». Однако атаман сдержался и сказал хладнокровно:

— Тут, Максим Яковлевич, у бога не вымолишь, придется в твоих амбарах пошарить!

— В амбарах! — выкрикнул гневно господин. — Еще шубы мои потребуйте, опашни, рубахи!

— Нет, то не надобно нам, обойдемся. Матвей Мещеряк, наш хозяин, подсчитал, что надобно. Вот слушай! Три пушки, безоружным — ружья, на каждого казака по три фунта пороха, по три фунта свинца, по три пуда ржаной муки, по два пуда крупы и овсяного толокна, по пуду сухарей, да соли, да половина свиной туши, да по безмену масла на двоих…

— Батюшки! — схатился за голову Максим. — Приказчики!

— Не кричи! — насупился Ермак. — Не дашь, так пожалеешь! — в голосе атамана была угроза.

— Так ты с казаками гызом похотел мое добро взять? Не дам, не дам! — затопал Максим, и на губах его выступила пена.

Выждав, гость резко и кратко сказал:

— А хоть и гызом. Возьмем! — круто повернулся и, стуча подкованными сапогами, ушел.

Вбежали приказчики, остановились у порога. Господин полулежал в кресле, раскинув ноги, с расстегнутым воротом рубашки.

— Все! — хрипло сказал он и ткнул перстом в старшего управителя: — Ты поди, открой амбары. Казакам добришко наше понадобилось…

Хочешь не хочешь, а пришлось открыть амбары. Хозяин укрылся в дальние покои и никого не пожелал видеть. Приказчик Куроедов стал на пороге амбара и отрезал:

— За дверь ни шагу. Я тут хозяин, что дам, то и хорошо! Хвалите господа!

Матвей Мещеряк, приземистый, широкий, подошел к приказчику с потемневшими глазами:

— А ну, убирайся отсюда! Мы не воры. На такое дело решились, а ты толокно жалеешь!

Казаки подступили скопом.

— Молись, ирод!

— Братцы, братцы, да нешто я супротив. Имейте разум! — взмолился Куроедов.

Худо довелось бы ему, да поспел Максим Строганов. Он молча прошел к амбарам. Казак Колесо зазевался, не дал господину дорогу.

— Что стоишь, медведище! Не видишь, кто идет!

Казак свысока посмотрел на господина, молча уступил дорогу. Строганов поднялся на приступочку и строго крикнул:

— Не трожь моего верного холопа! Раздеть меня удумали?

— Не сбеднеешь, а раззор не пустим. Плывем, слышь-ко, в Сибирь, край дальний. Давай припасы!

Круг казачий заколыхался, — к амбарам шел Ермак. Он шел неторопливо, а глаза были злы и темны. Подходя к Строганову, прожег его взглядом.

Максим понял этот взгляд, выхватил из кармана огромный ключ и подал атаману:

— Бери, как договорились… Приказчики! — закричал он. — Выдать все по уговору. И хорунки дать и образа. Без бога не до порога. А порог татарского царства эвон где, отсюда не видать… Бери, атаман! — он вдруг обмяк, хотел что-то сказать, да перехватило горло. Однако встряхнулся, вновь овладел собой и крикнул казачеству: — В долг даю. Чаю, при удаче разберемся…

— Разберемся! — отозвались казаки.

Максим степенно сошел с приступочки, и повольники на сей раз учтиво дали ему дорогу…

На реке день и ночь стучали топоры. В темень жгли костры. Торопился кормщик Пимен подготовиться в путь. Варничные женки шили паруса. В амбарах приказчики меряли лукошками зерно, взвешивали на безменах толокно, порох, свинец, а казаки с тугими мешками торопились на струги, которые оседали все глубже и глубже в прозрачную воду. От варниц и рудников сбежались люди, серые, злые, и просили:

— Нам Ярма-к-а! Бать-ко! Где ты, батько, возьми до войска.

Атаман многих узнавал в лицо и радовался:

— Смел. Такие нам нужны!

Просились в дружину углежоги, лесорубы, солевары, горщики, варничные ярыжки. Строганов соглашался на триста человек. И был рад, когда приходили самые буйные, упрямые и люто его ненавидевшие.

Писец Андрейко Мулдышка кинулся в ноги атаману:

— Гони его, батька, то не человек, а песья душа. Гони его! — кричали варничные. Но Мулдышка жалобно просил:

— Делом заслужу старые вины. Сам каюсь во грехах своих! — он унизительно кланялся громаде. И вид у него был жалкий, скорбный. — Писчик я, грамоту разумею сложить.

Ермак обрадовался:

— Казаки, писчик нам потребен. Берем! А заскулит иль оборотнем станет, в куль да в воду!

— И то верно, батько! Берем!..

Атаманы тем временем верстали работных в сотни. Ермак строго следил за порядком. Сбивалось войско. В каждой сотне — сотник, пятидесятники, десятники и знаменщик со знаменем.

Были еще пушкари, оружейники, швальники. И еще при дружине были трубачи, барабанщики, литаврщики и зурначи.

У кого не было пищалей, ружей, появились луки с колчанами, набитыми стрелами. Имелись копейщики, и были просто лесные мужики с дубинами, окованными железом.

— Нам только до первой драки, а там и доспехи добудем! — говорили они.

А струги садились все глубже и глубже. Мещеряк жаден, и велел набить на борта насады. Погрузили много и чуть на дно не пошли. Оставили часть припасов.