Ермак - Федоров Евгений Александрович - Страница 75

«Крепость! — тревожно подумал наместник. — Однако же бояре хитры и злопамятны, их жало и через тыны пролезет!»

Ворота раскрылись, и колымага, грохоча окованными колесами по бревенчатой мостовой, приблизилась к дворцовой площади. Отсюда приходилось идти пешим. Кряхтя вылез Ромодановский из колымаги и поразился оживлению перед палатами. Тут толпились молодцы из отчаянных голов, одетые в простые сермяги, обедневшие дети боярские, мелкопоместные дворяне. Хотя Ромодановский родом был и не знатен, но льнул к боярству. Среди прибылых в слободу толкался молодец лет двадцать, кудряв, красив собой. Все расступались перед этим юношей, одетым в богатую ферязь, на которой вместо пуговиц сверкали драгоценные камни. Было что-то женоподобное, неприятное в движениях этого самоуверенного царедворца.

«Басманов, царский любимец! — догадался наместник и уже загодя приготовил угодливую улыбку. — Глядишь, сгодится».

Вот и дворец. Перед резным крыльцом толпились нищеброды. Они гнусаво распевали псалмы, истово крестились, каждый старался протиснуться вперед и показать свои страшные язвы. Дворецкий, стоя на нижней ступеньке крыльца, раздавал от царского имени медные грошики и ломти хлеба. Нищие толкались, бранились, спорили. Слуга разгневался:

— Жадничаете. Ах, окаянные! Зайдется душа, — медведя с цепи спущу на вас!

Сразу смолкло. В наступившей тишине на самом деле послышался медвежий рев. Для царской потехи не одного зверя держали в клетках.

Ромодановский со страхом взглянул на мрачные стрельчатые окна дворца. Ему показалось, будто мелькнула тень Грозного.

После долгих усилий гостю удалось добраться до спальничего. Наместник низко поклонился ему:

— Прибыл до великого государя с важной вестью. Тешу себя счастьем увидеть светлый лик государя.

Спальничий высокомерно взглянул на приезжего и снисходительно ответил:

— Счастье, человече, не зернышко — из-под жернова целым не выскочит.

— Это верно, — согласился Ромодановский, — при счастье и петушок яичко снесет, а при несчастье и жук забодает. Помоги да уму-разуму научи, в долгу не останусь, — опять низко поклонился он.

— Ныне великий государь к вечерне пойдет. Некогда. Иди к дворне в терем и жди…

Пришлось покориться.

Когда заблаговестили, пермский гость вышел на площадь и тут, у собора, решил подстеречь царский выход на богомолье. Но царь и опричники не вышли на благовест. Время тянулось долго. Наступили сумерки. Из-за рощи поднялись золотые рога месяца. И тут началась суматоха, из теремов все торопились к собору.

«Как же я проспал? — с досадой думал усталый наместник. — Неужто уже с вечерни государь возвращается?» Он проворно надел однорядку и заторопился к храму. То, что увидел пермяк, потрясло его. Ему почудилось, что он попал в мрачный монастырь. Из собора по направлению ко дворцу двигались попарно молодцы, одетые в шлыки и черные рясы, с горящими восковыми свечами в руках. Впереди всех шел царь, одетый иноком. Он еле передвигал ноги, опираясь на жезл. Глаза его, большие и пронзительные, блестели лихорадочным огнем. Лицо истощенное, бледное и потное. Бородка висела жидкими клочьями. Ромодановский ужаснулся: «Ох, господи, и это в сорок лет!»

Иван Васильевич перебирал черные четки и глухо боромотал:

— Упокой, боже, души побитых мною… И что поделаешь, господи, ты уж знаешь, что я хотел славы и крепости моей державе. Кто стал против сего, тот становился врагом нашим… Помяни их, господи, во царствии твоем…

Благовест смолк, среди мрачного безмолвия слышался треск свечей.

Позади царя шел широкоплечий, с рыжей бородой, богатырь.

«Малюта Скуратов», — со страхом признал наместник в монахе опричника и прижался к стене.

Но глаза Грозного нашли его там. Царь подозрительно посмотрел на Ромодановского и узнал его.

— Ты как тут оказался? — скрипуче спросил он, и худые длинные пальцы крепко сжали посох.

Наместник встал на колени:

— Прости, великий государь, дела неотложные поторопили к тебе…

Иван взмахнул рукой:

— Брысь, дела пусть московские бояре вершат, а я тут горький инок. Уйди…

Из глаз Ромодановского выкатились слезы жалости. Он молча склонил голову и покорился судьбе. Но вдруг Грозный остановился, поманил его к себе.

— О чем хлопочешь, человече? — страшными глазами он уставился на Ромодановского.

— Из Пермской земли спешил, великий государь. Грамоту от хана Кучума привез…

Глаза Грозного вспыхнули ярче, он сбросил шлык. Длинные редкие волосы с ранней проседью разметались по ветру.

— А, Сибирь, вотчина наша! — оживленно заговорил он. — Ты, Малюта, приведи ноне сего посланца ко мне, ноне, непременно…

Скуратов пытливо посмотрел на Ромодановского:

— Жди, приду за тобой!

Мрачная вереница иноков двинулась дальше. Долго не мог опомниться наместник, на лбу выступил холодный пот. Перед взором все еще маячила сильная, грузная фигура Малюты Скуратова, и по-страшному звучали слова: «Жди, приду за тобой!»

В людском тереме гость сел за стол и затих. На душе у него было смутно, тревожно. Склонясь над столешницей, он незаметно задремал.

В полночь его растолкали властные, сильные руки. Ромодановский открыл глаза, — перед ним стоял Скуратов.

— Торопись, наместник, да захвати грамоту сибирскую. Государь поджидает тебя, — спокойным и добрым голосом заговорил опричник. — Да ты не бойся, я только для бояр страшен. Они и россказни распустили про меня, зверем зовут…

Пермяк поклонился Скуратову:

— Спасибо, Григорий Лукьянович, за ободрение. Не верю я боярским россказням, — поднял он на опричника спокойные глаза.

И впрямь, в обычном кафтане Малюта весьма походил на радушного бородатого мужика. Лицо его светилось простотой, душевностью.

— Чем это ты занозил царское сердце? — спросил он. — Не терпит свидеться с тобой.

— Грамоту от сибирского салтана привез…

— Сибирь, дальняя сторонушка! — обронил Скуратов. — Дивен край… Нам бы его…

Он неторопливо провел пермяка во дворец, и долгими ходами и переходами они пришли к узенькой двери.

— Тут поджидает, — тихо шепнул он и постучал. — Ты иди, а я тут посторожу. Вот моя местина, — показал он на лавку, покрытую войлочной кошмой. — Тут и стерегу нашего батюшку.

В небольшой горенке перед киотом мерцали лампады. Невозмутимая тишина наполняла царский покой. Иван Васильевич сидел в кресле, устало склонив голову. Бледное лицо его оживляли большие быстрые глаза. На царе — желтый становой кафтан, стеганный в клетку и подбитый голубым шелком. Восемь шелковых завязок с длинными кистями висели вдоль разреза. Всех устрашающий посох стоял прислоненным к стене, а колпак, украшенный редким изумрудом, лежал на столе.

Иван Васильевич приветливо улыбнулся вошедшему:

— Ну, вот и свиделись. Будто угадал ты мои думки, давно поджидал вестей из сибирской стороны. Борзо перечил Кучумка… Худо, знать, ему приходится, коли вспомнил о нас, бедных! — горькая усмешка прошла по тонким губам Грозного. — Татары всегда хитрили перед Русью, а этот самый лукавый из лукавых. Ну, подойди поближе!

Ромодановский приблизился, низко поклонился.

— Я тож так думаю, государь, что плохо хану ныне, если о Москве вспомнил, — в дрожащих руках наместник держал свиток с большой печатью.

— Ну, зачти, что пишет он? — сказал Грозный и весь насторожился.

Пальцы пермяка не слушались, а мысли неслись бешено, сменяя одна другую: «По всему видать, немощен царь, вишь, как осунулся, хил стал. Подкосила, ой сильно подкосила измена Курбского!.. А Кучумка пишет дерзко. Страшно!». Наконец он справился и развернул свиток.

— Думному дьяку надлежит то зачесть, ну да ладно, — вяло махнул рукой Иван Васильевич. — Читай раздельно!

Ромодановский громко стал читать ханскую грамоту:

— "Бог богат!

Вольный человек, Кучум царь, слыхали мы, что ты, великий князь и белый царь, силен и справедлив есть"…

Начало Грозному понравилось, он провел перстами по остаткам бороды, на лице появился легкий румянец.