Ермак - Федоров Евгений Александрович - Страница 83

За беками ехали трубачи и барабанщики, а за ними спешила огромная толпа любопытных татар. Когда поезд посла приблизился к воротам Искера, трубачи пронзительно затрубили, а потом глашатай возвестил:

— Приехал посланец Москвы! Слушайте, слушайте, правоверные, отныне Сибирь и Русь — единая сила против врагов великого и благочестивого хана Кучума! Да будет благословенно имя его во всех веках и по всей вселенной!

Толпа о чем-то громко шумела, а беки сошли с коней и почтительно склонились перед русским послом. Третьяк каждому из них низко поклонился.

— Да будет благословен твой приезд, посланец великого и могучего царства! — громко произнес старший из беков.

Третьяк понял, как нуждается Сибирь в славе Руси. Он хорошо знал татарский язык и со всей важностью ответил на приветствие, чтобы слышали все:

— Русь сильна! Мы вступили в дружбу с вами, и кто посмеет после этого грозить вам? Великий государь всея Руси Иван Васильевич жалует брата своего Кучума любовью!

— Алла! Алла! — закричали в толпе. Но тут загрохотали барабаны, защелкал бич, — громадного роста татарин, одетый в зеленый халат, теснил толпу, давая проход шествию.

Послу подвели белоснежного коня с высоким седлом, обшитым тисненым ярким сафьяном. — Это дар хана благородному посланцу русского царя! — важно оповестил старший мурза.

Опять заиграли трубы, загрохотали барабаны. Русский посол легко поднялся в седло, и пышное шествие тронулось. В толпе пуще закричали. Лучники, состязаясь в своем искусстве, пустили сотни стрел в голубое небо. Над распахнутыми воротами Искера раскачивался пестрый персидский ковер, а вдоль узких уличек шумела все та же неугомонная, говорливая толпа.

Русский посол в малиновом кафтане, в сопровождении беков медленно продвигался среди народа, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. Обходительность посла, его молодое, румяное лицо, обрамленное золотистой кудрявой бородкой, большие синие глаза пришлись по душе татарам. Толпа неистовствовала от восторга…

Хан принял Третьяка Чебукова со всеми почестями в своей огромной белой юрте. Кучум сидел на возвышении, покрытом золотой парчей, в окружении знатных мурз и беков.

Русский посол статной поступью вошел в тронную и, остановясь неподалеку от хана, отвесил ему глубокий поклон. В глазах Кучума промелькнуло самодовольство.

— По велению моего государя, великого князя всея Руси, — торжественно начал Третьяк, — кланяюсь мудрому хану Сибири, потомку могущественного Батыя. Брат твой и великий государь Иван Васильевич спрашивает, здоров ли преславный хан?

Кучум улыбнулся, весело обежал взором толпившихся мурз и не менее величаво ответил:

— Хвала аллаху, здоров. Мои имамы каждодневно возносят молитвы о здравии брата моего, великого государя Руси. Здоров ли он?

Слуги посла положили у ног хана царские поминки: три штуки красного сукна, золотые кубки и перстни с глазками лазури. Хан схватил кубки и стал рассматривать.

— Мои златокузнецы делают запястья тонкие и полные сверканья, и чаши серебряные, — сказал Кучум, — но таких узорчатых кубков я не видел…

Разговор длился недолго. Посол понял, что состоялось первое знакомство с ханом. Грамоту Грозного и рукопись шерти он решил вручить позднее.

На закате Третьяку отвели юрту, ту самую, в которой когда-то жил приказный Куров. Оставшись наедине со слугами, посол наказал им:

— Помните, холопы, русскую пословицу: речь — серебро, а молчание — золото. Будьте учтивы в чужой земле, меньше говорите и больше слушайте и запоминайте…

Пока Чебуков отдыхал после утомительной дороги, бек Гаймуса тем временем добрался до Кучума и со всеми подробностями рассказал ему, что видел в Москве. Они сидели в шатре вдвоем, но осторожный бек подошел к шелковым пологам, заглянул за них — не подслушивает ли кто, и сообщил о гонцах, которых он тайно засылал к Девлет-Гирею:

— Он сказал, что весной опять придет на Русь, потопчет и пожжет все. Хан напомнит им времена Тимучина!

Гаймуса ждал ханской радости и награды, но Кучум сидел задумчивый и мрачный. Долго ждал бек, пока хан скажет свое слово. Наконец Кучум коротко пригрозил:

— Голову сниму с тебя, если кто узнает об этом! Пошел вон!

Он прогнал Гаймусу, не сказав ему похвалы и не дав награды.

«Как несправедливы ханы и властители судеб человеческих!» — обиженно подумал бек и затаил злобу, но не против хана, а против русского посла, которого он считапл виновником всего случившегося.

Он не знал, что Кучум обрадовался вести, воспрянул духом и пожалел посланную дань — тысячу соболей. Сейчас Кучум терпеливо ждал вестей от тайджи-царевича Маметкула, которого послал покарать непокорные улусы, восставшие против ислама.

День тянулся за днем, с полунощных стран прилетели холодные ветры, сорвали в рощах последние листья и своим ледяным дыханием сковали лужицы. Под ногами захрустел первый ледок, и тогда по звонкой дороге прискакал гонец от Маметкула.

Загнанный конь упал у белой юрты Кучума, но лучник вскочил и, добежав до двери юрты, распахнул полог, задыхаясь крикнул:

— Великий, всемогущий хан, мы повергли врагов твоих. Радуйся! — и сам повалился у порога от утомления…

Царевич вернулся в Искер победителем. За его конями, привязанные арканами к хвостам, тащились десять самых непреклонных противников ислама.

Маметкул хвастливо объявил хану:

— Я досыта напоил кровью землю, в которой покоится прах святых. А этих непокорных я привел к тебе на суд, хан!

При стечении народа десяти идоломольцам отрубили головы и воткнули их на остроколье у юрты Кучума. Перед каждой мертвой головой останавливался хан и зло говорил:

— Теперь больше не будешь меня поносить, мурза Арслан! Так будет со всяким, кто подымет руку на своего хана!

— Наконец-то насытил ты свою жадность, бек Абдулла. Я знаю о чем ты думал, когда поднимал кочевников. Ты думал о дороге в Искер!

Хан напомнил каждому врагу своему старые обиды. Заметно постаревший, с отвисшей слюнявой губой, он весь дрожал от сладострастья, видя кровоточащие головы противников. И в то же время старик был жалок в своей жестокости. Тайджи поморщился и подумал: «Он стал совсем дряхл. Борода стала редкой, и глаза слезятся. Стар, стар хан Кучум!».

А с высоких минаретов только что отстроенных мечетей муллы звонко оповещали:

— Я ху! Я хак! Ля иллях илла ху!

Имамы, сеиды, шейх Хаким торжествовали. Хан ласково ввел племянника Маметкула в свой шатер и посадил рядом на пышных подушках. Думчий Карача приказал слугам и наложницам порадовать победителей.

Зажгли курильницы, благовонный аромат наполнил покои. Прововные слуги со смуглыми лицами принесли чаши, наполненные аракчой, и поставили перед мурзаками и беками, прибывшими на пир. Кучуму и Маметкулу поднесли золотые кубки — дар московского царя. Тайджи весело сказал:

— Будем пить из них и покончим с последним врагом нашим!

— Покончим! — согласился хан.

Никто не понял смысла их речи, но стоявший в толпе Аиса заметил, как радостно блеснули глаза бека Гаймусы.

Думчий что-то выкрикнул. Раздвинулся серебристый полог, в покой, резвясь, вбежали наложницы и стали плясать. Их гибкие тела колыхались, как цветы под дуновением ветра.

Хан привычно-равнодушно глядел на пляску, и вдруг взор его затуманился, глаза перестали различать лица и все для него как бы ушло в тень. Неподвижно, с каменным лицом сидел хан и уж не видел ни беков, ни наложниц. Другое было перед ним…

— Довольно на сегодня пляски! — жестко объявил хан. — Я покажу вам более занятное, чем наложницы. Поэвать сюда русского посла!

Сам думчий и много слуг с ним поспешили к юрте Третьяка. Посол уже догадывался о беде. Смутная тревога овладела им.

«Что-то случилось!» — подумал он, надел парчовый кафтан, пристегнул к нему козырь, расшитый жемчугом, к поясу подвязал саблю и протянул руку к высокой бобровой шапке…

В эту минуту в юрту вбежали возбужденные татары.

— Хан зовет к себе! — закричал Карача.