Дракон Фаунил - Худ Дэниел - Страница 17

Так в чем же проблема?

Лайам сознавал, что эти мысли уводят его в сторону от насущных задач, но думать о леди Неквер ему было приятно.

Через какое‑то время размышления Лайама были прерваны звуком тяжелых шагов и голосом госпожи Доркас. Почтенная домохозяйка говорила намеренно громко и несколько раз повторила «эдил Кессиас». Она явно старалась предупредить своего постояльца. Лайам поспешно вскочил с тюфяка и отворил дверь прежде, чем посетитель успел постучать.

– Ренфорд! – произнес Кессиас, удивленно моргнув. – Это прекрасно, что я вас застал. Я к вам.

– Я так и понял, эдил Кессиас. Пожалуйста, заходите.

Лайам улыбнулся хозяйке дома, которая обеспокоено топталась на лестнице и делала ему большие глаза.

– Спасибо, что показали эдилу дорогу, госпожа Доркас.

Он намеренно подчеркнул правильное произношение слова.

– Боюсь, эдил, вы изрядно перепугали мою хозяйку, – продолжил Лайам, решительно затворив дверь. – Она думает, что вы собираетесь арестовать меня за убийство мастера Танаквиля.

Кессиас пригладил аккуратно подстриженную бороду и со спокойным любопытством оглядел мансарду.

– По правде говоря, Ренфорд, я могу это сделать. Я сегодня ознакомился с неким любопытным пергаментом.

Эдил остановился у стола, лениво поворошил лежащие там бумаги и мимоходом глянул в окно. Лайам прислонился к дверному косяку, стараясь принять непринужденную позу.

– И? – произнес он как можно небрежнее.

– И? Что – и? Ах, да. Я говорю – очень любопытный пергамент. Любопытнее самых любопытных. Это завещание мастера Танаквиля, написанное непосредственно в канцелярии герцога и заверенное личной печатью его высочества. Очень любопытное завещание.

– И что же в нем любопытного, эдил Кессиас?

Эдила явно интересовало что‑то, лежащее на столе.

– Ренфорд, вы – ученый? – внезапно спросил он.

– Я получил какое‑то образование… – начал Лайам, стараясь разглядеть из своего далека, какую бумагу эдил изучает.

– Похоже, Ренфорд, что Тарквин очень любил ученых. Он оставил все вам.

– Что?! – Лайам был настолько поражен, что с него слетела вся его деланная непринужденность. – Тарквин оставил все мне?!

– Участок, деньги, имущество – все. Вы удивлены?

– Еще бы! – От волнения Лайам стал заикаться. – Мы были едва знакомы!

– Похоже, вы все‑таки были ему ближе, чем кто‑либо другой. Это, дорогой Ренфорд, – уже улика, это сильный ход против вас.

Лайам почувствовал, что земля разверзается у него под ногами. Но тем не менее его голова заработала четко и ясно.

– Знаете, в давние годы, когда еще только‑только учреждался ваш титул, досточтимый эдил, существовало одно – теперь полузабытое – правило: если обвинение против кого‑то находили ложным, то обвинителя признавали виновным в содеянном преступлении, – холодно произнес Лайам.

Кессиас хмыкнул.

– Я так и думал, что вы, как книгочей, должны это знать. Но я также думал, что ученому человеку должно быть известно и еще кое‑что: на действия стражей правопорядка это правило не распространяется. Потому что иначе их работа просто застопорится. Ну как?

Задетый за живое Лайам вспыхнул. Ему и в голову не приходило, что грубоватый эдил может разбираться в юридических тонкостях. Он невольно сжал кулаки, но промолчал. Кессиас же тем временем продолжал говорить:

– Должен признаться, Ренфорд, я шел сюда с намерением застукать вас на горячем. Я полагал, что, услышав о завещании, вы запаникуете и что, если надавить как следует, вас нетрудно будет сломать. Но теперь мне кажется, что я ошибался. Вы – скверный актер, Ренфорд, слишком скверный для расчетливого убийцы. И еще я обнаружил вот эту писульку.

Эдил приподнял лист бумаги. В голосе его звучало лишь легкое любопытство.

– Меня она здорово удивила. Зачем бы ученому выписывать в столбик имена знакомых убитого, снабжая их подробными примечаниями? Зачем ему составлять перечень всех, кто посещал чародея в последние дни? Ну правда ведь – странно? Я почти готов утверждать, что этот ученый от нечего делать взял и составил список всех тех, кто мог бы прикончить старика. Я прав?

Кессиас усмехнулся. Лайам нахмурился, но ничего не сказал.

– Вы, случайно, не догадываетесь, зачем бы ученому заниматься такой ерундой?

– Возможно, – медленно произнес Лайам, стараясь сдержать гнев (он злился прежде всего на себя за то, что не потрудился прибрать злополучный список), – возможно, этому ученому показалось, что местный эдил чересчур глуп, чтобы найти убийцу, и он решил взяться за эту работу сам.

Кессиас расхохотался, заполнив чердачное помещение раскатами смеха. Он хлопнул себя по колену, не выпуская списка из рук.

– Верно! Возможно, он так и подумал! Именно так! О, вы необычный убийца, Ренфорд, необычный убийца!

Продолжая смеяться, эдил аккуратно свернул список вчетверо и сунул за пазуху. Лайам не мог сообразить, как ему быть, а потому просто ждал, когда Кессиас отсмеется.

– Пошли, Ренфорд, – в конце концов сказал эдил. – Перекусим где‑нибудь вместе.

На улице по‑прежнему моросило, но Кессиас выбрал одну из соседних таверн, так что они не успели промокнуть. Лайам присел к дощатому столику, с бессознательным недоверием наблюдая, как эдил, грозно хмурясь, шагает к стойке, чтобы заказать пиво и еду. Хозяин таверны принял заказ. Эдил все с тем же серьезным видом вернулся к Лайаму.

– Итак, глаза, привыкшие шарить по книгам, теперь выискивают убийцу?

Лайам кивнул. Ему очень хотелось знать, что на уме у этого мнимого простака.

– По правде говоря, Ренфорд, мне это не нравится. Я вовсе не уверен, что мне это надо – чтобы вы мутили тут воду. Я знаю, что вы считаете меня чуть ли не клоуном, – он вскинул руку, предупреждая протесты Лайама, – и, возможно, у вас есть на то право. Я не отличаюсь орлиной зоркостью и не умею читать в сердцах. Я – человек простой, и мне далеко до ученого, каким бы недотепой тот ни казался. Но при всем при том я – эдил.

– И что это означает?

Эпитет, которым его наградили, крепко задел Лайама. Ему нелегко было сдерживать раздражение, и Лайам, чтобы отвлечься, стал барабанить пальцами по столу.

– Это означает, что я не особо склонен позволять вам вести этот розыск. Однако вы в одиночку успели составить такой список подозреваемых, какого мне никогда не составить, и вы лучше всех знали убитого старика. Может быть, не так уж и хорошо, но лучше, чем кто‑то другой. И потому я думаю, что не стану убирать вас с дороги.

– И что же?

Лайам едва сдержался, чтобы не наорать на служанку, которая слишком медленно расставляла на столе глиняные пивные кружки, корзинку с хлебом и солью и тарелку с горкой сваренных вкрутую яиц. Эдил тут же осушил половину своей кружки, крепко посолил хлебный ломоть, потом очистил яйцо и принялся жадно закусывать. Лайаму пришлось ждать, пока он не оросит свою глотку новым добрым глотком. Наконец Кессиас заговорил:

– А то, Ренфорд, что в результате обнаружится, что вы носитесь по городу, суете во все нос и мешаете мне работать. И, – произнес Кессиас, многозначительно взмахнув новым полуочищенным яйцом, – вы обнаружите, что я делаю то же самое.

Лайам тоже меланхолически принялся за еду. Он понял, куда клонит эдил, и его раздражение отчасти улеглось.

– Значит, выходит, что мы стоим друг у друга на дороге, эдил. Если кто‑нибудь из нас не придумает, что с этим делать, мы будем испытывать затруднения.

– По правде говоря, затруднения – это слишком мягкое слово. Чересчур мягкое, да.

– Тогда что же нам делать?

Кессиас ответил не сразу – на этот раз он выжидал, пока медлительная служанка разместит на столе два деревянных блюда с горячими пирогами.

– Я могу приказать вам не вмешиваться, – сказал эдил, сложив пальцы домиком и внимательно глядя на Лайама. Потом он махнул рукой и рассмеялся. – Но у меня хватает ума понять, что вы мне не подчинитесь. Скажите, вы решили влезть в это дело всерьез? Или просто возитесь с ним из научного любопытства?