Книга русских инородных сказок - 1 - Фрай Макс - Страница 16

16

21. Вновь трижды то же испытание, реакция героя на этот раз положительная

Испытатель предоставляет себя в распоряжение героя, осуществляя этим спасение от погони

Таксист поворачивает к нам свой прокуренный лик, и я с досадой узнаю в нем давешнего Испытателя. Здравствуй, жопа, новый год! Приехали, называется…

Вновь трижды свершается Испытание; я уже почти ничего не соображаю: что за Испытание такое? Неужели то же, что уже было прежде? Но ведь прежде никакого Испытания толком и не было… Или все-таки было?

Ничего не понимаю, словом.

Зато реакция моя на этот раз положительная. Не могу сказать, в чем это выражается. Просто вот — положительная реакция. Словно бы анализы сдал в венерологическом диспансере. Испытатель предоставляет себя в мое распоряжение, осуществляет этим спасение от Погони, как и было предсказано.

Спасшись от Погони, я возвращаюсь наконец домой и обрушиваюсь на диван. Искомый Персонаж идет на кухню и ставит чайник.

— А что, хлеба ты не купил? — ворчит он, грохоча дверцами моих кухонных тайников. — Надо было по дороге…

Господи, неужели он собирается тут жить? Вместе со мной, в однокомнатной хрущевке? И это у них называется «счастливый конец»?!

По-моему, херня какая-то получилась.

Но они говорят: сказка.

Сказочники, блин.

Ублюдки.

Ненавижу.

Елена Хаецкая

ИЗ ПОВЕСТИ «ГУЛЯКИ СТАРЫХ ВРЕМЕН»

Рассказ о Горьком Гансе

Горький Ганс — под таким именем вошел в местные предания этот знаменитый выпивоха былых времен — жил приблизительно за сто лет до описываемой достопамятной беседы. Был это тогда совсем молодой человек, мало чем примечательный — разве что волосами цвета свежеоструганной морковки; трудился он — не слишком, впрочем, усердно — на огороде своей матушки, пока та не умерла и не оставила бедного Ганса совершенно без призора.

Здесь требуется заметить, что восемнадцатилетние молодые люди, даже и с морковными волосами, недолго бывают без женского пригляда. Ганс, разумеется, не стал исключением из этого правила. Огород его очень быстро зарос замечательнейшим бурьяном — как раз кстати, чтобы целоваться с одной застенчивой девицей по имени Дагмар.

Об этой Дагмар старые люди помнили, что она была крепкая, как яблоко, и такая же румяная; косы у нее были толстые и жесткие, так и топорщились на голове, завязанные лентами с модными тогда бархатными фигурками кошек и мышек. Фигурки свисали с кос на ниточках и вели в волосах Дагмар бесконечную охоту.

Избранница Ганса совершенно ему подходила, поскольку, кроме привлекательной наружности, обладала полезной для счастливого брака особенностью: нравом она совершенно была подобна будущему супругу, то есть склонялась более всего к лени, мечтательности и тягучим беседам ни о чем. Ясным летним деньком, когда чуть за полдень и по небу начинают неспешно перемещаться облачка, — вот тут самое время, улегшись среди распаренных бурьянов и глядя в небо, гадать, какие фигуры этими облаками представляются. И всякий раз, когда Ганс и Дагмар думали об облаках одинаково, их охватывало ни с чем не сравнимое блаженство, и они тут же, не сходя с места, целовались.

Подобному времяпрепровождению мешало только одно обстоятельство: и Ганс, и Дагмар были очень бедны. Поэтому они мечтали также и о том, чтобы как-нибудь разбогатеть, только ничего у них не получалось.

В разговорах да поцелуях провели они все лето, а ближе к осени Ганса вдруг обуял хозяйственный дух, и он повадился ходить в лес — собирать на зиму грибы и ягоды. Принес он ровнехонько две корзины, где грибы и ягоды лежали вперемешку, да еще с шишками и сухой берестой. Дагмар взялась было разбирать, но ягоды как-то сами собою незаметно съелись, а грибы, высушенные на палочках, почти совсем исчезли — такие черные и сморщенные они сделались.

На третий раз Ганс решил набрать всего побольше — чтобы и Дагмар полакомилась, и на долгую зиму хватило — и для того забрел очень далеко.

Медленно надвигался вечер; вдруг поднялся из земли густой туман, и вскоре Ганс погрузился как бы в молоко; а затем к привычному лесному запаху подмешалась горечь. Поначалу Ганс не вполне понимал, что это такое, но вот ноги вынесли его на обширную поляну, где хватило места, чтобы ветер разогнался и поприжимал туман к лесной стене. И вот там, на краю леса, увидел Ганс белые клочья, и черные стволы, и выползающих из земли извивающихся оранжевых змей. Они обвивали стволы и уползали под корни, а потом снова приподнимались, как будто танцевали. Горечь сделалась совсем невыносимой — из глаз Ганса потекли кусачие слезы, а в горле поселился толстый колючий шар. Поглядел-поглядел Ганс на черные стволы и желтых змей, а потом вздохнул и упал на землю. Корзина укатилась куда-то, неодолимый сон сморил Ганса.

А пробудился он — ничего вокруг себя не узнал. Стоял день — парчовый осенний день. В ледяном, совершенно прозрачном воздухе так хорошо видно каждый лист на дереве, каждого сонного жучка в траве. Повернув голову, приметил Ганс женские босые ножки. Это были очень белые хорошенькие ножки, которые шевелили пальцами, словно бы гримасничая. Чуть выше пальцев обнаружился подол бледно-желтого платья, расшитый стеклянными бусинами. Затем что-то негромко затрещало — тр-р! тр-р! — и подол вместе с ножками медленно взмыл вверх.

Тут уж Ганс приподнялся на локте — чтобы получше рассмотреть происходящее.

— А! — закричали сверху. — Очнулся, очнулся!

И, шурша широкими бархатно-коричневыми крыльями, рядом с Гансом опустилась фея. С крыльев на Ганса строго взирали круглые желтые немигающие глаза. Ганс так и замер в холодной траве, но тут на него упала копна душистых, пахнущих листвой волос. Сверху эти волосы были покрыты сверкающими паутинками — каждая тонкая нить ловила солнце и отвечала переливами радуги или чистейшим серебром. Затем показалась рука, и из-под волос вынырнуло женское лицо, молочно-белое, с пухлыми губами. Такими губами хорошо пить березовый сок прямо из ствола, а еще — слизывать с них капельки меда. Длинные волоски бровей были украшены крошечными заколочками в форме бабочек — не менее десятка на каждой брови.

— Ох! — только и вымолвил Ганс и снова без сил повалился на траву.

Фея пощекотала ему нос длинной травинкой.

— А ну-ка, — велела она, — рассказывай мне что-нибудь интересное.

— Э-э… — замычал Ганс в некоторой тревоге. — А кто ты?

Крылья шумно развернулись. Теперь глазки смотрели еще строже. Ганс разглядел синий зрачок.

— Меня зовут Изабур, — сказала фея.

— Меня — Ганс, — представился Ганс и тотчас поспешно добавил: — А мою невесту — Дагмар.

— Как интересно, — проговорила фея, укладываясь на траву рядом с Гансом. Ее крылья, наполовину сложенные, непрерывно двигались, то открываясь пошире, то почти смыкаясь. Волосы феи рассыпались по земле. В вырезе платья, за тонкими стеклянными бусами, видна была маленькая грудь, и это сильно смущало Ганса.

— У меня была подруга по имени Дагмар, — сказала фея задумчиво.

— А что с ней стало? — испугался Ганс.

— Полюбила одного человека и улетела к нему. А ты что подумал?

— Не знаю, — пробормотал Ганс. — Я всегда пугаюсь, когда говорят: «У меня была». Вот у меня была добрая матушка — она умерла.

Фея на мгновение полностью раскрыла крылья, а потом сжала их.

— Как тебя угораздило попасть в пожар? — спросила она.

— Это был пожар? — удивился Ганс.

Фея чуть повернула голову и с любопытством посмотрела на него.

— А ты что подумал?

— Я не подумал… — Ганс покраснел. — Мне показалось, что это красиво…

— Ты чуть не сгорел, — упрекнула его Изабур.

— Ужас. — Ганс закрыл лицо руками. — Ты спасла меня!

— Да. — Изабур вытянула вперед руки, взяла в каждую горсть по пучку травы и сладко потянулась, выгнув спину.