Страсти по Софии - де ля Фер Клод - Страница 29

Лепорелло вздохнул — и приказал разбойникам бросить конец веревки в колодец.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

София теряет отца

Мелкая ссора. Будто и незамеченная самими разбойниками, а, по сути, ставшая началом на пути нашего с графом освобождения…

Все дело в том, что Григорио, очутившись на коленях передо мной, почувствовал себя униженным не тем, что опустился на пресловутое колено, а тем, что атаман унизил его в моих глазах. Разбойник почему-то сразу забыл о том, что это именно я потребовала извинений за грубость по отношению ко мне. Последним, что отпечаталось в его глупой голове, было выражение торжества на лице атамана. Потому, получив приказ вытащить графа из ямы, он вскочил с колен с радостью на лице и с полным злобы сердцем.

Вытащить графа из ямы оказалось не так уж и просто. Весельчак изнемог настолько, что ухватиться покрепче за веревку был не в силах, а спускаться в ту мерзость, какой представлялась всем нам яма, никто из разбойников не желал. Хорошо еще, что пришла мне мысль посоветовать графу обвязать себя веревкой за пояс, что тот и сделал, а разбойники начали его тянуть. Втроем, ибо граф был не в силах помочь им снизу.

Вот тут-то и произошло то, что мне показалось результатом всех моих заигрываний с разбойниками, а им — лишь продолжением недавней ссоры…

Когда смердящего и грязного, как черт, графа дотянули до верха ямы, и Лючиано оттолкнул его ногой от края бездны к твердой почве, Григорио неожиданно упал. Да упал так неловко, что левая нога его выскочила вперед и ударила в подошву сапога Лепорелло, стоящего на самом краю ямы.

Атаман закачался, бросив веревку и, балансируя руками, как канатоходец, только чудом не рухнул прямо туда, откуда только что вытащили графа, упал на камни.

Мой вскрик, мат Лючиано и громкие извинения Григорио заглушила ругань Лепорелло:

— Ты это нарочно, мерзавец! Ты хотел меня столкнуть! Ты… — далее понеслась такая брань, что дамам, которые могут прочитать эти строки, следовало бы закрыть глаза и заткнуть уши, но я просто опущу весь этот текст, оставлю в своем сердце, как память о том, что следует говорить с людьми, собирающимся меня убить.

Григорио отскочил от крикуна подальше, вытащил на всякий случай нож. Он попытался оправдаться, несколько раз даже вставил пару слов между криками атамана, поднявшегося, наконец, на ноги и вдруг обнаружившего, что его любимого пистолета, из которого Лепорелло собирался уже пристрелить Григорио, за поясом, где тот обычно был, не оказалось.

— Где пистолет? — взревел Лепорелло, любивший эту вещь больше всего на свете. — Кто взял пистолет?

Разбойники отвечали, что не видели атамановой игрушки.

— Наверное, упал в яму… — предположил Лючиано.

Атаман с омерзением на лице глянул в сторону подземной тюрьмы, и лицо его передернулось от гримасы.

— Эй! — обратился он к графу, усевшемуся на земле и, закрыв глаза, подставившему лицо солнцу, словно его вся эта история с пистолетом не касается. — Эй, тебе говорю! — и ткнул носком сапога в плечо пленника. — Там можно чего-нибудь найти?

— Нет, — ответил, не открывая глаз, граф. — Там дерьма по щиколотку. Если лепешка упадет — и ту не найдешь. Даже если жрать охота. А пистолет… Не, я назад не полезу.

— А если я тебя пристрелю? Прямо здесь?

— Пристрели, — согласился пленник. — Или назад сбрось. А искать тебе пистолет в дерьме я не стану.

Атаман перевел взгляд на разбойников. По лицам их было ясно, что лезть в зловонную яму за пистолетом атамана никто из них не согласен. А вот вступить с ним в схватку готов уже один — Григорио, стоящий по-прежнему с ножом в руке и полусогнув ноги, словно перед прыжком.

Так понял случившееся Лепорелло, но не я. Ибо я еще вечером заметила, что пистолет у атамана стащил Лючиано. В обязанности этого разбойника входила чистка всего оружия, что имелось у разбойников: трех мушкетов, одной аркебузы и атаманова пистолета. Два дня назад он после чистки не стал заряжать оружия порохом и пулями, а вчера слегка отвинтил какую-то штучку у пистолета и не стал завинчивать назад. А вечером вообще вытащил его из-под седла, куда атаман обычно перед сном укладывал пистолет. Куда Лючиано его перепрятал, я не знала, но и выдавать его не собиралась. Тем более, что сам атаман тоже не собирался лезть в яму, оставляя наружи двух совсем, как оказалось, не преданных ему товарищей по оружию.

— Да и хрен с ним! — махнул рукой Лепорелло. — Старье все равно, постоянные осечки. — Обернулся к графу, по-прежнему сидящему в той же позе и жмурящемуся на солнце, сказал: — Иди помойся. А ты, Лючиано, проследи.

Когда разбойник с графом отошли от лагеря, направляясь к той излучине ручья возле большего голыша, что привлек мое внимание в прошлый раз, атаман обратился к молча стоящему с ножом в руке Григорио:

— В чем дело? Ты что — совсем одурел от этой девки?

Я в тот момент не оценила этой фразы. Лишь несколько лет спустя поняла то, что знает каждая женщина: мужчины предугадываемы, мысли их очень просты, надо только уметь правильно видеть и правильно слышать, чтобы правильно оценивать ситуации, возникающие из общения с ними. Лепорелло был мужчиной, но мужчиной умным, знающим и кое-что из того, что знают женщины. Поэтому он сообразил, что Григорио вовсе не хотел убить его из ненависти или личной обиды, а попытался столкнуть его в яму по мгновенному движению души, тут же раскаявшись при этом и, не зная, как сказать атаману, чтобы тот не сердился, вытащил на всякий случай нож. Мужичье, словом…

— Виноват, атаман… — выдавил из себя в ответ Григорио. — Виноват.

Тут бы Лепорелло потребовать, чтобы Григорио слазал в яму за пистолетом — и тот, я думаю, в этот момент согласился бы, но атаман уже будто и забыл об оружии. Он спросил:

— Сыр хоть остался?

Козий мокрый сыр, уложенный на пресные лепешки, которые Григорио готовил внутри сооруженной возле пещеры каменной печи, и прикрытый парой листочков растущей вдоль ручья мяты, был любимым блюдом атамана.

— Кончился, — ответил Григорио. — С сегодняшнего дня будем есть только чечевицу.

— А кто нам должен?

Григорио перечислил имена пастухов, которые задолжали разбойникам сыр, мясо и еще кое-что из продовольствия. При этом ножа из рук он не выпускал и находился от Лепорелло на расстоянии трех шагов — не ближе. Я это понимала, как опасение разбойника, что атаман только делает вид, что простил ему вину, ждет момента, чтобы расквитаться. Мужичье…

— Сходи к Хромому Николо, — сказал Лепорелло. — Он дальше всех от дорог. К тому же не платил нам уже два месяца. Возьми сыр, мясо и соль.

— А вино? — подсказал сразу вспомнивший о своих главных обязанностях в шайке Григорио. Дело в том, что накануне последний бурдюк с вином, вынесенный из пещеры, внезапно лопнул прямо в руках атамана — и все вино вылилось на землю.

— Откуда у Хромого вино? Он его пьет, когда спускается в город. Раз в год.

— А что спросить?

При этих словах нож свой сунул Григорио в кожаный чехол, висящий на поясе. На лице его играла довольная улыбка: атаман простил, можно выйти из этой осточертевшей всем лощины, встретиться с новым человеком, поговорить с ним, поесть свежего мяса и сыра. Что еще было нужно этому человеку? Взгляд, брошенный Григорио на меня, подсказал ответ и на этот вопрос: еще больше, чем свежей и вкусной еды, он хотел меня.

Но и Лепорелло заметил этот взгляд. Атаман разом помрачнел и ответил:

— Нечего специально расспрашивать. Что сам скажет — то и узнай. Не привлекай внимания. Что бы ни случилось в долинах — мы тут ни при чем. Понятно?

— Да, атаман.

— Если спросит про меня, скажи, что был ранен две недели тому назад, лежу у друзей в одном из селений, велел вам ждать: пока выживу или помру.

Положительно, человек этот был по-настоящему умен. Слово о ранении Лепорелло две недели тому назад, брошенное вскользь пастуху, вызовет особое доверие как раз из-за его мимоходности, уже через день разнесется по всем долинам и селениям, заставит солдат переключить внимание на поиск главы разбойников в населенных пунктах, а не в горах. Но главное, с того момента, как его начнут искать в селах и городах, власти поверят в то, что Лепорелло не похищал юной графини Аламанти, сделал это кто-то другой. И еще более главное — это знание будет донесено до ушей графа Аламанти, как общеизвестный, не требующий доказательств факт.