Среди Йоркширских холмов - Хэрриот Джеймс - Страница 44

28

Водя стетоскопом по ребрам старого пса, я взвешивал, долго ли еще он протянет.

— С сердцем у Дона не лучше, — сказал я старенькому мистеру Чандлеру, который сидел сгорбившись в кресле у очага.

Я старался говорить бодрее. Сердце работало заметно хуже. Собственно говоря, казалось, что я никогда еще не выслушивал такого скверного сердца. Какие там шумы! Мешанина всплесков и хлюпанья: я только диву давался, каким образом животворная кровь еще циркулирует по телу дряхлой собаки.

Дону, косматому нечистопородному колли, было четырнадцать лет, и к сердечной слабости добавлялся неизбежный хронический бронхит, внося свою лепту бульканья и хрипов в симфонию, оглашавшую его грудь.

— Может, и так. — Мистер Чандлер наклонился вперед. — А в остальном-то он еще ничего. Ест даже очень хорошо.

Я кивнул.

— Да, удовольствие он от жизни получает, это несомненно. — Я потрепал старого пса по голове, и его хвост энергично застучал по коврику у очага, служившему ему подстилкой. — Боли он не испытывает и радуется, чему может.

— Если бы не чертов кашель, — проворчал его хозяин. — Покоя ему не дает. А сегодня совсем разыгрался, вот я вас и вызвал.

— Ну совсем кашель не пройдет, но помочь, когда очень скверно становится, все-таки можно. Сейчас сделаю укол и оставлю таблетки.

После инъекции я отсчитал запас моих верных окцитетрациклиновых таблеток.

— Спасибо, мистер Хэрриот. — Старик взял пакетик и положил его на полку. — А вообще-то он как?

— Трудно сказать, мистер Чандлер. — Я замялся. — Я видел много собак с больным сердцем, которые жили годы и годы, а с другой стороны… Ждать можно всего. В любую минуту.

— Ну да… понимаю, понимаю. Будем надеяться на лучшее. Только старому-то вдовцу вроде меня немножко тоскливо становится. — Он поскреб в затылке и виновато улыбнулся. — Ночь сегодня скверная выдалась. С телевизором повеселей было, да он не работает. — Старик кивнул на темный экран в углу. — За чаем совсем разладился. Я чертовы ручки крутил и так и эдак, и все без толку. Вы в этих штуках понимаете?

— Боюсь, что нет, мистер Чандлер. Я телевизор купил совсем недавно. В начале пятидесятых телевизор был еще новым чудом, а для тупиц в технике вроде меня — непостижимым чудом. Тем не менее я подошел к нему и включил, а затем принялся вертеть ручки, нажимать на кнопки, подтягивать проволочки, щелкать выключателями. Внезапно старик у меня за спиной вскрикнул:

— Э-эй! Есть оно! Есть изображение.

Я растерянно уставился на экран, где по техасской равнине несся галопом отряд шерифа. Чем-то я пронял таинственный ящик.

— Колдун вы, мистер Хэрриот! — Лицо старичка просияло. — Сразу мне веселее стало.

Я испытал непривычное горделивое торжество.

— Ну очень рад, что сумел помочь! — Однако, взглянув на собаку, прильнувшую к коврику, я перестал радоваться.

— Если ему станет хуже, позвоните, — сказал я и вышел из домика со скверным предчувствием, что скоро услышу от мистера Чандлера печальное известие. И что-то для меня кончится. Я ведь успел привязаться к старому Дону, одному из самых покладистых пациентов, усердному хвостовилялыцику, которого лечил много лет.

Ждать пришлось недолго. В семь часов вечера три дня спустя зазвонил телефон.

— Чандлер говорит, мистер Хэрриот.

Голос был расстроенный, и я приготовился к худшему.

— Не хочется мне вас беспокоить, мистер Хэрриот, но, может, вы ко мне заглянули бы?

— Ну конечно, мистер Чандлер. Сию же минуту. Я понимаю, как вам тяжело.

— Да уж, худо, дальше некуда. Но я знаю, вы его подправите.

Мне вспомнилась какофония, звучавшая в стетоскопе, и я почувствовал, что обязан сказать правду.

— Мистер Чандлер, четырнадцать лет — срок долгий. Все изнашивается.

— Четырнадцать? Так ему, чертову сыну, и двух нет!

— ДВУХ?! — Неужели у старика в голове помутилось? — Дону еще и двух нет?

— Дону? Да причем тут Дон? Ему от таблеток очень даже полегчало. А вот телевизор этот треклятый опять не работает, хоть ты что! Может, заглянете починить его, а?

29

Фермер Уайтхед с сомнением потер подбородок.

— Что-то я в нем не разберусь, — сказал он. — Вроде бы на работника с фермы не очень похож, да и сам говорит, что был школьным учителем, но видно, что в уходе за скотиной разбирается. Ну я его пока на пробу беру. Привередничать-то мне особо не приходится: найти, кто согласится жить в таком глухом месте, не очень-то легко. Так вы мне скажите, как он вам покажется.

— Обязательно. — Я кивнул. — А он женат?

— Что есть, то есть! — Фермер ухмыльнулся. — И жена, и детей семеро!

— Семеро? Да, семья не маленькая.

— Верно. Я и взял-то его отчасти из-за этого. Ему негде жить, а у нас тут есть хороший дом. Просторный. Он совсем вроде в отчаяние пришел, ну и мне его жалко стало. — Мистер Уайтхед помолчал и задумчиво посмотрел через двор. — Какой-то он из ряда вон выходящий…

Я направился к двери, а фермер сказал мне вслед:

— И зовут его Бэзил Куртенс. Имечко тоже не из обычных, верно? В коровнике я с интересом оглядел Бэзила. Лет тридцать пять, решил я. Очень худощавый, смуглый — ну просто испанец. Меня ой приветствовал широкой улыбкой.

— Здрасьте! Ох, ну и холодрыга же нынче! На лугу того и гляди легкие отморозишь.

— Вы правы, — ответил я. — Подморозило сильно. — И снова всмотрелся в него. Говорил он совсем не как школьный учитель. Но в нем чувствовалась бодрая лихость, темные глаза дружески поблескивали — он мне понравился.

Корова, к которой меня вызвали, прихрамывала на левую заднюю ногу, и, когда я нагнулся и сунул палец в межкопытную щель, она предостерегающе меня лягнула.

— Пожалуйста, подержите ее за голову, — сказал я.

Бэзил изящно наклонил собственную голову в легком поклоне и вошел в стойло. Но он не ухватил корову за рог и не сунул пальцы ей в ноздри, как делается обычно, а обнял ее за шею и прижал голову к груди. Ничего подобного я еще ни разу не видел, но цель, казалось, была достигнута: корова спокойно позволила мне поднять ее ногу. Постукивая по подошве ручкой копытного ножа, я скоро нашел болезненный участок.

— Небольшой абсцесс, — сказал я. — Придется его вскрыть. Удобнее всего будет задрать ей ногу, перекинув веревку вон через ту балку. Вы не принесете веревку?

Вновь легкий наклон головы, изящный поклон, и он пошел по проходу широкими грациозными шагами. Вернувшись, он красиво протянул мне веревку, наклоняясь от бедра, точно портной, демонстрирующий свое изделие.

Я затянул веревку вокруг копыта, перебросил другой конец через балку, Бэзил бодро потянул за нее, и я начал строгать рог.

— Я слышал, вы преподавали в школе? — спросил я, скобля копыто.

— Ага, было такое. И не один год, можете поверить.

— Вот как. А какие предметы вы преподавали?

— То и это, это и то. Я за что ни возьмусь, сделаю, знаете ли.

— Так-так. А где вы преподавали, в какой школе?

— Там и тут, тут и там. На одном месте не засиживаюсь. — Бэзил покачал головой и улыбнулся, словно слова эти вызвали приятные воспоминания.

Он продолжал болтать, пока я работал, и, ничего конкретного не сказав, дал понять, что преподавал и в университетах.

— Читали лекции?

— Во-во! Читал.

Меня обволакивало странное ощущение нереальности, но я все-таки спросил:

— А в каких университетах?

— Ну-у… там и тут, тут и там.

Разговор оборвался, когда из-под ножа брызнул гной — счастливое завершение моих трудов.

— Ну вот, — сказал я. — Теперь все в порядке. Я сделаю ей укол, и дня через два она будет совсем здорова. Но мне нужна вода, чтобы вымыть руки.

Бэзил сделал широкий жест.

— Так идемте в дом. Вымоетесь как следует.