Лесной бродяга - Ферри Габриэль - Страница 44

XXII. МОСТ НАД ПОТОКОМ

Пока притаившийся Кучильо выжидал удобного момента, чтобы вернее поразить свою жертву, дон Эстебан спокойно продолжал путь, обдумывая способы наиболее удачного выполнение своих замыслов.

Известный опыт, приобретенный испанцем в общении с людьми, научил его легко распознавать их, а потому дон Эстебан быстро составил о Диасе самое благоприятное мнение, чему помог также отзыв о нем Кучильо и поведение самого Диаса по отношению к своим сотоварищам, с которыми он, безусловно, не имел ничего общего.

Некоторые вырвавшиеся у Диаса слова свидетельствовали о его честности и еще более подтвердили мнение, составленное о нем доном Эстебаном, не скрывавшим от себя, что среди людей, которых ему приходилось иметь под своим начальством, очень многие не отличались нравственностью от Кучильо, а потому он высоко ценил приобретение такого человека для своей экспедиции, как Педро Диас, тем более что, кроме честности, тот славился также своей безумной храбростью.

Поразмыслив, дон Эстебан решил сделать из Диаса поверенного своих политических тайн и стремлений, но он не раскрыл охотнику сразу своих планов, а ограничился только легким намеком относительно того, что успех его экспедиции в Тубак может сильно повлиять на политический разрыв между Сонорой и Мексиканским конгрессом.

Выстрел Кучильо прервал дона Эстебана.

Если бы жадность бандита не удержала его от сообщничества с Барахой и Ороче, то, без сомнения, Тибурсио пал бы жертвой одной из трех пуль, но желание получить целиком все двадцать унций золота заставило Кучильо действовать в одиночку, а невольное движение удивления, сделанное Тибурсио при словах канадца, спасло юношу от смерти.

Следуя заранее составленному плану, Кучильо после выстрела бросился тотчас к своей лошади, не удостоверившись даже, попала ли его пуля в цель. Он спешил присоединиться к ожидавшим его сообщникам, но чувствовал такой страх и волнение, что не мог сразу отыскать того места, где привязал лошадь, несмотря на то что хорошо знал окрестности. Бандит прекрасно понимал, что за это убийство его могла постигнуть жестокая месть со стороны обоих охотников, в ловкости и неустрашимости которых он успел убедиться еще накануне.

Это промедление могло стоить Кучильо жизни, если бы Розбуа и его оба спутника не растерялись в первое мгновение от столь неожиданного нападения, тем более что канадец и Тибурсио находились в ту минуту под впечатлением только что сделанного ими открытия.

— Карамба! — воскликнул, вскакивая, Хосе. — Мне интересно бы знать, кому из нас предназначалась эта пуля, мне или вам, молодой человек? Я слышал ваш разговор, и поскольку сам также причастен к этой проклятой истории в Эланчови…

— В Эланчови?! — воскликнул канадец. — Как, разве и тебе что-нибудь известно о ней?

— Ну, теперь не время для воспоминаний, — живо перебил Хосе, — поговорим об этом после! Иди прямо к тому месту, откуда раздался выстрел, а я с молодым человеком засяду с противоположной стороны, иначе стрелявший в нас негодяй, пожалуй, обойдет нас с тыла, в таком случае он прямо попадет в наши лапы.

С этими словами, схватив свой карабин, Хосе бросился вперед в сопровождении Тибурсио, который также держал свой нож наготове; канадец же с замечательной ловкостью, удивительной при его исполинском росте, быстро пригнулся и исчез в указанном Хосе направлении. Таким образом, на том месте, где отдыхали охотники, осталась только пойманная Хосе лошадь, напрягавшая все усилия, чтобы разорвать лассо, которым была привязана к дереву, рискуя при этом задушиться до смерти.

Между тем слабые проблески утра уже начали просвечивать между деревьями; свет костра бледнел перед лучами восходящего солнца, и природа пробуждалась во всем своем могучем великолепии, которым отличаются тропические леса.

— Остановимся здесь, — прошептал Хосе, обращаясь к Тибурсио, которого впредь мы будем называть его настоящим именем Фабиан. Они остановились в густой чаще, совершенно скрывавшей их, но откуда могли хорошо видеть узкую тропу, идущую к мосту Сальто-де-Агуа.

— Я уверен, — проговорил Хосе, — что этот негодяй, который так скверно стреляет, пройдет здесь, и тогда я покажу ему, какие успехи я сделал в стрельбе с тех пор как оставил службу испанского короля и поступил в ученики к канадцу!

При этих словах оба укрылись за небольшим кустом сумаха[52].

Фабиан очень обрадовался этой остановке, так как надеялся, что бывший микелет окончательно разъяснит ему тайну, начало которой он узнал от канадца; но Хосе упорно молчал. Неожиданная встреча с графом, по его вине сделавшимся круглым сиротой и лишившимся состояния и титула, произвела на него сильное впечатление, и в нем с новой силой пробудились упреки совести, которые не вполне стихли за добрых два десятка лет, истекших с той памятной ночи. При свете пробуждающегося утра Хосе молча и внимательно разглядывал того, кого некогда видел маленьким ребенком, играющим на берегу Эланчови.

Своим горделивым выражением Фабиан очень напоминал мать; осанкой же и изяществом он был оживший портрет дона Хуана де Медианы, однако физической силой и развитием сын далеко превосходил отца благодаря своей полной труда жизни.

Хосе прервал наконец тягостное молчание.

— Не отводите ни на мгновение взгляда от тропинки, — проговорил он, — и слушайте меня, не поворачивая головы. В моменты опасности мы обычно переговариваемся с Розбуа именно таким образом.

— Я слушаю! — отвечал Фабиан, повинуясь наставлениям старшего товарища.

— Не сохранилось ли у вас каких-нибудь более определенных воспоминаний из вашего детства, чем те, о которых вы уже рассказали? — спросил Хосе.

— Нет, с тех пор как я узнал, что Маркое Арельяно мне не родной отец, я постоянно старался припомнить мое детство, но безуспешно; я даже забыл того человека, который так самоотверженно заботился обо мне в то время.

— Да и он знает не больше вас, — заметил Хосе, — я один могу сообщить вам тайну вашего происхождения.

— Так говорите же, ради Бога! — воскликнул Фабиан.

— Тсс! Не так громко! — прервал его Хосе. — В этих лесах, несмотря на их пустынность, наверное, скрываются ваши враги; а впрочем, может быть, он вас и не узнал сразу, так же как и я, и этот выстрел предназначался исключительно моей особе.

— Кто не узнал меня? О ком вы говорите? — с живостью спросил Фабиан.

— Об убийце вашей матери, о том человеке, который похитил ваше имя, титул, почести, богатство!

— Так я происхожу из богатого и знатного рода? — воскликнул Фабиан, мысли которого при этом известии сразу перенеслись к Розарите. — О, если бы я вчера знал об этом!

— Не беспокойтесь! Я знаю двух людей, которые не пожалеют жизни, чтобы возвратить вам ваше состояние!

— А моя мать?! — с надеждой спросил молодой человек.

— О, дон Фабиан, — грустно произнес Хосе, — воспоминание о вас и вашей несчастной матери часто мучит того человека, о котором я говорю вам. Часто среди ночной тишины ему казалось, что он слышит ее предсмертный крик, который он принял тогда за вой ветра!

— О каком человеке вы говорите? — спросил с удивлением Фабиан.

— Я говорю о том человеке, который, сам того не зная, невольно помог убийце вашей матери. О, дон Фабиан! — воскликнул бывший микелет, заметив движение ужаса, вырвавшееся у его слушателя. — Ради Бога не проклинайте его, он достаточно наказан за это угрызениями своей совести и теперь готов отдать за вас свою кровь до последней капли!

В душе Фабиана разом пробудились все страсти, которые казались угасшими, подобно тому, как вырывается неожиданно язык пламени из потухшего костра. Жажда мести проснулась в нем; ему приходилось теперь преследовать не только своего личного врага и мстить за смерть Маркоса Арельяно, но выступить также мстителем за ту, которая дала ему жизнь.

— Значит, вы знаете убийцу моей матери? — воскликнул Фабиан с сверкающим от гнева взглядом.

52

Сумах — род деревьев и кустарников, реже лиан (около шестидесяти видов.)