Горбун, Или Маленький Парижанин - Феваль Поль Анри - Страница 27

Гонзаго скользнул по нему рассеянным взглядом и ничего не ответил.

Вероятно, принц не расслышал вопроса: господа, окружавшие их, слишком громко говорили, наперебой пели Гонзаго дифирамбы и всячески старались обратить на себя его внимание. Все они были близкие к разорению дворяне, либо уже развращенные финансисты; никто из них пока еще не совершил ничего, что карается законом, и в то же время ни про одного из них нельзя было сказать, что он сохранил чистую, незапятнанную совесть. Все они по разным причинам нуждались в Гонзаго; он был их господином и повелителем, точь-в-точь как древнеримский патриций для толпы своих полуголодных клиентов. К Гонзаго их привязывали честолюбие, корысть, расчет и пороки.

Единственным, кто сохранял некоторую независимость, был молодой маркиз де Шаверни, чересчур сумасбродный, чтобы спекулировать, и слишком беззаботный, чтобы продаться.

Впоследствии читателю станет ясно, что хотел сделать из них Гонзаго, так как, на первый взгляд, он, находившийся в ту пору на вершине богатства, могущества и удачи, не нуждался ни в ком.

— А еще говорят о золотых копях Перу! — заметил толстяк Ориоль, пока принц находился в некотором отдалении. — Да один дворец Гонзаго стоит Перу и всех его копей!

Молодой откупщик был круглый, как шар, краснощекий, пухлый, одышливый. Девицы из Оперы ограничивались тем, что лишь по-дружески, не более, посмеивались над ним, пока он пребывал при деньгах и был расположен одаривать их.

— Ей-богу, здесь-то и есть подлинное Эльдорадо, — согласился тощий и сухой финансист Таранн.

— «Золотой дом», — добавил господин де Монтобер, — а верней, «Бриллиантовый»!

— Та, ферней, приллиантовый, — подтвердил барон фон Батц.

— Иной вельможа целый год мог бы жить на то, что принц Гонзаго проживает за неделю, — подхватил Жиронн.

— А потому, — объявил Ориоль, — принц Гонзаго — король вельмож!

— Гонзаго, кузен мой, — вскричал с комически жалобным видом Шаверни, — смилуйся, пощади нас, а то эти славословия никогда не кончатся!

Принц, казалось, очнулся.

— Господа, — произнес он, не удостоив маленького маркиза ответом, поскольку не любил насмешек, — прошу вас проследовать в мои покои. Эту залу нужно освободить.

Когда все собрались у него в кабинете, он осведомился:

— Господа, вы знаете, почему я вас собрал?

— Мне говорили про какой-то семейный совет, — ответил Навайль.

— Более того, господа, то будет торжественный семейный сбор, если угодно, семейный трибунал, на котором его королевское высочество будет представлен тремя первыми сановниками государства: президентом де Ламуаньоном, маршалом де Виллеруа и вице-президентом д'Аржансоном.

— Черт побери! — ахнул Шаверни. — Уж не идет ли дело о престолонаследовании?

— Маркиз, — холодно обрезал Гонзаго, — мы говорим о серьезных вещах. Увольте нас от своих шуточек.

— Не найдется ли у вас, кузен, — демонстративно зевая, спросил Шаверни, — каких-нибудь книжек с картинками, чтобы я мог отвлечься, пока вы будете говорить о серьезных вещах?

Чтобы заставить его замолчать, Гонзаго улыбнулся.

— Так в чем, в сущности, дело, принц? — поинтересовался господин де Монтобер.

— А дело, господа, в том, что вы должны будете доказать свою преданность мне, — ответил Гонзаго.

— Мы готовы! — прозвучал многоголосый хор. Принц поклонился и улыбнулся.

— Я велел особо позвать вас, Навайль, Жиронн, Шаверни, Носе, Монтобер, Шуази, Лаваллад и других как родственников Невера, вас, Ориоль, как поверенного нашего родича де Шатийона, а вас, Таранн и Альбре, как уполномоченных обоих де Шателю…

— А, раз дело касается не наследия Бурбонов, — прервал его Шаверни, — значит, речь пойдет о наследстве Неверов?

— Да, будет решаться вопрос о владениях де Невераи другие не менее важные дела, — ответил Гонзаго.

— Но на кой черт, кузен, тебе, который за час получил миллион, владения Невера?

Прежде чем дать ответ, Гонзаго с секунду помолчал.

— Разве я один? — проникновенным тоном задал он вопрос. — Разве я не обязан сделать состояние и вам?

Среди собравшихся раздался благодарный ропот. Все лица в той или иной степени озарились.

— Вы же знаете, принц, — сообщил Навайль, — что всегда можете рассчитывать на меня!

— И на меня! — подхватил Жиронн.

— И на меня! И на меня!

— И на меня тоже, черт побери! — произнес Шаверни последним. — Я только хотел бы знать…

Гонзаго не дал ему договорить, прервав с суровой надменностью:

— Ты слишком любознателен, кузен, и это тебя погубит. Хорошенько запомни: те, кто со мной, должны безоговорочно следовать моей дорогой, неважно, хороша она или плоха, пряма или извилиста.

— Но…

— Такова моя воля! Каждый свободен идти за мной или остаться, но каждый отставший от меня разрывает наш обоюдный договор, и с той поры я не желаю его знать. А те, кто со мной, должны видеть моими глазами, слышать моими ушами, думать моими мыслями. Они — руки, я — голова, и потому вся ответственность лежит на мне. Пойми меня, маркиз, я ищу только таких друзей, другие мне не нужны.

— И нам нужно только, чтобы наш светлейший родственник указывал нам дорогу! — ввернул де Навайль.

— Всесильный кузен, — поинтересовался Шаверни, — а будет ли мне дозволено смиренно и скромно задать один вопрос? Что я должен делать?

— Молчать и на совете отдать мне голос.

— Надеюсь, я не уязвлю трогательную преданность наших друзей, если скажу, что отношусь к своему голосу примерно так же, как к бокалу, из которого только что выпил шампанского, но…

— Никаких «но»! — прервал его Гонзаго. Все воодушевленно зашумели:

— Никаких «но»!

— Монсеньор, мы все сплотимся вокруг вас! — веско заявил Ориоль.

— Монсеньор, — вставил Таранн, — финансист шпаги41, — умеет помнить о тех, кто ему служит!

Намек не должен быть слишком хитроумным, но этот был чересчур прямым. Каждый из присутствующих принял равнодушный и независимый вид, дабы его не заподозрили в корыстности. Шаверни послал Гонзаго торжествующую, насмешливую улыбку. Тот погрозил ему пальцем, словно шаловливому ребенку. Гнев его прошел.

— Я чрезвычайно ценю преданность Таранна, — произнес он с ноткой презрения в голосе. — Таранн, друг мой, вы получаете податные откупа в Эперне.

— О, монсеньор! — выдохнул откупщик.

— Не нужно благодарностей, — остановил его Гонзаго. — Монтобер, откройте, пожалуйста, окно, мне что-то нехорошо.

Все бросились к окнам. Гонзаго страшно побледнел, на лбу у него выступил пот. Он смочил платок в бокале с водой, который ему подал Жиронн, и приложил ко лбу.

Шаверни, исполненный неподдельного беспокойства, подошел к нему.

— Пустяки, — успокоил его принц. — Простое утомление. Я почти не спал ночь и должен был присутствовать на утреннем приеме у короля.

— Да на кой черт вам, кузен, так надрываться? — воскликнул Шаверни. — Что может вам дать король? Я даже сказал бы, что может вам еще дать всемогущий Господь?

Что касается всемогущего Господа, Гонзаго тут не в чем было упрекнуть. Если он рано вставал, то вовсе не ради утренних молитв. Принц пожал руку Шаверни. Мы можем совершенно точно сказать, что он с радостью заплатил бы Шаверни за вопрос, который тот задал ему сейчас, любую цену.

— Неблагодарный! — укоризненно произнес Гонзаго. — Разве я для себя стараюсь?

Приближенные Гонзаго дошли уже до такой степени, что готовы были броситься на колени перед ним. Шаверни промолчал.

— Ах, господа, что за очаровательное дитя наш юный король! — промолвил Гонзаго. — Он знает ваши имена и всегда интересуется, как дела у моих милых друзей.

— Невероятно! — прошелестело среди присутствующих.

— Когда его высочество регент, который был в спальне вместе с принцессой Палатинской42, раздвинул занавеси полога и юный Людовик открыл глаза, еще затуманенные сном, нам показалось, что взошла заря.

41

В дореволюционной Франции было так называемое «дворянство шпаги», то есть родовое, и «дворянство мантии» — в основном представители судейского сословия, получившие за заслуги либо купившие дворянство. «Финансист шпаги» — иронический термин, говорящий о том, что дворянин Таранн занимался финансовыми спекуляциями.

42

Титул, который носила при французском дворе Шарлотта Елизавета Баварская (1652-1722), вторая жена брата Людовика XIV герцога Орлеанского, мать регента. Палатинат-Пфальц в Германии.