Перо фламинго - Орбенина Наталия - Страница 2

– Ваше высокоблагородие, – едва пролепетала горничная. – Дозвольте…

– Чего тебе? – изумился следователь. Он уже разговаривал с ней, и ровным счетом ничего не вынес из этого разговора, кроме того, что собеседница тупа и пуглива.

Вот и теперь от его резкого тона она вздрогнула, и её большие глаза еще больше округлились. Она беспомощно оглянулась и в величайшем смущении поправила нелепую черную шляпку, надетую по случаю похорон молодого господина.

– Я давеча испугалась сильно, оттого и говорить не могла.

– Да ты и теперь не больно смелая, – усмехнулся следователь, но голос его сделался мягче, доверительней. – Неужто вспомнила что-нибудь важное?

– Да я и не забывала, только сказать боялась, вдруг за дурную сочтете?

– Стало быть, ты желаешь дать показания?

– Желаю! – выдохнула горничная. – Да только мне бы так, что бы господа не видели, нехорошо получится. Вроде как оговор.

– Изволь, – оживился следователь. – Мы с доктором пойдем вперед, а ты ступай следом, да не торопись, иди тихонько. Выйдешь за ограду кладбища, пройдешь немного вперед, и за сараями увидишь пролетку. Там мы тебя и будем ждать. Да не бойся, я тебя не съем! А если ты и впрямь важное скажешь, так тем самым поможешь следствию, а это богоугодное дело, найти убийцу!

От последних слов следователя девица опять оробела и стояла с открытым ртом, пока мужчины не скрылись из глаз. Потом она охнула и, подхватив юбки, быстро засеменила к выходу.

В кабинете следователя, узком и темном, было душно. Сердюков распахнул форточку и сел за стол. Стол, стул и суставы следователя – все разом издало неприятный скрип. Горничная Соболевых таращила на него свои глаза-блюдца и часто дышала. Дурацкая шляпка подрагивала на её голове.

– Вот что, милая, мы с тобой уговорились, что я не серый волк и не душегуб с ножиком. Так что прекрати дрожать и говори толком, – в голосе следователя послышалось плохо скрытое раздражение.

– Я, сударь, оттого начать не могу, что не знаю, как подступиться, – она помедлила, собралась с духом. – Ну, да ладно. Барин молодой, тот, что с хозяйкой были, вы его на кладбище видали… – начала девица.

– Лавр Когтищев – племянник профессора Соболева? – уточнил следователь.

– Да-с, он фотографическим делом увлекается. Фотокарточки свои часто приносит в дом, господам показывает. Так вот зимой дело было, еще до Рождества, пришел он по обыкновению отобедать к господам – он у них, то есть у дяди своего, всегда покушать любит – пришел, стало быть, и пальто мне подает в прихожей, да трость, шапку, перчатки еще у него такие кожаные, дорогие…

Сердюков завозился на стуле, выражая нетерпение. Девушка между тем продолжала дотошно перечислять все предметы, кои она приняла от гостя.

– Я уж все повесила как подобает и тут только приметила, что на столике, что у зеркала в прихожей стоит, остался его портфель. Я хотела его взять да понести следом за господином Когтищевым в столовую. А он вроде как открыт оказался. Не заперт. Вы только не подумайте, ваше высокоблагородие, я бы ни за что его не открыла, боже упаси! Ни-ни! Я его только легонечко тронула, а он и распахнулся весь! Карточки-то и посыпались на пол. Я мигом бросилась собирать да обратно запихивать – что на них было, я и не смотрела. А только вдруг две мне прямо в глаза так и бросились. Одна, первая, там барыня моя изображена. Вернее только одна её голова, а все прочее в песке! А рядом еще одна такая же голова, вроде как мужская, мне показалось. И будто я угадала кто это, да разглядывать было некогда. Удивилась я еще, как такое могло быть, барыня моя и вся целиком в песке? Голова точно сама по себе! И другая рядом!

– Что ж тут удивительного, если господа твои в Африку ездили, в Египет. Может и впрямь зарылись в песок?

Горничная от этих слов даже руками всплеснула.

– Да как же можно, сударь, о моей барыне такое говорить! Она дама очень к чистоте привередливая. Песчинку не допустит на подоле или на ботиночке. А тут, поди-ка! Целиком! Я так изумилася, что и вторую карточку взялась глядеть. А там, царица небесная, барин наш молоденький, Петр Викентьевич, весь в язвах, в струпьях весь, и вроде как умирает! У меня аж руки затряслись, я эту карточку опять уронила, как испугалась. Жуть-то какая!

– Погоди, погоди, – удивился следователь, – когда, говоришь, было-то? Под Рождество? Ты не путаешь?

– Бог с вами! – девушка махнула на полицейского рукой. – Память у меня крепкая.

– Выходит, ты увидела фотографический снимок болезни и смерти Петра Соболева за несколько месяцев до того, как это случилось?

– То-то и оно! Я оттого и боялась сказать, что не знала, как такое может быть. Образования у меня нету, буквы кое-как слагаю, но все ж умом постигнуть могу, что вперед самого дела-то фотографической карточки быть не может. Или может? – добавила она с сомнением.

– Черт знает что! – следователь не скрывал своего недоумения. – А дальше-то что было?

– Да ничего! Я только успела обратно все положить, да портфель на столик поставить, как гляжу – поспешает в прихожую господин Когтищев и тревожно так на меня глядит, не видала ли я чего. Я отворотилась, будто пальто его на вешалке поправляю, он портфель схватил и в столовую удалился.

– А про карточки ты никому не говорила?

– Нет, убоялася. Уж больно они странные, страшные. А теперь, когда Петенька умер, царствие ему небесное, – горничная поспешно меленько перекрестилась, – они у меня из головы не идут. Ведь я у его кровати стояла, видела эти язвы, точь-в-точь, как на фотографии, сударь, точь-в-точь! А теперь еще больше боюсь, что значит барынина голова на песке?

– Да… – многозначительно протянул Константин Митрофанович. – Удивительную историю ты мне рассказала. Однако не врешь ли? Не сочиняешь? Может, Лавр Когтищев обидел тебя? Известное дело, когда молодые господа горничных обижают.

Собеседница вспыхнула.

– Господин Когтищев имел интерес, да только я тотчас же барину нажаловалась, он ему пригрозил отлучить от дома за безобразия. Барин наш строгий. Нет, зря я вам рассказала, – в голосе собеседницы послышалось уныние и сомнение, – я знала, что вы не поверите, уж больно чудно все это!