Перо фламинго - Орбенина Наталия - Страница 9

Глава четвертая

Серафима не помнила, как пришла в себя, как очутилась в своей комнате. Её сознание стало словно бы ватным. Всякий раз, когда она пыталась думать о будущем супруге, о грядущем замужестве, ей становилось так дурно, словно она молока с огурцом покушала или соленых грибов на ночь. Однако дело шло, назначили день свадьбы, заказали роскошное подвенечное платье, свадебный ужин на квартире профессора. Жених несколько раз навещал дом невесты, приносил, как и подобает, подарки, букеты, приглашал на прогулки, в театр и на выставки. Мать с утра до ночи твердила дочери, что брак – самое главное в жизни женщины. Но брак по любви – это глупость, за которую приходится расплачиваться всю оставшуюся жизнь, и не только самой женщине, но и её детям. Сватовство Соболева – это счастливый билет для Серафимы, продолжала зудеть мать, он в летах, он знает цену всему, он будет холить и лелеять жену, выполняя все её прихоти. Конечно, двадцать лет разницы – немалый срок. Да зато человек солидный, состоявшийся, везде ему почет и уважение. А так что, выскочила бы за какого-нибудь юнца, хлыща, оборванца, да и мыкалась по съемным углам, считала каждую копейку. При такой жизни ойкнуть не успеешь, как своего отражения в зеркале не узнаешь!

Но ни увещевания матери, ни окрики отца, мол, ты у меня глупости-то из головы выброси, жениха не зли, не досаждай ему своими обмороками, не смотри букой, – ничто не могло переменить ее отношение к жениху. Она даже слезно просила Господа о том, чтобы тот своей властью отвел от неё неминучую беду, но Господу недосуг было слушать её невнятный лепет.

В день венчания Серафима искренне желала своей смерти и даже искала на кухне яд от крыс, однако яд весь перевели по назначению, а нового еще не купили. Пришлось смириться и позволить одеть себя к венчанию и вести в церковь. После службы, которая проплыла как в тумане, молодые и гости отправились на квартиру супруга, где их ждал роскошный обед из ресторана. Когда гости уже по десятку раз прокричали «Горько», изрядно выпили и от души закусили, наступило время танцев. Промаявшись с мужем круг вальса, Серафима сослалась на головокружение и ускользнула в дальние комнаты. Там она застала обоих родителей. Мамаша Дудко горько рыдала о том, что теперь она уж не та, что раньше. Не заметишь, и бабушкой сделаешься. Папаша постанывал: вот и жизнь пронеслась, а что удалось, что свершилось?

Удачное замужество единственной дочери стало для них и радостью и болью одновременно. Бедная Серафима, у которой и без того глаза были на мокром месте целый день, бросилась к ним с горькими слезами. Так и стояли они, обнявшись втроем, и не видели, как осторожно отворилась дверь, и в комнату заглянул счастливый муж. Вид рыдающей жениной родни поверг его в такое смятение и отчаяние, что он непроизвольно оглянулся вокруг, нет ли поблизости острого ножа, или не отворено ли окошко, да вовремя взял себя в руки. Полно, Викентий, разве ты не знал, что она идет за тебя поневоле? И неужто ты не поймешь родителей, которые жалеют и любят свое дитя, но хотят осчастливить её на свой лад.

Когда, наконец, гости разошлись и супруги остались одни, Викентий Илларионович, сам робея, направился в спальню жены. Он застал её уже простоволосую, в пеньюаре. Горничная торопливо пожелала доброй ночи и бесшумно исчезла, оставив их один на один, перед лицом взаимной боязни и робости. Она боялась и смущалась его, а он трепетал от её страхов, которые не знал, как победить.

Викентий приблизился к жене и лишь слегка прикоснулся к её щеке, провел рукой по волосам, а она уже задрожала. Воистину пугливая Серна!

– Отчего вы так боитесь меня. Ведь я ваш друг, я не сделаю вам дурного! Я… – он запнулся и покраснел. – Я люблю вас!

Но она не слышала, не поняла, не оценила его слов. Ему стало больно и горько, ведь он так долго готовился это сказать, для него это тоже была пытка, а для неё слова в то мгновение не значили ровным счетом ничего. Он выстрадал эти слова за недели жениховства, он выносил их в своей груди. И впервые произнес с подлинным чувством!

Страх, стыд оглушили молодую жену. Да, муж говорит ей о любви. Разумеется, о чем он может ещё говорить, прежде чем ринуться на неё, словно тигр! Её полуприкрытые веки, под которыми таились слезы, её по-детски дрожавшие губы, внезапно нахлынувшая бледность – все говорило о том, что путь к супружескому счастью предстоит тернистый.

– Доброй ночи, дитя мое, моя ненаглядная Серна! – только и мог выдавить из себя Викентий.

В ответ муж увидел благодарную, едва заметную улыбку. Он еще раз едва прикоснулся губами к её щеке, лбу, и вышел прочь из спальни.

Разумеется, и на пугливую Серну терпеливый охотник все же умудрился накинуть свою сеть. Однако страсть, которую испытывал Викентий к своей юной жене, буря желаний, которая вскипала в нем при виде её божественного тела, все это только пугало и смущало Серафиму. Её разум и чувства по-прежнему были парализованы страхом.

«Что ж, ведь ты знал, что она еще совсем дитя. Пройдет время, и все случится. Вы найдете свое счастье, она постигнет таинства любви в твоих объятиях, – пытался утешать себя Соболев, но внутренний голос твердил ему другое: – Э, нет, братец, долгонько же тебе ждать придется, пока она повзрослеет. Двадцать лет разницы – большой срок. Ты весь трепещешь, а она точно лед. А между тем старость не за горами. Тебе на диванчике подремать, а ей любовных игр только в это время и захочется. Ох, и глупец же ты, Соболев, ох и глупец! Жди рогов!»

Иногда, когда жена проходила мимо, обдавая его своим нежным запахом, или просто сидела напротив на диване в гостиной с рукодельем в руках, он испытывал такое томление плоти, что готов был тотчас же наброситься на нее. Чудовищным усилием воли подавляя эти порывы сладострастия, он спешил укрыться в кабинете и погрузиться в работу над очередной лекцией или статьей. Но прелести жены маячили перед глазами, дразнили, сводили с ума. Он бросал все к черту и шел к ней. Она подчинялась его желаниям безропотно, покорно, словно невольница из гарема, словно кроткое животное, и это выводило его из себя, приводило еще в большее исступление.