Живописец (Жена иллюзиониста) - Орбенина Наталия - Страница 27

Аглая внимательно наблюдала за тем, как складываются отношения отца и сына. Теодор, по-видимому, уже утратил надежду на то, что из Генриха вырастет настоящий мужчина, наследник титула и поместья, как он это себе представлял. Невысокий болезненный юноша вызывал у барона только раздражение. Генрих отчаянно хотел любви отца, его поддержки, хотя бы дружеского участия и понимания. Но ничего этого не было и в помине. Отец и сын оказались так далеки друг от друга, что никакая сила теперь была не способна их соединить. Аглая много раз пыталась говорить с мужем, объяснять ему, как важна для Генриха его любовь и помощь. Но Теодор оставался глух к ее мольбам. Сильные и здоровые не в состоянии понять отчаяние и беспомощность больных и слабых. Барон уже принял решение.

Однажды в солнечный, погожий и безветренный день Генрих, взяв с собой Юху-Без-Уха, решил плыть на лодке в сторону острова Ловушка. Он вознамерился всенепременно доказать и себе, и, в первую очередь, отцу, что он не боится ничего, он способен быть таким же, как и он, смелым, ловким, сильным. Ему не страшны волны, острые коварные камни, ветер. Генрих хотел во что бы то ни стало пристать к острову в том единственном месте, где это было возможно. Когда Аглая узнала о затее сына, она побелела, но по лицу сына поняла, что его не отговорить от опасной задумки. И когда юноша и его спутник двинулись к пристани, она взмолилась к мужу:

– О Господи! Теодор! Разве вы не понимаете, что он все это затеял ради вас? Ради того, чтобы вы увидели в нем человека, достойного вашей любви и уважения! Он же погибнет, если вы не остановите его!

Барон сидел за письменным столом в своем кабинете и угрюмо разбирался в домашней бухгалтерии. Он мрачно выслушал жену, которая прервала его занятие, чертыхнулся, с раздражением рванул недописанный листок. Клочья бумаги полетели в разные стороны. Машинально полстраницы он сунул в карман сюртука, туда же отправился и надломленный огрызок карандаша, коим барон правил расчеты. Огромными шагами Теодор двинулся за незадачливым сыном. Черт побери этого дурачка с его идеями и картинами, с его вечными метаниями и мучениями!

Аглая бежала следом, жалобно причитая. Прислуга бесстрастно наблюдала неприличную сцену. Теперь подобное случалось часто.

– Оставьте меня, ступайте обратно! – резко прикрикнул барон на жену, когда они по берегу залива подошли к сараю, где хранились лодки и снасти. – Я, так и быть, отправлюсь с вашим любимцем и покажу ему, как должен управляться с лодкой настоящий мужчина, а не жалкий хлюпик, каким вы его воспитали!

Баронесса с тоской смотрела мужу вслед, не подозревая, что видит эти огромные плечи, эту мощную шею в последний раз.

Глава двадцать первая

Следователь полиции Константин Митрофанович Сердюков, высокий и худой мужчина средних лет с редкими светлыми волосами, затянутый в форменный сюртук, пребывал в раздраженном состоянии духа. Уже битый час он тратит попусту время, выслушивая слезные стенания госпожи Стрельниковой. Что толку полиции узнать о том, что оказывается ее зять – сумасшедший? Да мало ли теперь сумасшедших? Полно! Возьми любую газету, почитай и точно уверишься в мысли, что Россия-матушка – страна дураков! Дураков и воров!

Сердюков вздохнул, да невольно получилось слишком очевидно. Посетительница осеклась.

– Простите, вам кажется, что то, о чем я рассказала, не представляет серьезной угрозы для моей дочери? Вам кажется, что я все придумываю? Впрочем, можете, не отвечать, я вижу это по вашему лицу! – Она поджала губы, которые не слушались и дрожали.

Полицейскому стало немного неловко, что с ним случалось нечасто. Откровенно говоря, если бы не настоятельная просьба Скоробогатова, к которому полиция иногда обращалась за консультацией, он ни за что не стал бы тратить драгоценное время на выслушивание путаных надуманных жалоб Стрельниковой. Но женщина выглядела такой несчастной, испуганной, одинокой!

– Сударыня! – Он кашлянул, чтобы скрыть неловкость. – Я слушаю вас и не пойму, при чем же тут полиция? Вам надобно искать лекаря, лечить вашего зятя…

– Я же уже несколько раз вам объясняла, что это и есть главная проблема! – воскликнула дама. – Как я могу доказать, что он сумасшедший и был им на момент заключения брака? Как мне теперь вытащить свою девочку из этой ловушки? Как на законных основаниях расторгнуть брак, да так, чтобы моя дочь не пострадала?

– Да, я понимаю вас, это очень деликатная ситуация. Церковь, как известно, разводит супругов в случае тяжелого душевного недуга одного из них. Но в данной ситуации у нас нет возможностей вторгнуться на территорию поместья, чтобы, как вы просите, насильно освидетельствовать вашего зятя или забрать его в лечебницу для душевнобольных. У нас нет на это никаких, понимаете, никаких законных оснований! То, что вы рассказываете, может быть оспорено, опровергнуто его матерью, им самим, и ваша дочь, скорее всего, сама может показаться душевнобольной. И что тогда прикажете делать? Эдак, это они вправе отправить ее в лечебницу, и вы уже ничего не сможете сделать!

– Но ведь оба доктора утверждают…

– Доктора делают свои прогнозы на основании ваших подозрений, бессвязных рассказов вашей дочери, которая, как вы сами признаете, находится теперь в ненормальном психическом состоянии. Я уверен, что никакой врач не может вынести правильного диагноза, не видя больного! Но увидеть его, как я полагаю, им не удастся, ведь мать и сын живут очень замкнуто и никого не пускают к себе. Ведь и вас туда теперь не зовут?

– Увы. – Стрельникова тяжело вздохнула. – Господин Сердюков, прошу вас, не думайте, что перед вами женщина, которую душат эмоции, заслоняющие остатки разума.

Полицейский согласно кивнул, поскольку думал именно так.

– Более всего меня мучает совесть. Я своими руками толкнула Машу в эту пропасть. И я должна ее оттуда вытащить! Иначе я умру! – Елизавета Дмитриевна вытащила платочек и утерла им глаза.

Вот только слез тут еще не хватало! Сердюков сердито посмотрел на платочек, исчезнувший за отворотом рукава.

– Я понимаю ваши чувства, сударыня! Но ситуация такова, что, действуя впрямую, вы поделать ничего не можете. Чтобы добиться законного развода, вам нужны неопровержимые доказательства безумия барона или, – он задумался и сделал паузу, – или свидетельства его преступлений, совершенных на почве безумия.

Елизавета Дмитриевна вздрогнула и испуганно посмотрела на следователя. Мысли о том, чем может обернуться безумие Генриха и чем это угрожает Маше, повергали ее в панику.

– Я не могу официальным образом взяться за ваше дело. Тут пока, – Стрельникова вся сжалась от этих слов, – нет преступления. Но я обещал доктору Скоробогатову выслушать вас и по мере возможности помочь вам советом. Тут трудно что-либо предпринять. Может, у вас есть кто-нибудь, человек смелый и крепкий, кто бы питал к вашему семейству дружеские чувства и вызвался бы помочь в этом деле?

Елизавета Дмитриевна задумалась.

– Вот если найдется такой человек, – продолжал рассуждать полицейский, – тогда, вероятно, возможно кое-что предпринять, так сказать, частным образом!

Выйдя из узкого и темного кабинета следователя, Стрельникова решительным шагом направилась к дому Коловых. По дороге она разминулась с ехавшим на извозчике профессором Скоробогатовым. Тот, поглощенный раздумьями, не заметил Елизавету Дмитриевну, да и она спешила, не видя ничего вокруг.

В тот вечер доктор, покинув пациентку, вернулся в свой кабинет и бросился к старым записям. Заболевание юной баронессы Корхонэн не представлялось ему интересным. А вот то, что она рассказала о своем супруге, повергло врача в большое возбуждение. Лихорадочно он перерывал записи. Вот, вот оно! Несколько лет назад к нему на прием пришел некий господин, назвавшийся явно вымышленным именем. Высокий, крепкий, с резким голосом и крупными чертами лица. Богато, но безвкусно одет, и по каким-то неведомым признакам Скоробогатов угадал в нем провинциального помещика. Несколько вышедшая из моды одежда, купленная по случаю пребывания в столичном городе и одеваемая явно редко. Речь правильная, но неуловимо отличающаяся от того, как говорят петербуржцы. Посетитель, хоть и держался с важным достоинством и даже с вызовом, на самом деле очень нервничал, что для специалиста было вполне очевидно. Господин поведал врачу о страшном недуге своего сына, с которым не в силах справиться иноземные светила. Он долго и обстоятельно рассказывал о зловещих симптомах, показал также несколько картин больного, которые поразили Скоробогатова необычностью видения художника, жуткими и одновременно притягательными образами. Картины оставляли тревожное и гнетущее впечатление. Скоробогатов отнесся к словам посетителя внимательно, изложил свое мнение по поводу возможного развития болезни в той степени, в которой его возможно было представить, не видя больного. Неизвестный господин выслушал мнение медицинского светила и спросил, насколько вероятно рождения еще одного больного ребенка у тех же супругов. На что получил ответ, что пути Господни неисповедимы, что медицинская наука это пока не в силах определить. Во всяком случае, профессор готов был взяться за лечение молодого человека при условии помещения его в клинику под соответствующий надзор. С тем и разошлись. Посетитель больше не появился, но необычные картины долго не выходили из головы доктора. Может ли статься, что речь идет об одном и том же человеке? Найдя свои записи с описанием картин, Скоробогатов отправился к Сердюкову, чувствуя тут некую зацепку, которую одному никак не осмыслить.