Королева-Малютка - Феваль Поль Анри - Страница 65

Она хотела уснуть; письмо никак не отпускало ее.

Угаданный адрес, найденный браслет, намек на судьбу се дочери – все постепенно отошло на задний план, уступив место вроде бы мелкому вопросу о маркизе де Розентале, который явится в особняк под именем бывшего полицейского Рено.

Лили поднялась рано. Она всю ночь не сомкнула глаз. Еще не было восьми часов, а она уже сидела в своем будуаре, изнывая от нетерпения и полагая, что маркиз де Розенталь опаздывает. Она отдала строгое приказание провести господина Рено к ней, как только он явится.

Спрятавшись за занавесками, она выглядывала во двор и напряженно ждала, когда откроется дверь.

Наконец, за несколько минут до того, как пробило девять, дверь открылась, и молодой человек, одетый в черное, направился к привратнику. Тот, выслушав его, сам проводил гостя до подъезда.

Лили успела хорошо рассмотреть гостя, пока он медленным и торжественным шагом пересекал двор.

По облику это был немецкий студент – не совсем такой, какого можно встретить в Лейпциге или Тюбингене, но такой, какого показывают нам в театре, когда хотят создать местный колорит: мягкие сапоги, узкие брюки, черная куртка, поверх которой выпущен большой отложной белый воротник. Только традиционная фуражка была заменена широкополой тирольской шляпой; из-под нее выбились густые и блестящие черные пряди.

Лили втайне надеялась увидеть знакомое лицо, но вынуждена была признать, что новоприбывший ей незнаком.

Через минуту слуга доложил о господине Рено, и Саладен вошел в будуар госпожи герцогини.

Она встала, приветствуя его. Он поклонился, но не слишком низко, и сказал, уставившись на нее и смущая ее взглядом круглых глаз:

– Я уже много лет интересуюсь вами.

Он говорил с легким немецким акцентом.

Госпожа де Шав не нашла, что ответить; она смотрела на него с явным испугом.

Саладен улыбнулся с выражением холодной любезности.

– Я вам только добра желаю, – проронил он. Герцогиня указала ему на стул и прошептала:

– Прошу вас, сударь, скажите мне, на что я могу надеяться, чего ждать от вас.

Саладен скрестил руки на груди. Он был предельно важен и высокомерен. Он целую ночь потратил на то, чтобы сочинить, разучить и отрепетировать свою роль.

Лангедок, которого Симилор отыскал на ярмарке, пришел помочь ему нарисовать маску: застывшее, холодное мраморное лицо.

Если бы Саладен знал свет, может быть, он испугался бы дерзкой комедии, которую собрался разыграть; по крайней мере, он, возможно, воспользовался бы другими средствами и напустил бы на себя другой вид.

Не станем утверждать, что какой-либо иной план не удался бы с этой несчастной женщиной, заранее покорившейся и готовой поверить чему угодно, но, право, Саладен удачно выбрал себе персонаж.

Прибавим к этому, что подобного рода комедии удаются главным образом благодаря самым неправдоподобным деталям.

Шарлатаны подчас спасают жизнь тех, кто был приговорен серьезной медициной. То же самое происходит и в жизни, и порой потерявшие надежду сами начинают искать утешение в невозможном.

Впрочем, каждый век испытывает на себе влияние существующей поэзии: так происходит с верха до самого низа социальной лестницы. Приходится подбирать чудесное там, куда его поместили поэты.

Средневековые колдуны, преемники древних оракулов, брались помогать честолюбцам или отчаявшимся. Недоверчивый XVII век выдумал гипнотизеров и шутя выпил эликсир жизни, составленный графом Калиостро. Нам в наши дни достались медиумы и вращающиеся столы.

Это чудесное в чистом виде, совершенно необъяснимое, сверхъестественное.

Но поэтические чудеса – другое дело. Это волшебная палочка феи, это чудо, сотворенное копьем рыцаря, или же еще более удивительные подвиги, совершенные шпагой д'Артаньяна или золотом Монте-Кристо.

Однако д'Артаньян давным-давно умер, а после Монте-Кристо, этого Юпитера в черном, сыпавшего банковскими билетами, за чудесным приходится спускаться ниже, много ниже.

Кое-кто избрал убийц и воров, чтобы облачать их в волшебные пестрые лохмотья; другие, менее безумные и более отважные, решились надеть на своего персонажа ненавистную и презираемую личину полицейского, чтобы возвести его на пьедестал дерзкой выдумки и заставить сиять.

Во времена крайней нужды своих героев берешь где только можешь. Есть что-то странное и вместе с тем возвышенное в предпочтении жандарма вору в такой стране, как Франция, слишком остроумной для того, чтобы неизменно освистывать жандарма и аплодировать вору. Я могу лишь от всего сердца похвалить талантливых людей, взявших на себя обязанность восстановить честь полицейского. Пора было заклеймить неисцелимое простодушие всеобщего избирательного права, которое, сделавшись сообщником убийц и мошенников, изнуряло этих скромных героев, мужественно охранявших наш ночной покой и даже не получающих – как компенсацию за скромное жалованье – награды общественного уважения.

Но есть разница между скромным беспристрастным оправданием и вспышками слепого апофеоза; может быть, не стоит все же заменять шляпу, которую господа полицейские носит в реальной жизни, на нарядный сверкающий нимб.

Для того чтобы нравиться, ответили бы нам, надо преувеличивать.

Но тот, кто так говорит, лжет, оскорбляя одновременно и автора, и публику.

Я убежден, что можно нравиться, говоря строгую правду; я верю, что мы ежедневно сталкиваемся на улице с действительностью куда более любопытной и причудливой, чем все, что может выдумать даже не в меру разгулявшееся воображение тех, кто из кожи вон лезет, стараясь удивить простаков.

Саладен, жалкий комедиант, но старательный и ловкий малый, попросту плыл по течению. Он воспользовался модой на сыщиков.

Он достаточно долго – желая произвести впечатление и добиться нужного ему эффекта – рассматривал герцогиню, потом сел на указанное место, вытащил из кармана довольно внушительных размеров бумажник, извлек из него маленький сверток и протянул его госпоже де Шав.

– Вот для начала браслет Королевы-Малютки, – сказал он.

Услышав это имя, герцогиня смертельно побледнела. Молния, ударив с потолка комнаты, поразила бы ее меньше.

Она покачнулась на стуле и прошептала:

– Как, сударь! Вам известно?..

– Я – Рено, – тихо и кратко ответил Саладен. И принялся быстро листать свой блокнот.

– Улица Лакюе, дом пять, – сказал он, открыв первый листок. – Мадам Лили, называемая Глорьеттой, от восемнадцати до двадцати лет, очень хорошенькая, безупречного поведения, ребенок от неизвестного отца; имя ребенка: Жюстина, но в квартале ее чаще называли Королевой-Малюткой… У вас есть возражения?

Герцогиня, открыв рот, уставилась на него.

– Возражений нет, – продолжал Саладен. – Все верно.

Он взял другой листок.

– Конец апреля 1852 года, – снова заговорил он. – Мать и дочь вошли в ярмарочный балаган на Тронной площади. Фиакр, нанятый по случаю дождя…

Мадам де Шав, вскрикнув от изумления, прервала его.

– Как, даже такие подробности! – пролепетала она. Саладен знаком приказал ей молчать.

– Я – Рено, – во второй раз произнес он.

И ледяным тоном, лишенным интонаций голосом прибавил:

– Фиакр был предоставлен молодым человеком, по роду занятий шпагоглотателем. Четырнадцати лет. Имя: Саладен.

Он взял еще листок.

– Следующий день очень насыщен. Основные события: отъезд молодой матери в Версаль; Королева-Малютка доверена женщине по имени Нобле, имевшей также прозвище Пастушка и занимавшейся тем, что она гуляла с бедными детьми в Ботаническом саду. Некто Медор, помощник этой женщины, позволил приблизиться к детям нищенке, скрывавшей свое лицо под стареньким чепцом с синей вуалью. Переодетый мужчина: тот самый молодой человек, который раздобыл накануне вечером фиакр…

– Вы в этом уверены? – задыхаясь, воскликнула Лили.

– Я уверен в каждом своем слове, – резко ответил Саладен. – Я сам допрашивал мальчика, который стал взрослым мужчиной.

– Но моя дочь! – с жаром произнесла герцогиня. – Значит, моя дочь жива!