Королева-Малютка - Феваль Поль Анри - Страница 74

Так Глорьетта получила это послание – волнующее свидетельство очень далекого прошлого.

Она смотрелась в зеркало так, как будто не видела себя много лет. На мгновение годы, прошедшие с тех пор, как закончилась ее юность, словно исчезли, попросту перестали существовать.

Это облачко, которое она держала на руках и чьи смутные очертания, казалось, улыбались ей, было Королевой-Малюткой.

Она поцеловала Королеву-Малютку – облачко.

И независимо от ее воли опьянявшая ее прежде великая радость утихла.

Это был символ: сегодня, как и тогда, что она держала на руках, если не облачко?

И, возможно, здесь таилась угроза. Ничто не указывало на нее, но Лили ее ощущала.

В ней поселился смутный страх, подавлявший радость и шептавший в глубине ее сознание:

– Берегись!

И тогда ее взгляд устремлялся на улыбающийся туман, в очертаниях которого можно было угадать Королеву-Малютку; она пыталась разглядеть сквозь облако свою дочурку…

Подобное направление мыслей обычно не приводит к осознанию необходимости привести себя в порядок, особенно тогда, когда подобно госпоже де Шав, живешь в почти полном уединении.

И тем не менее к двум часам пополудни госпожа герцогиня позвонила своим горничным, чтобы ей подали одеться.

Это были две добрые, преданные женщины; они решили:

– Кажется, придет граф Гектор.

Против обыкновения, госпожа герцогиня уделила много внимания своему наряду. Она все время оставалась недовольна. Пришлось три раза укладывать ее роскошные волосы – в другие дни прическа сооружалась в один миг.

Обе верные камеристки задавались вопросом:

– Может, теперь это не для графа Гектора?

И обе искренне жалели его, потому что это был красивый и приятный молодой человек.

– Надо ли закладывать карету? – спросила одна из них.

– Нет, – ответила мадам де Шав, глядя на себя в большое зеркало и расправляя складки платья.

Она явно ждала кого-то и для него хотела быть красивой.

Когда она отпустила горничных, те долго судачили и строили всяческие предположения.

Кто же этот счастливейший из смертных?..

Часы пробили три, потом четыре. Во всяком случае, счастливейший из смертных заставлял себя ждать.

Незадолго до пяти часов обе створки ворот распахнулись. Это был господин герцог, вернувшийся в почтовой карете из путешествия, которого вовсе не совершал.

– Поздно! – решили обе горничные. – Счастливейший из смертный упустил случай!

Но в это время госпожа герцогиня позвонила. Они со всех ног бросились на зов. Вот какой приказ им был отдан:

– Сообщите господину герцогу, что я не совсем здорова и что я жду его у себя.

– Ах, вот как! – сказала в прихожей первая камеристка.

– Странно! – откликнулась вторая.

Они расхохотались, а потом хором воскликнула:

– Ну вот, этого-то я никогда в жизни не угадала бы! Лучше поздно, чем никогда. Надо же, господин герцог и оказался тем самым счастливым избранником!

VIII

КЛУБ ЧЕРНЫХ ШЕЛКОВЫХ КОЛПАКОВ

На одной из тех холодных, спокойных, похожих на провинциальные, улиц, что располагались по соседству с Обсерваторией и были уничтожены при прокладке бульвара Порт-Рояль, еще в 1866 году существовало маленькое кафе с аккуратной вывеской; там по вечерам собирались добрые обыватели и рантье, проживавшие в этом ученом квартале.

По имени владельца, бывшего дворника некоего агентства, выдававшего себя перед клиентами за отставного математика, кафе назвали «Массене».

Господин Массене и впрямь походил на ученого. Это был низенький степенный толстяк, страдавший одышкой; с утра до вечера он, в туфлях и белом галстуке, курил свою трубку.

Его жена, обыкновенно стоявшая за стойкой, была пожилой, худой и очень высокой дамой. У нее была приятнейшая улыбка, хотя во рту недоставало многих зубов, а оставшиеся не шли ни в какое сравнение с утраченными. Кафе «Массене» состояло из бильярдной – пожалуй, единственный бильярд в Париже, где сохранились лузы с сетками, – довольно большого зала, предназначенного для постоянных клиентов, и скромных размеров гостиной, уставленной обшарпанными кожаными диванами, куда имели доступ только «Эти Господа».

Гостиная «Этих Господ» была отделена от общего зала инным коридором, запирающимся с обоих концов.

Для большей предосторожности вторая дверь, ведущая в гостиную, была двойной: саму дверь защищала еще одна створка с мягкой обивкой.

Напротив двери располагалось высокое окно, выходившее в пустынный переулок, но поскольку «Эти Господа» собирались здесь лишь с наступлением ночи, всегда закрытое окно закрывали к тому же крепкие ставни.

«Эти Господа» вовсе не были заговорщиками. Завсегдатаи общего зала хорошо их знали и охотно выпивали вместе с ними, но у «Этих Господ» были и такие дела, которые касались только их самих и частенько требовали обсуждения.

Если пересчитать всех, то «Этих Господ» оказалась бы целая дюжина, но они никогда не собирались в полном составе. Во главе тех, кто усерднее прочих посещал кафе «Массене», стоял господин Жафрэ, или лучше сказать – Добряк Жафрэ, домовладелец с улицы Сорбонны. Он понемножку учитывал векселя (иные говорили – занимался ростовщичеством). Каждый день после обеда он отправлялся в Люксембургский сад кормить птичек хлебными крошками, что – любой подтвердит – являлось свидетельством его душевной доброты.

За ним следовал господин Комейроль, деловой человек, известный своими золотыми очками и великолепным южным красноречием; потом доктор Самюэль, филантроп, лечивший бедных, при условии, что они ему платили, и, наконец, славный малый по прозвищу Принц, род занятий которого был никому не известен.

Остальные когда приходили, когда нет – видно, были очень загружены делами.

Постоянные посетители общего зала и бильярдной называли собрания «Этих Господ» заседаниями «Клуба Черных Шелковых Колпаков», поскольку Добряк Жафрэ и Принц любили надвигать на уши сей удобный головной убор, опасаясь сквозняков.

Ни один из членов «Клуба Черный Шелковых Колпаков» не был юн, но Комейроль выставлял напоказ студенческие жилетки и гордо водружал на нос свои золотые очки, словно желая сказать: я не скоро еще откажусь от желания нравиться; а крашеные волосы виконта Аннибала Джоджа, которого мы позабыли упомянуть, были чернее воронова крыла.

Было около семи часов вечера. В маленькой гостиной, предназначенной для «Этих Господ», находились только двое членов «Клуба Черных Шелковых Колпаков»: Принц в своем неизменном головном уборе, читавший «Газету городов и сел» и попивавший кофе с водкой, и доктор Самюэль, который молча сидел в другом углу дивана, ничего не пил и вообще ничего не делал.

Лучше сразу же сказать, дабы титул Принца не приняли за кличку: человек, занятый чтением газеты, был сыном несчастного Людовика XVII, и никем иным.

Достаточно было лишь взглянуть на его в высшей степени благодушное лицо чистейшего бурбонского овала, чтобы не сомневаться долее в его блестящем происхождении, однако на всякий случай он постоянно носил с собой в объемистом бумажнике, не покидавшем его кармана, целую коллекцию доказательств, от которых волосы становились дыбом: письма папы римского, письма Луи-Филиппа, письма господина герцога де Ларошфуко, письма жены тюремщика Симона, письма Карла-Альберта, письма Талейрана, письма Шатобриана, Ламартина, генерала Кавеньяка, господина Жиске – словом, письма со всего света.

Плюс удостоверения, протоколы, выписки из регистров, завещание его несчастного отца, умершего под именем герцога Ричмондского, и список более чем сотни представителей дворянских фамилий Парижа и провинций, готовых по первому слову законного наследника взяться за оружие.

Эти разнообразные бумаги послужили уже нескольким «принцам».

Люди, кое-что смыслившие в делах Черных Мантий, говорили, что этот славный малый был по меньшей мере пятым сыном Людовика XVII; четверо других трагически погибли при исполнении своих обязанностей на службе обществу.