Королевский фаворит - Феваль Поль Анри - Страница 48

Кастельмелор несколько мгновений молча глядел на него. На губах его мелькнула улыбка презрения.

— Неужели будет преступлением, — прошептал он, — столкнуть с трона такого человека? Какая разница между ним и этими болонками?

Но он пришел не для этих рассуждений. Поэтому он принял выражение веселого добродушия, в свою очередь растянулся на ковре, но собаки в испуге разбежались.

Король нахмурил брови и печально поглядел на собачек, которые остановились на некотором расстоянии от незнакомой головы Кастельмелора.

— Неужели мне нет ни на минуту покоя? — закричал он, вставая и с гневом топая ногой.

Это движение дало другое направление страху болонок: они спрятались за Кастельмелором. Видя, что он не опасен, они бросились все разом к нему и продолжили прерванную забаву.

Одно мгновение король даже чувствовал зависть, но вскоре вид Кастельмелора, которому волосы закрыли лицо, изменил расположение его духа. Он опустился на колени и стал возбуждать рвение маленькой своры, в чем, впрочем, не было нужды, при этом он очень громко смеялся, совершенно не помня себя.

Но всякое удовольствие имеет конец. Альфонс наконец поднялся с колен и, задыхаясь, упал в кресло.

— Ха!.. Ха!.. Ха!.. — засмеялся он. — Встань. Ты уморишь меня! А! Ты славный малый, Луи! Это очень забавно! Я никогда так не забавлялся.

Кастельмелор повиновался и, откинув назад волосы, открыл свое смеющееся лицо.

— Почему ты не всегда так любезен, граф? — радовался Альфонс. — Сегодня я не променял бы тебя на две пары болонок!

— Это потому, что я сегодня очень весел, — отвечал Кастельмелор, — я нашел средство навсегда избавить ваше величество от всяких забот, связанных с вашим верховным саном.

Кастельмелор чувствовал, что краснеет, произнося эти слова, которым его хищнические планы придавали коварное значение. Но Альфонс ничего не заметил, пораженный мыслью никогда не заниматься больше ничем, что имело бы хоть тень серьезного дела.

— Какое же средство?! — воскликнул он. — Говори нам скорее твое средство, граф, и я дам тебе все, что ты захочешь, если только есть на этом свете что-нибудь, чего ты еще можешь хотеть.

— Я ничего не хочу, ваше величество. Долго было бы объяснять, в чем состоит мое средство; но покажу его примером. Вы не любите подписывать бумаги…

— О! Нет! Нет!

— Я заказал штемпель, представляющий подпись вашего величества.

— Превосходно, граф! И ты больше не будешь заставлять меня подписывать эти мерзкие пергаменты?..

— Никогда, ваше величество… Вот последние два.

При этих словах, произнесенных взволнованным голосом, Кастельмелор вынул из своего портфеля два приготовленных им пергамента.

При виде их король побледнел и отскочил, как ребенок, которому подносят какое-то горькое питье.

— Но это измена, граф! — сказал он. — Вы обещаете, что я не буду больше ничего подписывать и в ту же минуту даете мне эти бумаги?

— Но это последние, ваше величество.

— Убирайтесь к черту!

— Как вам угодно, ваше величество, — сказал Кастельмелор, убирая бумаги обратно в портфель. — Я думал, что королевская охота доставит вам удовольствие…

— Королевская охота! — воскликнул Альфонс. Глаза его заблестели от радости.

— Но рыцари Небесного Свода, — продолжал Кастельмелор, — повинуются только приказаниям короля.

— Это правда? — сказал Альфонс. — Ты в самом деле думал о королевской охоте, и эти бумаги относятся к ней?

— Если вашему величеству будет угодно убедиться в этом…

— Нет! Нет! — поспешно возразил король с ужасом… — Давай! Давай скорее! О! Проказник граф, как я тебя люблю! Королевская охота! Давай же!

Руки Кастельмелора так дрожали, что он не мог открыть портфель. Альфонс с детским нетерпением вырвал у него портфель и, вынув бумаги, нацарапал внизу каракули, которые должны были изображать его подпись.

Затем он оттолкнул пергаменты, как будто бы один вид их внушал ему непреодолимое отвращение.

Кастельмелор вздохнул с облегчением.

Глава XXXI. ПЕРЕД ГРОЗОЙ

— Собери эти бумажонки, граф, — сказал король. — Противно видеть эти каракули на вонючем пергаменте. Когда-нибудь я доставлю себе удовольствие поджечь архив королевства… Это будет очень забавно!

Кастельмелор не заставил повторять приказания.

Он поспешно собрал бумаги и взялся за шляпу.

— Как, ты уже уходишь? — вскричал Альфонс. — Что же ты ничего не говоришь об охоте? Я хочу, чтобы о ней долго помнили в Лиссабоне…

— И будут помнить, ваше величество, — отвечал Кастельмелор таким странным тоном, что король невольно взглянул на него.

— Что с тобой, граф? — спросил он. — Пока я еще не сделал того, что ты хочешь, ты мне льстишь, злой изменник, а когда я подписал эти мерзкие бумаги, ты больше не стесняешься… Мне кажется, что вы не любите меня, граф!

Кастельмелор испытывал страшные мучения. Каждое слово короля раздирало ему сердце как удар кинжала; как ни зачерствела его душа, однако в ней не исчезло еще окончательно всякое человеческое чувство. Вид несчастного государя, добровольно шедшего в западню, возбуждал в нем угрызения совести. Ему хотелось встретить какое-нибудь препятствие, чтобы борьбой поднять свое ослабевшее мужество.

Но ничего! Жертва сама протягивала шею под нож. Из двух бумаг, которые Альфонс подписал, не читая, по своей привычке, одно было приказание арестовать инфанта и королеву, обвиненных в оскорблении его величества.

Вторая же была просто отречение Альфонса от престола.

Таким образом, говоря несчастному королю, что это были последние бумаги, которые он подписывает, Кастельмелор говорил несомненную и ужасную истину, и когда король, смеясь, называл графа злым изменником, он называл его настоящим именем.

Кастельмелор отвечал, но таково уж было положение этих двоих, что его ответ роковым образом сделался новым намеком.

— Ваше величество, — сказал он, — я иду, чтобы избавить вас от забот правления.

Эти слова произвели сильное впечатление на короля.

— Ты лучший из друзей, граф, — сказал он, смягчившись, — иди и старайся устроить, чтобы наша охота была лучше всех, которые мне только случалось видеть.

Кастельмелор поспешно вышел, а король принялся за свою прерванную игру с болонками.

Граф вернулся в свой дворец. Под впечатлением разговора с Альфонсом его поведение делалось ему противно; он чувствовал презрение и отвращение к самому себе. Но мало-помалу воспоминание о короле изгладилось и честолюбие одержало верх. Он видел себя сильным королем, возводящим Португалию на ту высоту, с которой она упала благодаря печальному безумию Альфонса. Он изгонял англичан, сдерживал испанцев и возвращал трону его прежний блеск.

«Разве не заставит это, — спрашивал он себя, — простить это славное преступление, которое называют узурпацией? Да и, кроме того, власть, не должна ли она принадлежать по праву более достойному? Когда политический закон доходит до такой степени нелепости, что уподобляет пять миллионов людей мешку с золотом и делает из них наследство, то не следует ли силою изменить этот закон?»

Какой виновный не старается оправдать в своих глазах свой поступок? И Кастельмелор был уже заранее убежден в своей справедливости.

Был позван Антуан Конти. Кастельмелор долго с ним разговаривал и был условлен план действий на завтра. Сначала королевская охота; потом арест инфанта и королевы; потом арест монаха; и наконец, может быть, в глубине мрачной тюрьмы, смерть этой таинственной и опасной личности.

Было уже поздно, когда они расстались. Несмотря на это, Конти отправился к рыцарям Небесного Свода и велел разбудить падуанца, который в эту минуту видел во сне, что охотится за лисицами в графстве Нортумберлэнд.

Асканио, ворча, поднялся и пошел посмотреть, кто осмеливается беспокоить его сон.

— Э! Дорогой товарищ, — сказал он, увидев Конти, — неужели вы не перестанете злоупотреблять моей снисходительностью? Я свел вас к Кастельмелору; это все, что я мог для вас сделать; спокойной ночи!