Тайна Обители Спасения - Феваль Поль Анри - Страница 56

Париж болтлив, – развивал свою мысль Барюк, – и по нему постоянно ходят всякие слухи. Я был еще совсем мальчишкой, когда впервые услышал в мастерской Каменного Сердца разговор об этом людоеде, которого зовут Отец Благодетель. И о нем говорят до сих пор, хотя у меня уже седая борода.

– Я любопытен, – заявил Дикобраз, – и меня интересовало, когда же этот кровопийца предстанет перед судом. И когда я впервые услышал о банде Черных Мантий, а это было в прошлом месяце, – я сказал себе: семь раз в неделю ты будешь покупать вечернюю газету. Я пошел на огромные расходы, но что это дало? Да ровным счетом ничего. Нет, это чтение не было скучным – бездельники, пишущие статьи, умеют писать забавно, – но там не было ни намека на Отца Благодетеля и на странный вопрос: «Будет ли завтра день?». Судя по газетам, Черные Мантии – самые обыкновенные мелкие жулики, и на месте истинных Черных Мантий я бы привлек самозванцев к суду.

В этом месте Барюк по прозвищу Дикобраз остановился, решив, что его последние слова достойны похвалы со стороны слушателей.

– Дальше! – сухо потребовала госпожа Самайу. – Вы никак не доберетесь до сути.

– Что же вы хотите знать, мамаша Лео? – спросил несколько уязвленный Барюк. – Говорю вам, что следствие увязло в этом деле, и где разгадка – никто пока не знает.

Укротительница медлила с ответом; она опустила глаза, а ее побелевшие губы подрагивали.

Когда же она наконец заговорила, все заметили, как изменился ее голос:

– Там были замешаны девушка и один молодой человек...

– Ну и дела! – воскликнул Дикобраз. – Вы что, с луны свалились? Вы даже этого не знаете?

Вместо ответа укротительница медленно произнесла:

– Я хочу услышать имена молодого человека и девушки, которых обвиняют в убийстве следователя Реми д'Аркса.

IV

ПОЧЕМУ МАМАША ЛЕО РОВНЫМ СЧЕТОМ НИЧЕГО НЕ ЗНАЛА

Такое невежество мамаши Лео вызвало у всех глубокое сочувствие. Действительно, существуют некоторые вещи, незнание которых непозволительно, причем на разных ступенях социальной лестницы они разные. В высшем свете это по большей части водевиль, героями которого являются, с одной стороны, герцог или граф, а с другой – графиня или герцогиня. Этот водевиль всегда один и тот же, однако, по всей видимости, он очень забавный, потому что всегда имеет большой успех.

В низших слоях общества обыкновенно предпочитают драму. Она менее однообразна, чем изящный водевиль, и в ней непременно присутствует кровь.

Итак, вверху смакуют пикантные подробности блестящего адюльтера, а внизу подробно обсуждают (также находя в этом для себя немалое удовольствие) все подробности преступления.

Конечно же, несмотря на это, у нас очень уважают добродетель, хотя никогда о ней не говорят.

Незнание определенных событий, можно сказать, исключает человека из общества. В свете от вас требуют знания даты последнего любовного свидания принцессы, а если вы не знатны и не богаты – то всех деталей убийства, происшедшего на одной из парижских улиц: вы должны назвать точное количество нанесенных ударов, вид оружия, расположение ран на теле и величину кровоподтеков, а также описать положение, в котором нашли уже окоченевшую жертву с искаженным лицом и слипшимися от крови волосами, разметавшимися по мостовой.

Таковы нравы девятнадцатого века.

И в Париже, и в провинции издателей больше не интересует писательский талант. Они просто-напросто приказывают литераторам потворствовать этому извращенному, этому чудовищному вкусу.

Итак, искренне удивившись, Барюк воскликнул:

– Ну и дела! Вы что, с луны свалились? Вы даже этого не знаете?

И хотя присутствующие понимали, что нехорошо иронизировать над хозяйкой балагана, тем не менее почти все чуть заметно улыбнулись.

Симилор, человек с соломенными волосами, носящий серую шляпу, был не только Дон Жуаном: из него вышел бы замечательный придворный.

– Мадам Самайу постоянно работает в своем кабинете, где она занимается всякими важными делами, – обратился он к своим краснолицым ученицам. Симилор говорил вполголоса, но так, чтобы все его слышали. – А когда в голове вертятся всякие умные мысли, то, само собой, не обращаешь внимания на разные рядовые происшествия, которые обсуждает в часы досуга простой народ.

Эшалот восхищенно посмотрел на оратора и прошептал:

– Как он говорит! Ах, если бы и у меня был такой же талант! Однако ничего тут не поделаешь: одним Бог дал побольше, а другим – поменьше.

– Разговорчики в строю! – рявкнул Вояка-Гонрекен. Но госпожа Самайу и сама почувствовала, что ей следует объясниться перед этими людьми.

– Мальчик верно сказал, – произнесла она, одобрительно взглянув на ловкого Симилора. – Мне приходится слишком много думать, и в этом мое несчастье. Вы тоже правы, господин Барюк: мне и впрямь кажется, будто я с луны свалилась. В моем родном городе я чувствую себя чужестранкой: ведь я не знаю того, что знают все. Нуда, мне известно об этой истории очень-очень мало – слышала что-то краем уха и то совершенно случайно. Но заверяю вас, друзья мои: доведись мне проведать о смерти следователя чуть пораньше, я непременно разузнала бы все подробности, потому что мне это крайне важно.

Кружок из актеров и художников невольно сомкнулся, и люди стали оживленно переговариваться. Можно было услышать, например, такую реплику:

– Неужели хозяйка замешана в этом деле?

– Ладно, начинай с самого начала, – произнесла укротительница, обращаясь к Барюку, – и главное – имена!

Вояка-Гонрекен, бывший в сущности добрым человеком, взял ее руку и тихонько пожал.

– Наберитесь терпения, дорогая. Смирно! И не выходите из себя, мамаша Лео; признаться, я все знаю, однако, черт побери, мне недостает мужества... Пусть лучше говорит Дикобраз.

– Что касается имен, то целиком их в газетах не напечатали ни разу, – начал Барюк, спокойно посасывая свою трубку. – Еще бы: те, кто занимается этим делом, надели перчатки, потому что оно касается высокопоставленных особ. Девушку зовут Валентина де В... Вы знаете ее?

– И да, и нет, – ответила Леокадия. – Я никогда не знала ее имени, но саму девушку...

Ее голос дрожал. Все крепче сжимая руку благодетельницы, Гонрекен повторял:

– Смирно! Крепитесь!

– Теперь насчет молодого человека, – продолжал Барюк, присев на стол. – В газетах его назвали Морисом П...

– Хорошо! – сказала госпожа Самайу, изо всех сил стараясь не выказать слабость. – Спасибо, господин Барюк!

– Да, вот это женщина! – пробормотал Гонрекен.

– И нам совсем нетрудно дописать это имя, потому что газеты печатали его в связи с первым убийством.

Госпожа Самайу вздрогнула.

– Первое убийство!.. – пролепетала она.

В зале послышался неясный гул. Очевидно, многие сочли изумление укротительницы наигранным.

– Первое убийство! – проговорила она сквозь слезы.– Дети мои, иногда я бывала с вами строга, чего уж греха таить, но ведь этого требует наше ремесло, вы же знаете. Так не мстите же мне, я так несчастна!..

Не договорив, госпожа Самайу горестно зарыдала. Гонрекен часто моргал, едва удерживаясь от того, чтобы не зареветь самому. Из глаз бедняги Эшалота потекли слезы, и он закрыл лицо руками.

Что касается прочих зрителей, то они разделились на две группы: одни были готовы прослезиться, других разбирало острое любопытство.

А госпожа Самайу перестала замечать присутствующих. Теперь она говорила сама с собой. Возможно, она даже не сознавала, что ее слушают посторонние.

– Это кажется смешным, но что поделаешь, если это правда? – шептала хозяйка, устремив свой взгляд куда-то вдаль. – С тех пор, как газеты перестали рассказывать мне о нем, я их больше не читала. Ах! Когда он был в Алжире, газета каждый раз приносила о нем хорошие известия. Если бы не эта любовь, он стал бы там героем. А потом газеты словно онемели – ведь мне важно только то, что связано с ним, больше меня ничего не интересует. Поэтому я перестала покупать газету... Принесите мне немного воды.