Рожденный очаровывать - Филлипс Сьюзен Элизабет - Страница 55

– И давно ты этим занимаешься?

– Почти пять лет.

Она снова пошла к ведущей на крыльцо двери.

– Я начала с того, что готовила детей к съемкам. Подбирала одежду, которая отражала бы их характеры, помогала им почувствовать себя свободно. Теперь мне даже доверили самой снимать портреты! По крайней мере я снимала, пока не приехала сюда. Ты просто не поверишь, как все это мне нравится!

Он сунул в карман брошюру и пошел за ней. Очень хотелось спросить о том парне, кто ей звонил, но он молчал.

– Удивительно, что ты так и не вышла замуж.

Она взяла пузырек с лаком и снова принялась за свое занятие.

– К тому времени, как я достаточно отрезвела, чтобы думать о замужестве, всякий интерес пропал.

– Не могу представить тебя без мужчины.

– Прекрати выуживать информацию.

– Не совсем так. Просто стараюсь понять, какой ты стала.

– Проводишь опрос, – сухо констатировала она.

– Полагаю.

– Пытаешься узнать, осталась ли я все той же дурной девчонкой, полностью ответственной за падение бесчисленных хороших парней, слишком слабых, чтобы держать штаны застегнутыми.

– Что-то в этом роде.

Она подула на большой палец.

– Интересно, кто та брюнетка, которая приезжала на прошлой неделе вместе с твоей свитой? Камердинер?

– Весьма опытная помощница, которую я ни разу не видел голой. Итак, ты к кому-то относишься всерьез?

– Естественно. К себе.

– Это хорошо.

Она вытерла с пальца мазок лака.

– Лучше расскажи о себе и Марли. Сколько вы были женаты? Пять минут?

– Полтора года. Древняя история. Мне было сорок два, и я считал, что пора остепениться. Она была молода, красива и мила – по крайней мере тогда я так думал. Мне нравился ее голос. И сейчас нравится. Демоны сидели смирно, пока мы не поженились и не обнаружили, что ненавидим друг в друге абсолютно все. Хочу признаться, что эта женщина терпеть не могла сарказма и не выносила никакой критики. Но все было не так плохо. Я получил Райли.

После Марли у него были две долгие связи, широко освещавшиеся в прессе. И хотя Джек вроде бы любил обеих женщин, в этих отношениях отсутствовало что-то главное, а имея за плечами один неудачный брак, он не спешил решиться на другой.

Эйприл докрасила ногти, закрыла пузырек и опустила на ступеньку бесконечно длинные ноги.

– Не отсылай Райли, Джек. Ни в летний лагерь, ни к сестре Марли, а особенно в пансион. Пусть она живет с тобой.

– Не могу. Впереди турне. Что прикажешь с ней делать? Запирать в номере отеля?

– Что-нибудь придумаешь.

– Ты слишком в меня веришь, – вздохнул он, глядя на жалкое подобие палисадника. – Райли рассказала тебе о прошлой ночи? О Дине?

Она мгновенно вскинула голову, как львица, почуявшая, что детенышу грозит опасность.

– Что?!

Он уселся на верхнюю ступеньку и смущенно поведал о случившемся.

– Я не пытаюсь оправдать себя, – закончил он, – но Райли вопила во всю глотку, а он гнался за ней.

Эйприл порывисто встала.

– Он и волоска бы на ее голове не тронул. Поверить не могу, что ты ударил его! Повезло еще, что он не сломал твою дурацкую шею.

Она и тут была права. Хотя Джек держался в форме: иначе просто не выдержать многочасовые концерты, бывшие его «торговой маркой», все равно вряд ли мог бы сладить с тридцатиоднолетним профессиональным спортсменом.

– Это еще не все, – добавил он, поднимаясь. – Потом мы с Дином поговорили... вернее, говорил я. Признался во всех своих грехах. Абсолютная честность. Нет нужды говорить, как он был потрясен.

– Оставь его в покое, Джек, – устало бросила она. – Достаточно он нахлебался дерьма от нас обоих.

– Верно, – кивнул он. – Пожалуй, лучше не будить Райли. Ничего, если она переночует у тебя?

– Разумеется.

Она отвернулась, шагнула к двери, и он почти сбежал вниз.

Почти. Но не совсем.

– Неужели тебе нисколько не любопытно? – спросил он, оглядываясь. – Неужели не хочешь знать, как сложилось бы у нас теперь?

Ее рука замерла на дверной ручке. Прошло несколько долгих секунд, прежде чем он услышал голос, удивительно напоминавший лязг металла:

– Ни в малейшей степени.

Райли не слышала, о чем говорили отец и Эйприл, но их голоса разбудили ее. Было так приятно лежать и знать, что они беседуют. Они вместе сделали Дина, так что, наверное, когда-то любили друг друга.

Райли почесала ногу большим пальцем другой. Сегодня было так весело, что она совсем забыла о своих бедах. Эйприл давала ей здоровские задания: поискать цветов для букета или принести воды для маляров. А днем они с Дином катались на велосипедах. Езда по гравию требовала немалых усилий, но он ни разу не назвал ее дурой и тупицей и даже попросил побросать ему завтра мяч для тренировки. При мысли об этом она нервничала и волновалась, наверное, все обойдется. Правда, очень не хватало Блу, но когда она спросила о ней Дина, тот перевел разговор на другие темы. Райли надеялась, что он и Блу не разорвали помолвку. Ее ма только этим и занималась.

Она услышала шаги Эйприл и, натянув простыню до подбородка, замерла на случай, если та решит перед сном взглянуть на нее. РаЙли уже заметила, что Эйприл беспокоится о ней.

Через несколько дней Блу сказала себе, что Дин хорошо сделал, забыв о ней. Кроме того, ей необходимы силы и здравый смысл, чтобы справляться с Нитой.

И все же она ужасно по нему тосковала. Хотелось бы верить, что и он скучает по ней. Но зачем ему она? Он ведь получил, что хотел.

Старое доброе одиночество вновь стало ее спутником. Нита решила, что должна быть на портрете рядом с Танго, но при этом требовала, чтобы Блу нарисовала не ее теперешнюю, а какой она была когда-то. Это потребовало многочасового копания в альбомах с вырезками и фотографиями. Увенчанный алым ногтем палец Ниты тыкал то в одну страницу, то в другую, указывая на недостатки тех, в чьей компании она фотографировалась: своей коллеги – преподавательницы танцев, распутной соседки по комнате, длинного списка мужчин, делавших ей пакости...

– Интересно, хоть кого-то вы любили? – раздраженно спросила Блу в субботу утром, когда они сидели в гостиной на белом

велюровом диване, окруженные фотоальбомами.

Нита перевернула страницу шишковатым пальцем.

– В свое время я любила всех и каждого. Была наивна и слишком плохо разбиралась в природе человеческой.

Несмотря на досаду Блу, так и не сумевшей начать портрет, она находила странное очарование в изучении истории жизни Ниты – от юности, прошедшей в Бруклине во время войны, до часто упоминаемых пятидесятых и начала шестидесятых, когда она преподавала бальные танцы. У нее был короткий брак с актером, которого Нита обозначила как пьяницу, после чего она продавала косметику, работала моделью на показах торговых фирм и была гардеробщицей в модных ресторанах Нью-Йорка.

В начале семидесятых она познакомилась с Маршаллом Гаррисоном и вышла за него замуж. На свадебном снимке красовалась платиновая блондинка с начесом, сильно подведенными глазами и светлой губной помадой, с обожанием смотревшая на представительного пожилого мужчину в белом костюме. Стройные бедра, длинные ноги, упругая кожа без единой морщинки, словом, – женщина того типа, от которого мужчины шалеют.

– Он считал, что мне тридцать два, – пояснила Нита. – Ему было пятьдесят, а мне становилось плохо при мысли о том, что случится, когда он пронюхает, что на самом деле мне сорок. Но он сходил по мне с ума и плевать хотел на возраст.

– Здесь вы такая счастливая. Что случилось потом?

– Я приехала в Гаррисон.

Переворачивая страницы, Блу наблюдала, как открытая улыбка Ниты постепенно становится горькой.

– Когда это снимали?

– На рождественской вечеринке. Вторая годовщина нашей свадьбы. Как раз когда я окончательно распростилась с иллюзией, что меня здесь полюбят.

Неприязненные физиономии присутствующих дам весьма откровенно выражали их отношение к наглой бруклинской выскочке с ее огромными серьгами и слишком короткой юбкой, мерзавке, которой повезло украсть самого богатого в городе мужчину.