Путешествие на край комнаты - Фишер Тибор - Страница 22

— Вы поссорились?

— Нет. Что меня и убивает. Если бы я сделал что-то не так, если бы я чем-то ее обидел, я мог бы раскаиваться и ругать себя. Так, наверное, было бы легче.

Про себя я уже решила, что никогда больше не сяду с Хеймишем за завтраком. К нашему столику подошли Лу и Сью.

— Привет, нас зовут Лу и Сью. Мы живем в комнате восемнадцать. Заходи в гости, — сказали они en route [по пути (фр.)] к мюсли.

— А может, я и не влюблен, — сказал Хеймиш.

— С чего бы ты вдруг передумал?

— Чашка хорошего кофе — опасная штука. У нас дома, когда я был маленьким, пили только растворимый кофе. И я тоже стал пить растворимый. И был вполне даже доволен. Но однажды я зашел в кафе и выпил эспрессо. Всего одна чашка эспрессо — и я больше не мог пить растворимый кофе. То есть мог, но уже без всякого удовольствия. Так что если не можешь достать эспрессо или, скажем, поблизости нет кафе, где дают эспрессо, то поневоле задумываешься: может, вообще не стоило пробовать эспрессо, пил бы себе растворимый и радовался.

— Я что-то не понимаю.

— Все дело в удовольствии. Я не хвастаюсь, но у меня очень большой сексуальный опыт, и это, наверное, меня и подводит. Если ты получил самое лучшее, тебя уже не влечет просто хорошее. Ты думаешь: да, хорошо — но бывает и лучше. Пробуешь все, что можно. И думаешь: да, неплохо. Но бывает и лучше. Удовольствие — вот наше вознаграждение. Ради чего мы живем? Только ради удовольствия. Ради чего мы работаем? Чтобы заработать на удовольствия. Я не знаю, что между нами было… любовь — не любовь… но по бумажнику оно било изрядно. Хочешь еще круассан?

Он, наверное, не врал. Мужчины, даже если они не намерены с ходу тащить тебя в койку, все равно мысленно вносят тебя в список вероятных кандидаток в любовницы и выплачивают маленькие авансы в виде знаков внимания и комплиментов — с видом на будущее. Как женщина я для Хеймиша не существовала. Для него я была просто приемником для словесного излияния.

— Я еще никому об этом не рассказывал, — сказал он.

Появился Хорхе. Я ужасно обрадовалась. Когда тебе кто-то рассказывает о своих проблемах, всегда возникает практически неодолимое искушение одарить его мудрым советом, но я слабо себе представляла, что посоветовать в данном случае. Хеймиш напоминал мне человека, который яростно стучит кулаком по торговому автомату, пытаясь получить сдачу, хотя там написано крупными буквами, что автомат сдачу не дает.

Поебень

— Сейчас я тебя познакомлю с твоим партнером, — сказал Хорхе. Я снова разнервничалась. Я боялась, что у меня ничего не получится. Я понимала, что это глупо. Ну что там может не получиться?! Уж поебстись худо-бедно мы все умеем. Но я все равно почему-то была уверена, что я все равно все испорчу.

Хорхе, должно быть, заметил мою нервозность.

— Да не волнуйся ты, Оушен. Это очень простая работа. Всего-то и нужно, что изображать исступленный восторг. Мужикам, им гораздо сложнее… только я сразу предупреждаю, интеллектуалы с богатым воображением у нас не работают. Сама понимаешь, воображение и интеллект тут не главное. Ладно. Пойдем, я тебя познакомлю с Рино. Он, наверное, сейчас на крыше.

Мы пошли вверх по лестнице. На площадках стояли какие-то ящики и коробки. Одна из коробок была приоткрыта, там лежали какие-то странные стеклянные штуковины.

— Я хотел установить тут лифт, — сказал Хорхе, — но потом подумал, что подъем вверх по лестнице — это хорошее упражнение. А на крышу у нас ходят все.

Мы поднялись еще на пару пролетов. Древняя старушка, божий одуванчик, мыла окно на площадке, стоя на опасно шатающемся табурете. Мне показалось, что это жестоко — заставлять старую женщину так напрягаться и рисковать жизнью. Хорхе что-то спросил у нее по-испански, как мне показалось, с искренним беспокойством, но она лишь махнула рукой, мол, не мешай заниматься делом. Наверное, это была какая-нибудь старожилка-уборщица, которая проработала здесь много лет и которую не увольняли на пенсию из уважения к ее заслугам. Мы с Хорхе пошли дальше вверх. Это была самая лучшая лестница в моей жизни.

— Рино не было пару дней. Сюда приезжали ребята из Голливуда, снимали кино, а девица, игравшая там главную роль, заширялась в корягу, так что была вообще никакая, и они наняли Рино, чтобы он оживил им пару эпизодов.

Мы поднялись на крышу, где была оборудована терраса с бассейном. По краю крыши стояли кадки с ухоженной симпатичной мимозой и лавровыми деревьями, тень от которых хоть как-то спасала от испепеляюще жаркого солнца. В шезлонге у бассейна лежал огромный мускулистый широкоплечий парень — голый, за исключением резиновой садо-мазо маски на молнии, закрывавшей почти все лицо. Да, фетишизм с садо-мазо — это теперь модно. Интересно, существует на свете хотя бы один управляющий банком, у которого нет распорки для ног или шарика-кляпа?

— Que pasa [Как жизнь, как дела (исп.)], Рино? — спросил Хорхе.

Я повторю еще раз: огромный и мускулистый парень. Про таких, как Рино, говорят «гора мускулов». Я в жизни не видела ничего подобного — разве что на картинках в журналах. Я смотрела на это чудо и не могла оторваться. Это было воплощенное совершенство. Безупречно развитая мускулатура, безупречный волосяной покров, безупречный загар — даже педикюр у него был лучше, чем у меня: ногти аккуратно подпилены и закруглены, наподобие окошек в церкви. Я смотрела, не веря своим глазам. Таких совершенных людей не бывает в живой природе. Я принялась сосредоточенно изучать мимозу, словно какой-нибудь крупный специалист по домашним растениям, — чтобы не пасть на колени в священном благоговении.

— У него есть мечта, — сказал Хорхе. — Мечта совершенно безумная и неправильная, и ему приходится ежечасно убеждать окружающих, чтобы они признали за ней право на существование. Это беда всякой безумной мечты: мир не желает ее принимать.

Часто бывает, что ты делаешь выбор, и ничего не меняется. Иногда ты делаешь выбор и получаешь, чего хотел, и только потом понимаешь, что тебе этого не хотелось. Редко, но все же бывает, что ты делаешь выбор и тут же срываешь куш. И совсем уже редко тебе выпадает по-настоящему крупный выигрыш: ты делаешь выбор, и вдруг выясняется, что это — самое лучшее, самое правильное из решений, которые ты принял за всю свою жизнь. Похоже, я все-таки выбралась из длиннющего туннеля, где беспросветная тьма, сплошной дождь, разочарования и ошибки, неприятности, бедность и прочая мерзь, в ослепительный рай размером примерно тридцать на сорок метров.

Значит, я все же достойна лучшего? Этот вопрос, которым я мучилась столько времени, снова возник у меня в голове. Неужели я все-таки дождалась этой счастливой минуты, когда там, наверху, оценили меня по достоинству и сполна одарили земными благами? У меня было столько всего плохого — сплошная черная полоса. Пора бы начаться и белой. Честно сказать, я была в полной растерянности: может быть, я рано радуюсь, и злобная Гера лишь дразнит меня, как боги любят дразнить людей, — или я все же была права, когда в своем самомнении считала себя самой лучшей на свете? Собственно, я бы и не пошла в профессиональные танцовщицы, если бы не считала себя самой лучшей. Но как потом оказалось, я была далеко не лучшей.

Рино протянул мне руку. Честно сказать, я слегка напряглась: испугалась, что он раздавит мне руку, — но его рукопожатие оказалось на удивление бережным и деликатным.

У меня в голове было только две мысли. Во-первых, мне жутко хотелось замуж за Рино. Пусть мы с ним совершенно несопоставимы и несовместимы, пусть нам будет не о чем поговорить, пусть потом выяснится, что он совершенно не умеет одеваться, пусть наш брак продлится всего полчаса, пусть у него там под маской какая-нибудь ужасная экзема или кривые зубы, пусть из него собеседник — как из одежного шкафа, пусть потом бабы злорадствуют и говорят про меня: «Это надо же было так сглупить», пусть… оно того стоит. Потому что тогда я смогу до конца жизни показывать на Рино пальцем и говорить: «А это мой бывший муж», — и всех баб будет корежить от зависти.