Пурпурная линия - Флейшгауэр Вольфрам - Страница 30

Стоявшие там и тут дома были необитаемы. Над выжженной землей поднимались покрытые сажей обгорелые стены. Над остатками стен возвышались торчавшие сквозь осевшую кровлю балки стропил. Деревня скорее всего была разрушена уже несколько лет назад. Люссак занялся копытом своей лошади и через мгновение ловко извлек камешек, застрявший под подковой. Виньяк между тем обходил дом за домом, стараясь среди развалин найти более или менее надежное укрытие от надвигающейся непогоды. Наконец ему удалось найти крытое стойло, каким-то чудом избежавшее всеобщего разрушения. Едва он успел привязать лошадь и махнуть рукой Люссаку, как с неба хлынул ливень.

Всего через несколько минут земля вокруг стойла раскисла, превратившись в непролазное месиво. За сплошной пеленой дождя остатки строений казались неясными темными силуэтами. Порывы ветра гнали перед собой струи дождя, не обойдя стороной маленький беззащитный навес, под которым пытались укрыться путники. Их ветхая одежда с жадностью впитывала влагу и постепенно темнела от воды.

Люссак угрюмо взглянул на небо, в котором гонимые ветром серые тучи, разрываясь в клочья, сталкивались друг с другом. Он прикрыл глаза и ощерил зубы, словно желая состроить погоде страшную гримасу. Виньяк, уставившись в пол, зябко прятал голову в плечи, чтобы вода не попадала за воротник.

Люссак уселся на порог хибары и сунул обутые в сапоги ноги в кучу какого-то хлама.

– Господи, как они тут жили!

Виньяк окинул взглядом разрушенные дома и попытался представить себе разыгравшуюся здесь трагедию. Он увидел охваченных страхом людей, которые с поднятыми руками молча выходили из своих домов, низко опустив головы. Вокруг каждого дома гарцевали вооруженные всадники. Один из них как бешеный носился взад и вперед по улице и яростно кричал, что каждый, кто попытается укрыться в доме, будет немедленно убит. Но жители и без угроз спешили покинуть свои жилища. Встав вдоль стен, поселяне, дрожа, ожидали своей участи. Главная улица усеяна трупами. Почти сплошь плохо вооруженные крестьяне. Молодой капитан снова начинает носиться по улице. Он кричит так громко, что кажется, вот-вот взорвется от собственного крика. «Lutheranos, fuera, Lutheranos!» [8] Капитан спешивается и подбегает к женщине, прижавшейся к стене дома. Потом откидывает с ее головы капюшон и срывает парик. Разъяренное лицо молодого испанского капитана – это последнее, что видит в своей жизни крестьянский сын, переодетый в женское платье. Он чувствует, как по его груди прокатывается горячая волна, и видит, как испанец отскакивает назад с окровавленным клинком в руке, приговаривая: «Во имя Отца и Сына и Свя…». Солдаты спрыгивают с коней и следуют примеру своего командира, убивая всех подряд, не разбирая, кто перед ними – женщины или переодетые мужчины.

Виньяк опустил веки, но страшная картина не желала исчезать. Он снова открыл глаза. Взору снова открылась пустынная улица, по обе стороны которой стояли остовы обугленных домов. Прошло еще несколько мгновений, и шум дождя сгладил леденящие душу крики детей, звон оружия и доносящийся время от времени сухой, приглушенный хруст клинка, вонзающегося в затылок очередной жертвы.

До замка, куда держали путь Виньяк и Люссак, оставалось три дня пути. Три дня при благоприятной, сухой погоде. Если же зарядят дожди, то дорога займет не меньше недели. Однако хуже всякой непогоды были эти призрачные поселения, на которые то и дело натыкались путники. Хотя эти грабежи и убийства случились месяцы, а то и годы назад, над всеми сожженными деревнями до сих пор висела мрачная аура застывшей смерти. Здесь проходили они, протестантские и католические отряды, военное счастье улыбалось то одним, то другим, но жалкие хижины бедняков равно страдали от безжалостных копыт многоногого чудовища.

Сейчас все говорили о мире. Произошло невероятное. Наварра победил всех – сначала Фарнезе, потом императорскую армию Майенна и, наконец, Меркера. Испания, исполинская держава, которую было невозможно целиком обозначить ни на одной карте мира, наносила конвульсивные бессильные удары, ввязывалась в стычки в беспокойных провинциях и иногда занимала мелкие города без всякой надежды их удержать.

Виньяк еще раз угрюмо оглядел сожженную деревню.

Плевок Люссака описал в воздухе высокую дугу и шлепнулся в ближайшую лужу.

– Проклятое место!

Виньяк ответил не сразу. Помолчав, он заговорил таким тоном, словно уже занимал высокое положение:

– Когда-нибудь мы будем жить в Париже, в большом доме с камином и печами.

– С чего ты так в этом уверен? – проворчал Люссак.

– Все главные беды миновали. У нас есть король, он принудит испанцев к миру, и мы получим эдикт, который защитит нас от папистов. Когда закончится эта ужасная война, в Париже будет очень много работы.

– Когда, когда… Нам уже сейчас нечего есть, а впереди еще три дня пути.

Люссак прищурил глаза и резко дернул поводья своего коня. Из двоих путников Люссак был крупнее и выше ростом. Черные вьющиеся волосы мокрыми прядями свисали с головы, обрамляя юное, безбородое и очень подвижное лицо. Темно-карие глаза беспрестанно скользили с одного предмета на другой, окидывая все окружающее недоверчивым взглядом. Узкий нос был мало заметен над полными губами, которые, обнажая редкие зубы, приоткрывались всякий раз, когда Люссаку что-либо попадалось на глаза. Было такое впечатление, что даже необходимость сосредоточиться на чем бы то ни было уже причиняет Люссаку невыносимую боль.

Виньяк был среднего роста. Темно-каштановые волосы – чтобы не завшиветь – были коротко острижены. Имея двадцать шесть лет от роду, он был моложе своего спутника, но производил впечатление человека, юность которого осталась далеко позади. Глаза окружали лучики морщин. Лицо выражало непрестанную борьбу недоверия и любопытства. Только когда Виньяк рисовал, его лицо теряло привычное выражение – в эти минуты он говорил с Богом и знал, что Он слышит его.

Путники, застыв, сидели, уставив взоры прямо перед собой, и слушали, как ливень обрушивает струи воды на деревянную крышу жалкой лачуги. Капли дождя, с силой ударяясь о стропила, дробились, заполняя домик пеленой мельчайших брызг. Лошади дрожали. Люссак погладил их по ноздрям и подтянул под крышу строения. Виньяк задумчиво глядел в большие печальные глаза верных животных. От их крутых боков исходило живительное тепло, и Виньяк, испытывая благодарность, с удовольствием грелся в его потоках. Барабанная дробь дождевых капель усилилась гремящим стаккато. Градины величиной с крупную гальку, раскалываясь, сыпались с небес, падая в грязь и на стены развалин. Недалеко от лачуги неуклюже подпрыгивал в поисках укрытия дрозд с покалеченным крылом. Проскакав по размытой борозде несколько саженей, он упал на бок и затих. Невдалеке с треском обрушилась стена. Кони испуганно всхрапнули, но Люссак быстро успокоил их парой кусков свеклы, извлеченных из дорожной сумки.

Буря наконец начала стихать. Сквозь непроницаемую серость пробился свет, тучи разлетелись в стороны, и природа обрела свои естественные краски. Вскоре запели птицы, и их щебетание слилось с бульканьем и журчанием стекавшей в придорожные канавы воды.

Путникам понадобилось довольно много времени, чтобы через непролазную грязь вывести лошадей на дорогу. Правда, дорога оказалась немногим чище и суше, поэтому странники не рискнули сесть верхом. Кони поминутно оступались, обрызгивая людей водой и грязью. Так Виньяк и Люссак, проклиная все на свете, продолжили свой путь.

– Расскажи мне о своем дяде Перро, – попросил Виньяк после некоторого молчания.

Люссак смахнул ладонью пот со лба и вытер руку о штанину.

– Что ты хочешь о нем узнать? Я и сам едва с ним знаком. Видел-то я его всего один раз, на крестинах моей сестры. Было это восемь лет назад. Он пришел в Париж с Наваррой, да так и остался в столице.

– Он солдат?

– Да, точнее, он был им. Теперь он снова каменотес. В нашей семье все каменотесы. Кроме меня…

8

Лютеране, выходите, лютеране! (исп.).