Пурпурная линия - Флейшгауэр Вольфрам - Страница 35

35

ЛА-ВАРЕН: Фрейлина де Гиз заблуждается. Она не является свидетельницей, так как оставила герцогиню сразу же после того, как ее перевезли в дом тетки. Верно противоположное. Врачи не могли применять средств, успокаивающих приступы, поскольку герцогиня была беременна. Ее не смогли разрешить от бремени, и только после ее смерти живот вскрыли и по частям извлекли из чрева ребенка, который умер в первый же день болезни герцогини.

Ш.Л.: Врачи вскрыли и труп матери. Они попытались выяснить причину болезни. Известны ли вам результаты этого исследования?

ЛА-ВАРЕН: Нет. Однако там собрались лучшие парижские врачи, включая тех, которых прислал сам король. Речь идет о людях, которые благодаря своим знаниям и положению пользуются всеобщим уважением. Они никогда не утаили бы правду. Если бы они обнаружили признаки неестественной смерти, то было бы странным, если бы они отказались обнародовать свою находку. По меньшей мере о ней узнал бы король. Однако ничего подобного королю сказано не было.

Ш.Л.: Все это в достаточной степени указывает на легкомыслие, которое вы проявили, высказав подозрения, ничтожность которых сами же и удостоверили.

Дано в Париже, сего 7 мая 1599 года.

ДЕВЯТЬ

ПЛАН

Три дня спустя они наконец достигли замка. Как потерпевший крушение и выброшенный на берег корабль, лежал он среди жалких холмов Бретани. Они достали из сумок и предъявили свои пригласительные письма, и им указали комнату возле мастерских. После некоторых препирательств договорились, что девушка на все время их пребывания в замке останется здесь же и будет за стол и кров помогать на кухне без денежного жалованья.

Ремонтные работы шли полным ходом. Сточные канавы были засыпаны песком. Все внешние стены были избиты пушечными ядрами, да и внутренние строения тоже сильно пострадали. Главные ворота были полностью разрушены, от скульптур, некогда их украшавших, остались лишь осколки. На следующий день Люссак уже стоял, склонившись над старыми рисунками, и озабоченно рассматривал головы, лица, фрески и орнаменты, которые вскоре должны были снова украсить портал. Виньяк присоединился к художникам, которые очищали поврежденные холсты и готовили их к восстановлению. Он, однако, сразу понял, что в большинстве случаев великолепие картин было утрачено навсегда и спасти их невозможно, а значит, на старые места придется повесить новые, еще более блистательные полотна.

Они оставались там всю зиму. Дни, занятые бесчисленными делами, становились все короче, а ставшие бесконечно длинными ночи собранные со всей Европы художники и ремесленники проводили в своих тонкостенных, пропахших дешевой едой, потом и чадом хибарках и слушали, как по полям, завывая, гулял холодный, пронизывающий ветер. Иногда до них стороной доходили слухи о событиях, происходивших в королевстве. В ноябре пал Амьен. Еще одно поражение испанцев, которые захватили город весной. Генрих послал дю Плесси Морнея, этого папу протестантов, в Нормандию, чтобы принудить к покорности Меркера, последнего сопротивляющегося лотарингца. Как он, должно быть, побледнел от злости, сидя в своем пропитанном морской сыростью замке на краю земли. Все принимали эти новости к сведению, но в сердцах был живуч страх, а души переполняли воспоминания об ужасах Тридцатилетней войны. Этот страх был слишком велик, чтобы последние новости могли вселить в души надежды на лучшее. Кто знает, что принесет с собой весна? Что, если Наварра падет жертвой одного из бесчисленных направленных в его грудь кинжалов? Где-то за непроницаемым горизонтом запечатана судьба, благосклонность которой может быть утрачена уже завтра утром. Надежными были лишь ветер, дождь, тепло огня и мучительный голод.

Когда выпал первый снег, их поселили в подвале, который отличался от темницы лишь тем, что двери не были заперты, а на холодном полу была расстелена чистая сухая солома. Горячая еда и – пусть даже весьма скромное – жалованье превращали темное помещение в роскошные, радующие глаз покои, давали защиту от ненадежной морозной свободы, разгулявшейся за стенами замка.

Виньяк работал над деревянной обшивкой стен обеденного зала, которые надо было украсить живописными сюжетами. По окончании этой работы его ждали еще несколько комнат, где тоже надо было расписать стены.

Внутренне он, однако, был занят совершенно иными впечатлениями. Лесная сцена, те две картины, которые он видел в замке на Юге, не давали ему покоя. Но почему этот сюжет преследует его с таким немилосердным упорством? Снова и снова в его душе, как в зеркале, отражалась та сцена на лесной поляне, а стоило ему закрыть глаза, как прекрасное юное лицо незнакомой, окруженной лесными нимфами дамы обретало черты герцогини де Бофор. Все детали и подробности картины вставали перед ним так ясно и четко, словно он видел их только вчера. Тогда, в замке, он столь внимательно разглядывал картины, быть может, только потому, что они поразили его своей схожестью. На берегу ручья стоит дама, окруженная тремя нимфами, и стыдливо прикрывает платком свое лоно. Слева от нее, присев на корточки, расположился, повернувшись лицом к зрителю, онемевший от изумления Пан. В центре полотна другой Пан как ни в чем не бывало играет на флейте. Слева, в глубине картины, на заднем плане благородный рыцарь скачет на коне к оленю, которого собаки уже повалили на землю. Да, сомнений быть не может. Это сцена Актеона из третьей книги «Метаморфоз» Овидия, где описывается жуткий конец племянника Кадма, увидевшего обнаженную купающуюся Диану, которая из мести превратила его в оленя, растерзанного его же собственными собаками. Виньяку даже показалось, что он явственно слышит чеканные строки поэта, когда в его памяти все отчетливее всплывали оживленные воспоминанием картины.

Только вошел он под свод орошенной ручьями пещеры,Нимфы, лишь их увидал мужчина – как были нагими, —Бить себя начали в грудь и своим неожиданным воплемРощу наполнили всю и, крутом столпившись, ДиануТелом прикрыли своим. Однако же ростом богиняВыше сопутниц была и меж них главой выступала —Отсвет бывает такой у облака, если, ударив,Солнце окрасит его, какой у Авроры румянец, —Цвет лица у застигнутой был без одежды Дианы.Но хоть и тесно кругом ее нимф толпа обступала,Боком, однако ж, она обратилась, назад отвернулаЛик; хотела сперва схватить свои быстрые стрелы,Но почерпнула воды, что была под рукой, и мужскоеЕю лицо обдала и, кропя ему влагой возмездьяКудри, добавила так, предрекая грядущее горе:«Ныне рассказывай, как ты меня без покрова увидел,Ежели сможешь о том рассказать!» Ему окропилаЛоб и рога придала живущего долго оленя;Шею вширь раздала, ушей заострила верхушки,Кисти в копыта ему превратила, а руки в оленьиДлинные ноги, всего же покрыла пятнистою шерстью,В нем возбудила и страх. Убегает герой АвтоноинИ удивляется сам своему столь резвому бегу.Только, однако, себя в отраженье с рогами увидел —«Горе мне!» – молвить хотел, но его не послушался голос.Он застонал. Был голос как стон. Не его покатилисьСлезы из глаз. Лишь одна оставалась душа его прежней!

Ужасный конец – найти смерть от зубов собственных псов. На заднем плане картины можно было видеть эту страшную смерть.

…Обступили кругом и, в тело зубами вгрызаясь,В клочья хозяина рвут под обманным обличьем оленя.И лишь когда его жизнь от ран столь многих пресеклась,Молвят – насыщен был гнев колчан носящей Дианы. [9]вернуться

9

Перевод С. Шервинского